Свинцовые облака

XII

Церковь Святой Марии тонула в полутенях небольшого сада с плакучими ивами и тёмно-зелёными елями. Возле входа царила пустота, фасад скрипел от напряжения и лёгкого дуновения ветра, а крест над старой деревянной дверью грозился рухнуть в любую минуту. Дорога, проходящая мимо часовни, пустовала.
Клара шла возле меня. Она сжала свои маленькие кулаки и теперь медленно шагала в сторону старой постройки, надеясь больше никогда туда не возвращаться.
– Знаешь, никогда бы не подумал, что ты захочешь быть здесь, – сказал я и обвёл руками церковный дворик. – Всё-таки место не из самых приятных.
– Идти мне больше некуда, – серьёзно ответила она. – Да и работа есть. По крайней мере, есть возможность слегка подзаработать.
– На что?
– На выезд из города, – Клара посмотрела мне в глаза, стоило нам остановиться у входа. Я смотрел в ответ и не мог понять, почему она так сильно хочет уехать. Да, ей хотелось вернуться к своей семье и жить, как раньше, но это не настолько большая причина, чтобы бросать всё то, что она нажила непосильным трудом. Не сейчас. Не здесь.
– Ты можешь уехать в любой момент, – сказал, наконец, я.
– Если бы могла, давно бы сбежала, – бросила Клара и повернулась к высокой деревянной двери. – Мне интересно, почему ты до сих сидишь здесь? Что тебя держит?
– Друзья, родные края, может, нечто большее, что я не могу пока объяснить. Но сбегать мне нельзя. Пока что.
– А что тогда будет, когда ничего не останется? Ты просто уйдёшь? – нахмурилась Клара.
– Возможно.
– Гадко, – фыркнула та и схватилась за толстую ручку старой двери. – Все мы такие. Жалкие, глупые.
– Без этого никуда.
– Когда Майкл вырежет нас всех, ты тоже так скажешь. Я более, чем уверена. А как же иначе, правда? Главное, что ты жив.
– Клара... – начал я.
– Не надо.
– Но я бы никогда...
– Не стыдись своего инстинкта самосохранения. Как будто я поступаю иначе. Тоже бегу, как крыса с тонущего корабля.
– Думаешь, Майкл способен убить всех нас? – сказал я после недолго молчания и разглядывания окрестностей перед церковью.
– Учитывая, что он уже начал, то да. Определённо.
Я испуганно огляделся и наклонился поближе к её истощённому сухому лицу.
– О чём ты?
– Как будто ты не видишь! – Клара ткнула меня в плечо. – Люди пропадают среди бела дня, а никто и ухом не повёл. Вот так теперь вершится правосудие?
Я не ответил. Схватился за ручку двери и впустил в душную церковь порыв свежего воздуха. Изнутри до меня донёсся запах ладана. Нос словно заложило, и на миг я буквально выпал из этой реальности.
– Не любишь ладан? – спросила Клара.
Я вяло кивнул.
– Я тоже не любила. Теперь уже не замечаю, – она прошла мимо меня и, встретившись глазами с теми, кто ухаживал за больными, прошла в дальнюю комнату, что была за алтарём. Монахини смотрели на меня с удивлением, но старались не отвлекаться от своего дела. Их руки были в крови, они омывали рваные раны, в воздухе пахло смертью и нищетой. Я чувствовал, что всё разваливалось у них на глазах, но почему-то они предпочитали игнорировать грохот падающих стен вместо того, чтобы спасать тех, кому нужна помощь.
Я прошёл мимо деревянных столов, на которых лежали больные. Рядом с каждым стоял ещё один, поменьше. На них блестели хромированные хирургические инструменты и отражали яркий свет солнца, что падал через небольшую дыру в потолке. В месте, где он обвалился, лежала куча камней.
Мне было неуютно в таком месте. Оно было преисполнено вялой, уже умирающий надеждой, но теперь вместо этого остались лишь горечь утраты и тихий шёпот слёз. Когда темнело, это место наполнялось стоном безнадёжно больных, а монахини ничего не могли сделать, потому что знали, что те и так споро умрут. Они слушали симфонию боли, слушали её каждую ночь, и в их головах гулким эхом отдавался этот тихий крик смерти, стоящей за порогом. Я знал такие ощущения, потому что сам через это прошёл. Те времена были не самыми лёгкими, особенно для тех, кто мог держать оружие в руках. Для таких, как я. Для таких, как сотни тысяч людей до меня. Всем нам было знакомо это чувство безысходности и копящегося внутри сгустка отчаяния, который гложет тебя каждую ночь, когда слышишь стон умирающего товарища, но сделать хоть что-то не в силах. И ты лежишь, лежишь и терпишь, надеешься изменить всё, когда встанет солнце из-за дымного горизонта и осветит эти тёмные чертоги смерти и сырости. Но когда огромный шар выкатывается на востоке, то понимаешь, что ничего уже не изменишь, ведь товарищ уже давно мёртв.
– Осматриваешься? – я услышал за спиной голос. Клара успела переодеться в одежду монахинь и теперь готовилась приступить к своей новой работе. Я стоял и в ступоре смотрел на неё.
– Я понимаю, тебе тоже нелегко, – сказала вдруг Клара и опустила голову. – Всем нелегко. Но не поддавайся этому чувству, хорошо? – она взяла меня за плечи. – Обещай мне, что не сдашься. Иначе это обернётся крахом для всех нас. Обещаешь?
– Обещаю, – ответил я, не задумываясь, зная, что это обещание выполнить не смогу. Порой отчаяние накатывало тяжёлой волной и не отпускало ровно до тех пор, пока из меня не начнут вываливаться внутренности. Это страшное, неконтролируемое ощущение потерянности, которое не заглушить ни алкоголем, ни крепкими сигарами, ни даже наркотиками, которыми так любили играться те, у кого много денег или те, у кого их совсем нет. Средство забыть обо всём на свете, реальность внутри реальности, большая ошибка в маленьком мире. Но кто не поддался соблазну хоть раз, пусть встанет во весь рост и скажет об этом всему миру. Я знал, что никто так не сделает. Никогда.
Все мы грешны. Кто-то делает зло просто так, а кто-то потому, что хочет добра. Только вот не все знают, что благими намерениями выстлана дорога в Ад.
– Я должна вернуться к работе. Прощай, Генри, – сказала она и подошла ближайшему столу с больным, у которого кровоточила нога. Казалось, его искусали волки. Но рана была слишком маленькой для волчьей пасти, а заражение чёрным пятном разливалось вокруг слишком широко. Я перехватил испуганный и замученный взгляд Клары, что осматривала эту страшную рану, и осознал, что обычных больных здесь не держат, что эти жертвы были чересчур измучены.
Я вышел из церкви. Шаркая своими старыми ботинками, думал о том, как исправить всё, что натворил всего один человек за несколько дней. А ещё думал о том, сколько же человек лежат в том лазарете, которые были готовы отдать жизнь за то, чтобы весь город был спокоен.
Когда-нибудь, думал я, всё наладится. Но не сегодня. Определённо не сегодня и даже не завтра. «Когда-нибудь» – бесконечный простор для отговорок и молчаливого спектакля смерти. «Когда-нибудь» – и ещё одна жизнь канула в лету, не успев реализовать себя. Когда-нибудь все мы умрём и перед смертью будем жалеть, что так и не сказали всего то, что хотели. Но не сегодня. Определённо не сегодня и даже не завтра.
Когда-нибудь.