Острова в океане. Эрнест Хемингуэй

XVII

  
      
     Вилли уехал за Арой и Генри. Томас Хадсон лежал под прикрытием высокого фальшборта шхуны. Ногами он упирался в люк и следил, не появится ли лодка. По другую сторону люка лежал Питерс, лицо его было закрыто немецкой рабочей курткой. Вот не замечал, что он такой длинный, подумал Томас Хадсон. 
     Они с Вилли вдвоем осмотрели шхуну; все в ней было разворочено. На борту оказался только один немец — тот самый, который убил Питерса, вероятно, приняв его за командира. Они обнаружили еще шмейссеровский автомат и около двух тысяч патронов в металлическом ящике, вскрытом при помощи плоскогубцев или ключа для консервов. Те, кто съехал на берег, видимо, были вооружены, так как оружия на борту не оказалось. Лодка была по меньшей мере шестнадцати футов в длину, судя по кильблокам и царапинам, которые она оставила на палубе. Еды у немцев было еще много — главным образом вяленая рыба и сильно прожаренная свинина. Своего раненого товарища они оставили на шхуне; он и застрелил Питерса. У немца было тяжелое ранение в бедро, почти зажившее, и в мякоть левого плеча, тоже почти зажившее. Еще имелись подробные карты побережья и Вест-Индских островов, непочатый ящик беспошлинных сигарет «Кэмел» с печатью «Снабжение Морского ведомства», но ни кофе, ни чая, ни капли спиртного. 
     Теперь надо было рассудить, что они предпримут. Где они сейчас? Ведь, конечно, слышали или видели небольшое сражение, которое разыгралось на шхуне. Могут вернуться и за своим провиантом. Видели, наверно, что на шлюпке с мотором ушел один человек, а судя по стрельбе и взрывам гранат, на шхуне могли остаться трое — или убитых или тяжелораненых. Да, вернутся на шхуну за своим провиантом или еще за чем-нибудь припрятанным, а потом, ночью, будут прорываться к побережью. Если лодка сядет на мель, они сами ее и снимут. 
     А лодка эта, наверно, суденышко надежное. Радиста у Томаса Хадсона нет, и он не может передать описание этой лодки, следовательно, искать ее никто не станет. Еще, если фрицы захотят и если у них хватит дерзости, ночью они могут попытаться захватить катер. Что маловероятно. 
     Томас Хадсон обдумал это со всех сторон. И решил, что, скорее всего, фрицы зайдут в мангровую рощу, вытащат лодку на берег и спрячут ее. Если мы углубимся туда за ними, они уничтожат нас из засады. А потом выйдут в открытый внутренний залив, пройдут дальше и ночью попытаются пройти мимо Кайо Франсеса. Это нетрудно. Провиант раздобудут по пути или отнимут его где-нибудь и выйдут на запад к одному из немецких отрядов в районе Гаваны, а там их подберут и спрячут. Найти более надежную лодку ничего не стоит. Захватят или украдут. 
     Мне надо рапортовать в Кайо Франсес, доставить туда Питерса и получить дальнейшие распоряжения. До прихода в Гавану неприятностей не будет. На Кайо Франсесе начальником лейтенант, а с ним никаких осложнений не предвидится — живо договоримся, и Питерса можно будет там оставить. 
     Льда у нас на него хватит, и там же я заправлюсь горючим, а лед возьму на Кайбарьене. 
     Этих фрицев надо поймать во что бы то ни стало. Но я не намерен подставлять Вилли, Ару и Генри неизвестно за каким хреном под огонь автоматов, которым нас будут поливать из мангровой рощи. Судя по тому, что мы видели на шхуне, их восемь человек. Сегодня у меня была возможность застукать их со спущенными штанами, а я ее упустил, потому что они слишком удачливые и, кроме того, очень деловиты. 
     Одного человека мы потеряли, к тому же радиста. Зато пересадили их на лодку. Если я эту лодку увижу, мы ее уничтожим, а остров блокируем и выследим их там. Но соваться в ловушку, где восемь против троих, я не собираюсь. Если мне всыплют за это, пусть. Так или иначе всыплют. За то, что у меня погиб Питерс. Если б погиб кто-нибудь из добровольцев, плевать бы они хотели. Им это безразлично, а мне и моему судну — нет. 
     Скорее бы мои сюда подъехали, подумал он. Я не хочу, чтобы эта немчура увидела, что мы тут натворили у них на шхуне, не хочу в одиночку вести с ними сражение на безымянном острове. И что они там делают? Может быть, пошли за устрицами? Вилли говорил что-то про устриц. Может быть, они не хотят находиться днем на шхуне — вдруг ее выследят с самолета. Но пора бы им знать, в какие часы здесь патрулируют с воздуха. А, дьявол, скорее бы они появились, и дело с концом. Я-то прикрыт, а они, прежде чем подняться на борт, будут все у меня под прицелом. А как ты думаешь, почему раненый не обстрелял нас, когда мы влезали на шхуну? Ведь он же слышал стук мотора. Может быть, спал? Ведь мотор работает очень тихо. 
     Слишком много у меня всяких вопросов, подумал он, и я не уверен, что рассчитал все правильно. Может, не следовало нам брать шхуну. Но это, кажется, было необходимо. Мы разворотили ее и потеряли Питерса и убили одного немца. Результаты не очень блистательные, но все же в нашу пользу. 
     Он услышал стрекот мотора и повернул голову. Шлюпка огибала мыс, но сидел в ней на корме только один человек. Это был Ара. Шлюпка шла с большой осадкой, и он догадался, что Вилли и Генри лежат в ней ничком. Хитер Вилли, подумал он. Теперь немцы, спрятавшиеся на острове, решат, что едет кто-то один, и причем совсем не тот, кто прошел в ту сторону. Хитро это или нет, не знаю. Но Вилли, наверно, рассчитал правильно. 
     Шлюпка подошла к шхуне с подветренной стороны, и Томас Хадсон увидел могучую грудь Ары, его длинные руки и смуглое лицо — такое серьезное сейчас, увидел, как по ногам его пробегает нервная дрожь. Генри и Вилли лежали в шлюпке ничком, положив голову на руки. 
     Когда шлюпка остановилась с подветренной стороны шхуны, кренившейся от острова к морю, и Ара ухватился за поручни, Вилли лег на бок и сказал: 
      — Поднимайся на борт, Генри, и ползи к Тому. Ара передаст тебе снаряжение. И то, что от Питерса осталось, тоже возьмешь. 
     Генри осторожно пополз на животе по наклонной палубе. Проползая мимо Питерса, он метнул на него взгляд. 
      — Том, — сказал он. 
     Томас Хадсон положил руку ему на плечо и чуть слышно проговорил: 
      — Пробирайся на нос, там и ляжешь. И чтобы тебя не было видно над фальшбортом. 
      — Хорошо, Том, — сказал рослый детина и пополз медленно, дюйм за дюймом вниз, пробираясь к носу. Ему пришлось переползти через ноги Питерса, и он взял его автомат, обоймы и заправил обоймы за пояс. Потом сунул руку в карман Питерса, вынул оттуда гранаты и пристегнул их к поясу. Он похлопал Питерса по ногам и, держа оба автомата за стволы, пополз дальше к своему посту в носовой части шхуны. 
     Проползая по наклонной палубе, подминая под себя поломанные мангровые ветки, он заглянул в развороченный форлюк. То, что он увидел там, никак не отразилось на его лице. Добравшись до фальшборта с подветренной стороны, он положил оба автомата справа от себя, потом проверил автомат Питерса и вставил в него новую обойму. Остальные обоймы положил вдоль фальшборта, отстегнул от пояса гранаты и тоже приладил их так, чтоб были под рукой. Удостоверившись, что Генри занял свою позицию и смотрит на зеленый остров, Томас Хадсон отвернулся от него и заговорил с Вилли, который лежал на дне шлюпки, зажмурив от солнца оба своих глаза — и зрячий и искусственный. На нем были рваные шорты, выгоревшая рубашка цвета хаки с длинными рукавами, на ногах — резиновые туфли. Ара сидел на корме, и Томас Хадсон прежде всего увидел густую шапку его черных волос и то, как его большие руки вцепились в фальшборт. Ноги у Ары все еще подрагивали, но Томас Хадсон знал, что он всегда нервничает перед боем, а стоит только делу начаться, как его поведение становится выше всяких похвал. 
      — Вилли, — сказал Томас Хадсон, — ты все рассчитал? 
     Вилли открыл свой зрячий глаз, а искусственный так и остался у него зажмуренным. 
      — Я прошу разрешения отбыть на дальний конец острова и посмотреть, что там делается. Этих сволочей нельзя отсюда выпускать. 
      — Я поеду с тобой. 
      — Нет, Томми. Я это паршивое дело знаю. Такова моя профессия. 
      — Одного тебя я не пущу. 
      — А туда только одному и надо ехать. Ты уж положись на меня, Томми. Ара вернется и поможет тебе, в случае если я там их обнаружу. А если все обойдется благополучно, он подойдет к берегу и заберет меня. 
     Оба глаза у него были открыты, и он пристально смотрел на Томаса Хадсона, будто старался продать ему какую-то штуку, которая хоть и нужна в хозяйстве, да не известно, хватит ли на нее денег у покупателя. 
      — Все-таки я поеду с тобой. 
      — Слишком много шума будет. Нет, правда, Том, я это паршивое дело знаю. Я крупный специалист по такого рода дерьмовым делам. Лучшего специалиста ты не найдешь. 
      — Ладно. Поезжай, — сказал Томас Хадсон. — А лодку их подорви. 
      — А как ты думаешь, что я там собираюсь делать? По пляжу гулять? 
      — Ну, если ехать, так поезжай. 
      — Том, у тебя сейчас поставлены два капкана. Один на катере, другой здесь. Ара с тобой куда угодно поедет. Потерять ты можешь только пушечное мясо — одного морского пехотинца, белобилетника. Чего же ты, в самом деле? 
      — Хватит болтать, — сказал Томас Хадсон. — Проваливай к чертовой матери, и да благословит тебя господь дерьмовым венцом. 
      — Подыхай поскорее, — сказал ему Вилли. 
      — Ты, я вижу, в форме, — сказал Томас Хадсон и быстро объяснил Аре по-испански, что им предстоит делать. 
      — Не беспокойся, — сказал Вилли. — Я из положения лежа все ему объясню. 
     Ара сказал: 
      — Я скоро вернусь, Том. 
     Томас Хадсон увидел, как Ара запустил мотор и как шлюпка отошла от шхуны, увидел широкую спину и черные волосы Ары, сидевшего на корме, и Вилли, лежавшего на дне шлюпки. Вилли перевернулся на бок, и голова его пришлась вровень с ногами Ары, так что теперь они могли переговариваться. 
     Хороший, смелый, беспутный сукин сын, подумал Томас Хадсон. Старина Вилли. Он подтолкнул меня, когда я уже начал сдавать. Крепкий моряк, даже покалеченный моряк — это в нашем поганом положении лучшее, что может быть. А положение у нас поганое. Желаю вам удачи, мистер Вилли. И не подыхайте, пожалуйста. 
      — Как ты там, Генри? — тихо спросил он. 
      — Хорошо, Том. Какую Вилли доблесть проявил — сам вызвался ехать на остров. 
      — Доблесть? Он и слова такого не знает, — сказал Томас Хадсон. — Просто решил, что это его долг. 
      — Я жалею, что мы с ним не дружили. 
      — Когда дело плохо, тогда все мы дружим. 
      — Отныне я буду дружить с ним. 
      — Отныне мы все собираемся много чего свершить, — сказал Томас Хадсон. — Уж скорее бы оно наступило, это «отныне».