Острова в океане. Эрнест Хемингуэй

XV

      
     Они сели на мель, образовавшуюся из тины и наноса песка и почему-то не отмеченную вехой. Отлив еще продолжался, ветер дул сильней, вода была мутная. Впереди виднелся средней величины зеленый остров, словно бы низко сидящий в воде, а левее были разбросаны маленькие островки. Слева и справа из-под убывающей воды начали показываться плешины голых берегов. Томас Хадсон видел стаи птиц, которые кружили в воздухе и садились на землю покормиться. 
     Антонио поднял шлюпку на борт и вдвоем с Арой бросил носовой якорь и два правобортных — полегче. 
      — Может, бросить еще один носовой? — спросил Томас Хадсон своего помощника. 
      — Нет, Том. По-моему, не надо. 
      — Если поднимется ветер, как бы нас не погнало навстречу приливу. 
      — Да нет, Том, вряд ли. Хотя кто его знает. 
      — Давай с наветренной стороны бросим маленький, а большой передвинем дальше в подветренную сторону. Так будет спокойнее. 
      — Ладно, — сказал Антонио. — Лучше так, чем опять садиться на мель в каком-нибудь гиблом месте. 
      — Ну, конечно, — сказал Томас Хадсон. — Но об этом уже был разговор. 
      — Бросать якорь надо. 
      — Знаю. Я просто попросил тебя бросить еще один, тот, что поменьше, а большой передвинуть. 
      — Да, Том, — сказал Антонио. 
      — Выбирать якоря любит Ара. 
      — Выбирать якоря никто не любит. 
      — Ара любит. 
     Антонио улыбнулся и сказал: 
      — Ну, может быть. Ладно уж, соглашусь с тобой. 
      — Рано или поздно мы с тобой всегда соглашаемся. 
      — Только не было бы слишком поздно. 
     Томас Хадсон проследил за выполнением этого маневра, потом перевел взгляд вперед, на зеленый островок, где отлив обнажил корни мангровых деревьев, и там начинала собираться темнота. Может быть, они отсиживаются в бухте на южной стороне острова, подумал он. Ветер не утихнет часов до двух, до трех, а на рассвете, когда начнется прилив, они, пожалуй, попытаются вырваться оттуда и войдут в любую из двух проток. Потом — в тот большой, как озеро, залив, где можно без забот, без хлопот плыть всю ночь. А к следующему рассвету войдут в хорошую протоку по ту сторону залива. Все решит ветер. 
     С тех пор как они сели на мель, у него было такое чувство, что ему дана передышка. В ту минуту он ощутил сильный толчок, точно его самого ударило. Морское дно здесь было не каменистое, он понял это по толчку, ощутил в руках и в ступнях. Но посадка на мель ударила его, как пуля. И только потом пришло ощущение передышки, какое наступает после того, как тебя ранило. Ему еще казалось, будто все это происходит в дурном сне, будто все это когда-то уже было. Но если было, то как-то по-другому, а сейчас, когда они сидят на мели, ему дана временная передышка. Он знал, что передышка короткая, но и это было хорошо. 
     Ара поднялся на мостик и сказал: 
      — Здешний грунт хорошо держит. Том. Якоря засели как следует. А когда большой поднимем, можно будет быстро сняться с места. 
      — Да, вижу. Спасибо. 
      — Ты не огорчайся, Том. Эти сукины дети, может, совсем близко, может, вон за тем островом. 
      — А я не огорчаюсь. Просто злюсь на задержку. 
      — Автомобиля ты не угробил, судна не потопил. Ну, сели на мель, ждем, когда нас прилив с нее снимет, только и всего. 
      — Да, правильно. 
      — Оба штурвала целы, а судно сидит задницей в иле. Только и всего. 
      — Знаю. Это я его туда засадил. 
      — Как он сел легко, так и сойдет. 
      — Конечно, сойдет. 
      — Том! Тебя что-то тревожит? 
      — Что меня может тревожить? 
      — Ничего. Это я за тебя тревожусь. 
      — Ну их к черту, эти тревоги, — сказал Томас Хадсон. — Ты и Хиль ступайте вниз. Проследите там, все ли сытно поели, все ли настроены бодро. А потом мы поедем и обыщем этот островок. Больше нам делать нечего. 
      — Мы с Вилли сейчас можем поехать. Даже не поевши. 
      — Нет. Я поеду с Питерсом и с Вилли. 
      — Не со мной? 
      — Нет. Питерс знает немецкий. Только не говори ему, что он поедет. Разбуди его, и пусть выпьет побольше кофе. 
      — А почему мне нельзя? 
      — Шлюпка мала, не влезешь. 
     Хиль передал ему большой бинокль и сошел вниз вместе с Арой. Томас Хадсон внимательно осмотрел островок; высокие мангровые деревья мешали разглядеть то, что было за ними. На твердом грунте острова росли и другие деревья — еще выше, так что ему не удалось разглядеть, торчит ли мачта в глубине полукруглой бухты. От бинокля глаза у него устали, и он сунул его в футляр, накинул ремень на крючок, а бинокль положил на стеллаж для гранат. 
     Было приятно, что он снова один на мостике и может воспользоваться данной ему короткой передышкой. Он смотрел на птиц, копавшихся на берегу, и вспоминал, как много они значили для него в детстве. Теперь отношение к ним у него было другое, и убивать их ему совсем не хотелось. Вспомнил, как он сидел с отцом в укрытии, расставив ловушки на речной косе, и как птицы прилетали туда на обнажившийся в отлив берег, и как он подсвистывал им, когда они кружили у них над головой. Свист получался печальный, он и сейчас свистнул и завернул одну стайку. Но, описав дугу над сидевшим на мели катером, птицы полетели к дальнему концу острова на кормежку. 
     Он повел биноклем, осматривая горизонт, и никакой шхуны не увидел. Может быть, они вывели ее новой протокой в пролив между островами, подумал он. Хорошо бы, их поймал кто-нибудь другой. Теперь без боя мы их не возьмем. Не станут они сдаваться какой-то шлюпке. 
     Он так долго думал за них, что даже устал. Наконец-то я чувствую настоящую усталость, подумал он. Что мне делать, я знаю, так что это все просто. Чувство долга — замечательная вещь. Не знаю, что бы я стал делать после гибели Тома, если бы не чувство долга. Ты мог бы заниматься живописью, сказал он себе. Или делать что-нибудь полезное. Да, может быть, подумал он. Но повиноваться чувству долга проще. 
     Вот то, что ты делаешь сейчас, тоже полезно. Не сомневайся. То, что ты делаешь, помогает положить конец всему этому. Только ради этого мы и трудимся. А что там дальше, одному богу известно. Мы уже сколько времени ищем этих молодчиков, и неплохо ищем, а сейчас у нас десятиминутная отсрочка, и после ее снова продолжай выполнять свой долг. Неплохо ищем? — подумал он. Черта с два! Очень хорошо ищем. 
      — Ты есть не хочешь, Том? — крикнул ему Ара. 
      — Нет, друг, я не проголодался, — сказал Томас Хадсон. — Дай мне бутылку с холодным чаем, она стоит на льду. 
     Ара подал бутылку, и Томас Хадсон взял ее и прислонился к борту. Он глотнул холодного чая, глядя на большой остров, лежавший впереди. Корни мангровых деревьев были видны теперь ясно, а сам остров будто стал на ходули. Потом слева показалась стая фламинго. Они летели низко над водой — красивые, яркие на солнце. Длинные шеи вытянуты вниз, нелепые ноги болтаются, тельце неподвижное, а розовые с черным крылья машут ритмично, унося их к илистому берегу, который виднеется впереди, чуть вправо. Томас Хадсон смотрел на фламинго, с их нацеленными вниз черно-белыми клювами, и в розовых отсветах, падавших от них на небо, терялась несуразность этих птиц, и каждая из них казалась ему удивительной и прекрасной. Они приблизились к зеленому острову и вдруг всей стаей круто свернули вправо. 
      — Ара! — крикнул он вниз. 
     Ара поднялся на мостик и сказал: 
      — Да, Том? 
      — Возьми трех ninos, к каждому по шесть дисков, и снеси их в шлюпку и туда же двенадцать гранат и санитарную сумку. И пошли сюда, пожалуйста, Вилли. 
     Розовые фламинго сели на берег далеко справа и принялись деловито кормиться. Томас Хадсон смотрел на них, когда к нему подошел Вилли. 
      — Погляди на этих паршивых фламинго, — сказал он. 
      — Они летели над островом и чего-то испугались. Я уверен, что там стоит шхуна или какое-нибудь другое судно. Хочешь пойти туда со мной, Вилли? 
      — Конечно. 
      — Ты уже поел? 
      — Приговоренный к смерти позавтракал с аппетитом. 
      — Тогда помоги Аре. 
      — Ара с нами пойдет? 
      — Я беру Питерса, потому что он говорит по-немецки. 
      — А нельзя вместо него Ару? Я не хочу быть рядом с Питерсом во время боя. 
      — Питерс поговорит с ними, тогда, может, и боя не будет. Слушай, Вилли. Мне нужны пленные, и я не хочу, чтобы погиб их проводник. 
      — Больно много условий ты ставишь, Том. Их там не то восемь, не то девять человек, а нас трое. И кому вообще известно, есть ли у них проводник? 
      — Нам известно. 
      — Катись ты к матери со своим благородством. 
      — Я спросил тебя, хочешь ли ты пойти с нами. 
      — Пойти-то я пойду, — сказал Вилли. — Только вот этот Питерс. 
      — Питерс будет драться. Пошли сюда, пожалуйста, Антонио и Генри. 
      — Ты думаешь, они там? — спросил Антонио. 
      — Я в этом почти уверен. 
      — Том, можно я пойду с вами? — спросил Генри. 
      — Нет. Шлюпка берет только троих. Если с нами что-нибудь случится, дай по шхуне очередь, чтобы она не ушла, когда начнется прилив. Потом найдешь ее в длинном заливе. Она будет повреждена. Может быть, даже не дойдет туда. Если удастся, возьми пленного, доставь его на Кайо Франсес и сдай там под расписку. 
      — А нельзя мне с вами вместо Питерса? — спросил Генри. 
      — Нет, Генри. Что поделаешь? Он говорит по-немецки. Команда у тебя хорошая, — сказал он Антонио. — Если у нас все обойдется, я оставлю на шхуне Вилли и Питерса с тем, что мы там обнаружим, а пленного привезу на катер в шлюпке. 
      — Нашего последнего пленного ненадолго хватило. 
      — А я постараюсь привезти годного, крепкого, здорового. Идите вниз и проверьте, все ли там закреплено. Я хочу посмотреть на фламинго. 
     Он стоял на мостике и смотрел на фламинго. Тут дело не только в их окраске, думал он. Не только в том, что черный цвет лежит на светло-розовом. Все дело в их величине и в том, что, если разглядывать их по частям, они уродливы и в то же время изысканно прекрасны. Это, наверно, древняя птица, сохранившаяся с незапамятных времен. 
     Он смотрел на них невооруженным глазом, потому что не детали были ему нужны, а розовое пятно на серо-буром берегу. Туда прилетели еще две стаи, и краски берега стали теперь такого цвета, какой он не осмелился бы нанести на холст. А может, и осмелился и написал бы так, подумал он. Приятно посмотреть на фламинго, прежде чем пускаться в этот путь. Пойду. Не надо давать людям время задуматься или встревожиться. 
     Он сошел вниз и сказал: 
      — Хиль, поднимись туда и смотри на остров, не отрываясь от бинокля ни на минуту. Генри, если услышишь пальбу, а потом шхуна покажется из-за острова, вдарь ей, сволочи, по носовой части. Остальные пусть следят в бинокли за уцелевшими, а ловить их будете завтра. Пробоину в шхуне надо заделать. На шхуне есть лодка. Лодку тоже отремонтируйте и пользуйтесь ею, если мы не очень ее изуродуем. 
     Антонио спросил: 
      — Какие еще будут приказания? 
      — Никаких. Еще следите за работой кишечника и старайтесь вести непорочный образ жизни. Мы скоро вернемся. А теперь, благородные ублюдки, пошли. 
      — Моя бабка уверяла, что я не ублюдок, — сказал Питерс. — Говорила, что другого такого хорошенького, вполне законнорожденного ребеночка во всем округе не найти. 
      — Моя мамаша тоже клялась, что я не ублюдок, — сказал Вилли. — Куда нам садиться, Том? 
      — Когда ты спереди, шлюпка сядет на ровный киль. Но если хочешь, на нос перейду я. 
      — Садись на корму и правь, — сказал Вилли. — Вот теперь корабль у тебя что надо. 
      — Значит, мне козырь вышел, — сказал Томас Хадсон. — Делаю карьеру. Прошу на борт, мистер Питерс. 
      — Счастлив быть у вас на борту, адмирал, — сказал Питерс. 
      — Ни пуха вам, ни пера, — сказал Генри. 
      — Помирай поскорее! — крикнул ему Вилли. Мотор заработал, и они пошли к силуэту острова, который теперь казался ниже, потому что сами они были только чуть выше уровня моря. 
      — Я подойду к шхуне с борта, и мы поднимемся на нее, а окликать их не будем. 
     Они кивнули молча, каждый со своего места. 
      — Нацепите на себя свою амуницию. Пусть ее видно, плевал я на это, — сказал Томас Хадсон. 
      — Да ее и прятать тут некуда, — сказал Питерс. — Я нагрузился, как бабушкин мул. 
      — Вот и ладно. Мул хорошая животина. 
      — Том, обязан я помнить, что ты толковал про ихнего проводника? 
      — Помнить помни, но и мозгами шевели. 
      — Ну-с, так, — сказал Питерс. — Теперь нам все насквозь ясно. 
      — Давайте помолчим, — сказал Томас Хадсон. — На шхуну полезем все сразу, а если эта немчура внизу, ты им крикни по-ихнему, чтоб выходили и чтоб руки вверх. 
     И хватит разговаривать, потому что голоса далеко разносятся, дальше, чем стук мотора. 
      — А если они не выйдут, тогда что делать? 
      — Тогда Вилли бросает гранату. 
      — А если они все на палубе? 
      — Откроем огонь, каждый по своем сектору. Я — по корме. Питерс — по средней части. Ты — по носовой. 
      — Так гранату мне бросать или нет? 
      — Конечно, бросай. Нам нужны раненые, которых еще можно спасти. Поэтому я и захватил санитарную сумку. 
      — А я думал, ты ее для нас взял. 
      — И для нас. Теперь помолчим. Вам все ясно? 
      — Яснее дерьма, — сказал Вилли. 
      — А затычки для задниц нам выдали? — спросил Питерс. 
      — Затычки сбросили с самолета сегодня утром. Ты разве не получил? 
      — Нет. Но моя бабка говорила, что у меня такое вялое пищеварение, какого на всем Юге ни у одного ребеночка не найдешь. Одна моя пеленка лежит в качестве экспоната в Смитсоновском институте. 
      — Перестань трепаться, — вполголоса сказал Вилли, откинувшись назад, чтобы Питерс его лучше расслышал. — И все это мы должны проделать при свете, Том? 
      — Сейчас, не откладывая. 
      — Ой, лихо мне, голубчику, будет, — сказал Вилли. — В какую компанию я попал — кругом одно ворье, одни ублюдки. 
      — Заткнись, Вилли. Посмотрим, как ты драться будешь. 
     Вилли кивнул и своим единственным зрячим глазом уставился на зеленый остров, который будто привстал на цыпочки на коричневато-красных корнях мангровых деревьев. 
     Прежде чем шлюпка обогнула мыс, он сказал еще только: 
      — На этих корнях попадаются хорошие устрицы. Томас Хадсон молча кивнул.