Sex, Coke and Indie Rock

Глава третья

  Когда раздался звонок в дверь, Гарри, не раздумывая, проигнорировав все правила безопасности, распахнул дверь. Луи на пороге оказался полной неожиданностью. Стайлс от удивления шагнул назад, и Луи, расценив это как приглашение, уверенно пошёл по коридору.

Если Гарри и допускал, что кто-то заглянет к нему, то он бы подумал о Софи. Её вчерашний взгляд был полон жалости и любопытства, так что это было бы логично. А вот то, что придёт сосед, было за гранью фантастики. Серьёзно? После вчерашнего вечера?

Но это был Томлинсон, и, в отличие от самого Стайлса, он был неприлично бодр и весел. Гарри всё пялился на шею и неприкрытые майкой руки, но как ни старался рассмотреть и обнаружить следы вчерашней ночи — бесполезно. Где засосы? Где царапины? Ну, не может быть, чтобы у них не было ничего, не может! Хотя, вполне же возможно, что Бет — вообще не страстная девушка, поэтому не оставила никаких следов на его теле?

Гарри был уверен — он бы точно оставил.

— Живой? — Луи без приглашения завалился на шезлонг и, чуть прищурившись, осмотрел его с головы до ног. — Как спина?

— Как пиздец, — он развёл руками и повернулся. Даже майку не надел и всю ночь кряхтел, но старался не переворачиваться. — Классно?

— Охуенно, детка. Ты хорошо поджарился, — хмыкнул сосед и жестом фокусника достал бутылочку из кармана спортивных шорт. — Чудо-средство от чудо-индустрии.

Гарри в последний момент вытянул руки, словил бутылёк и с интересом принялся изучать упаковку.

— Там кактус, алоэ и ещё что-то. Бет говорила, я не помню.

Снова она и снова на его стороне. Гарри хотел бы, чтобы её не существовало, чтобы она была в другом мире, хорошем и прекрасном, но не тут. Не так близко к Луи. Он даже если бы захотел, не смог бы её ненавидеть.

— Она... Уехала? — он осторожно присел на стул, стараясь не касаться спинки.

— Да, час назад примерно, — Луи поднялся, зашёл за кухонный стол и, зашуршав чем-то, набрал воду в стакан. Через мгновение он протянул бокал с двумя шипящими на дне кругляшками. — Аспирин его высочеству. Пей, легче станет.

— Спасибо, — пузырьки щекотали язык, и он поставил стакан на стол. — А почему «высочество»? Ещё вчера я был просто Добби.

— Потому что ты белокожий, как вся британская знать, — весело ответил Луи и снова прошёл к излюбленному месту в квартире Гарри. Интересно, а дома он тоже на шезлонге вечно валяется или только у него? — Ты же приехал в бывшую Британскую колонию и не ожидал жаркого приёма от туземцев. Мажь спину, оно дистанционно не помогает.

Гарри честно пытался, но два невнятных пшика — это всё, что вылетело из дозатора. Он растерянно огляделся. Луи, отвернувшись, лежал на шезлонге, изучая панораму города, словно никак не мог насмотреться. Он слегка улыбался и едва покачивал головой, словно напевал какую-то мелодию. Он был таким расслабленным, даже счастливым, словно случилось что-то хорошее, простое, из-за чего день играет яркими красками и дышать хочется полной грудью. Если бы не выпавший из рук тюбик с кремом, Гарри бы, наверное, стоял бы и смотрел, разглядывал, запоминал, впитывал. Но пластик выскользнул и с громким стуком упал, заставляя Луи вздрогнуть и повернуться.

— И как, получилось? — он встал и поднял крем.

— Нет, — буркнул себе под нос Гарри.

Он ненавидел себя за неуклюжесть, ненавидел бутылёк за то, что тот был слишком скользким, и ещё Луи за то, что тот пах чистой кожей, кофе и слегка сигаретами. Картина, которую видел секунду назад, запах, эта дурацкая улыбка вкупе со вчерашними воспоминаниями делали из него желе. Ноги подкашивались, и голос противно дрожал.

Он никогда не хотел кого-то так. Так явно, так сильно и так непонятно. Он был слишком настоящим и, возможно — только возможно! — трахался с мужиками. И он не был, как все его симпатии до этого, фантазией. Он был реальным, и это пугало. Пугало и завораживало. Его невозможно было «отложить» до вечера, до того самого «удобного» момента, когда он будет в настроении или когда ему никто не будет мешать. Луи был тут, и он был слишком близко — Гарри чувствовал его дыхание, смотрел во внимательные серо-голубые глаза и падал, падал, падал куда-то вниз, откуда не возвращаются.

Вот за что с ним это?!

Луи бесил и одновременно с этим заставлял дрожать; хотелось сползти, обнять за ноги и уткнуться в колени. И чтобы Луи мягко перебирал пряди и говорил что-то. Это слишком... Слишком неправильно. Слишком противоречиво для такого короткого знакомства.

И Гарри хотелось послать его нахер за то, что он с ним творит — и совсем непонятно, осознанно это или он всегда такой охрененный. Или, может, лучше тут же стянуть с него одежду и вжаться, чтобы навсегда пропитаться запахом.

Пиздец.

— Оно не работает.

— Оно работает, — Луи показал жестом, чтоб развернулся. — Штаны приспусти, чтоб не запачкать.

И дальше Гарри уже не слушал: кровь ударила в лицо, в уши и каким-то образом ещё и в пах. Член натянул шорты, и спасибо, что они широкие, может, не заметно. Он потянул за резинку вниз, опуская ткань, и — Господи, за что? — Луи поправил выбившуюся этикетку, засунув её обратно и коснувшись копчика. Он сделал это машинально, разумеется, но Гарри уверен, от едва ощутимого касания должен был остаться ожог, как от пяти пенсов, которые они нагревали над зажигалкой и на спор прикладывали к руке. У него до сих пор круглый шрам на предплечье — перегрел.

Луи надавил на дозатор, и кожу Стайлса усеяли мелкие холодные брызги.

— Шшш, — успокаивающе почти прошептал он, когда Гарри вздрогнул. — Потерпи, малыш, я аккуратно.

Гарри, зажмурившись, постарался вспомнить все пятьдесят штатов, включая Гавайи, потому что Гавайи, как известно, нужно всегда включать. Но он не продвинулся дальше Алабамы и Аляски — в его голове сейчас совсем не следующая по порядку Аризона, а только это «Шшш» Луи, которое обещало так много. Благодаря больной фантазии Стайлса.

И, честно, он бы терпел, он бы молчал, он бы сделал всё, что бы ему ни сказал Луи, только бы тот дал ему себя потрогать, полапать, как следует, изучить губами и руками. Гарри бы с радостью молчал, закусывая губы до крови, если бы Луи сказал ему вести себя тихо и втрахивал его в матрас.

Просто — пожалуйста.

— Вот и всё, можешь расслабиться, должно стать легче.

А вот нихуя, ошибся! Член стоял колом, хоть дрова руби, и падать не собирался ещё лет двадцать. Гарри молча прошёл вперёд, схватил свой бокал с уже растворившимся аспирином и, прячась за высоким стулом, допил его в два глотка.

— Спасибо! — выдавил он из себя и честно попытался улыбнуться.

— Да не за что, — Луи пожал плечами и, поставив крем на стол, пошёл к двери. — Обращайся. И это, — уже взявшись за ручку, обернулся: — ты в душ пока не ходи, ага?

Блядь.

Гарри со стуком поставил стакан и упал на стул. Он заметил. Или нет? Просто, может, из-за крема? Может, просто напомнил не смывать? Он опустил взгляд вниз и усомнился — как такое не заметишь?

Он потянул за шнурок и приспустил шорты спереди, обхватил член и за пару движений кончил. С отвращением посмотрел на белесые капли и, вздохнув, подошёл к раковине, смыл сперму с руки.

От резких движений не стало легче, и оргазм не принёс привычного облегчения — просто какая-то физиологическая разрядка. Глупая и бессмысленная.

Из-за всего этого Гарри чувствовал себя тупым и маленьким: из-за того, что не сдержался, из-за того, что готов дрочить при виде любого более или менее симпатичного мужика. И стыдно, так мучительно стыдно, что кончил только от пары движений и «Шшш», которое безостановочно вертелось в голове. И это ему-то стыдно?! После всего, что он видел, после всего, что он пробовал сам с собой?!

«Сам с собой» отвратно горчило на языке, и он со злостью открыл холодильник, вытащив банку такой любимой колы. «Сам с собой» — это всё, что у него было и есть и, возможно, ещё долго будет. В каком он городе, наверное, не имеет значения, и сбежать от этого «Сам с собой» невозможно. Не в билете на самолёт вопрос.

Слова всё так же гадко жгли язык и нёбо, и он пожалел, что не курит: может быть, дым от сигарет помог бы избавиться, перебил бы своей горечью. Гарри смял банку, выкинул её в ведро — в компанию таких же красно-белых — и подошёл к шезлонгу, вспоминая Луи. Интересно, как это жить, когда Нью-Йорк у твоих ног? Хотел бы он знать.

***

Бруклин обрушился на Гарри миллионом звуков, стоило только вытащить наушники из ушей, и вместо Citizens! теперь можно наслаждаться шумом и галдежом района, в далёком прошлом населённом голландцами. Сегодня днём Гарри раздражало всё: любая музыка в его телефоне и горящая от вчерашнего солнца спина. Сидеть дома он уже не мог, но и плотный вечерний, совсем не осенний, воздух не вызывал ничего, кроме раздражения. Он сам себе напоминал Диану, которая в преддверии ежемесячных женских дней выносила ему мозг. Ей всё было не так, а как ей хотелось — никто не знал. Вот и сейчас он сам не мог понять, как себе любимому угодить.

Что Гарри ненавидел — так это быть беспомощным. Отец его всегда учил быть сильным, уверенным, знать свою цель и стремиться к ней. И он правда старался. Он любил папу, несмотря на то, что тот никогда бы не принял его таким, какой он есть. Отец был настолько гомофобом, насколько Гарри был геем.

Он надеялся, что Нью-Йорк поможет ему стать независимым, поможет открыться и, наконец, перестать прятать свою коллекцию журналов, дисков, вибраторов, в конце концов. Но никто не говорил, что вместе с этим на него обрушится одиночество. Такое же бескрайнее и всепоглощающее, как небо над Статуей Свободы. Он так отчаянно скучал по отцу, по друзьям, по глупому биглю Форестеру.

Выход из зоны комфорта оказался более болезненным, чем он мог себе когда-то представить. Ему казалось, что стоит приземлиться в другой — свободной! — стране, и всё станет получаться, как в мотивирующих фильмах — само собой, и случайности окажутся неслучайными, люди нужными и вообще — всё не зря.

Как ни крути, он привык жить взаперти и привык мечтать, что всё изменится, но попозже. Когда-нибудь. Он скучал по себе самому — тому Гарри, который жил в старой доброй Англии. Который сам себе ныл и страдал, что его не понимают, но был счастлив. Которому нравилось ночью мечтать об абстрактных мужчинах, трахая себя вполне реальными силиконовыми членами. Тогда всё было контролируемо: он делал это, когда хотел, и получал то, что хотел. И это, как оказалось, его устраивало. Хотеть кого-то конкретного, живущего рядом, с яркими глазами и колючими от щетины щеками было... больно. И глупо. И что-то нужно было делать.

Например, понять, что реальность, какая бы она ни была удручающая, — это то, что нужно принять и максимально использовать. Он теперь в Нью-Йорке, он взрослый и независимый. Справится. Он должен. Он просто запутался из-за всего, что случилось с ним за короткие пару недель.

Гарри прекрасно помнил вчерашние сцены на крыше. Он прекрасно помнил, как Бет прижималась и как Луи касался её бёдер. И самое последнее, что он должен делать, — это представлять себя на её месте.

Даже если у них с Бетани несерьёзно, даже если у Луи были парни, то... это ничего не меняет — он его не хочет, и это всё, что нужно усвоить. Если бы хотел, то уже дал бы знать — Луи не похож на тех, кто будет тянуть и намекать.

Гарри поднялся с лавочки и побрёл к дому. Легче не стало нифига, но сидеть в парке тоже напрягало. Не хотелось сидеть одному в незнакомом городе.

Возможно, когда он освоится, раззнакомится, город перестанет казаться неуютным и колючим, как новый шерстяной свитер.

Перед завтрашним университетом ему нужна передышка, нужно отдохнуть от своих навязчивых мыслей. Ему нужно что-то привычное и монотонное. Рутина всегда помогает, когда в голове раздрай.

Было бы пиво — он бы посидел на крыше, попялился бы на огни Таймс-Сквер, отражающиеся в небе. Помечтал бы, что когда-то он сможет назвать этот город своим. А так, раз пива нет, то, может, будет лучше засесть дома и, наконец, ответить на сообщения Стефу и Нику или позвонить папе и постараться убедить того, что с ним всё просто отлично.

И ещё хорошо было бы убедить в этом себя.

Он остановился у небольшого, по меркам Нью-Йорка, супермаркета, в котором полно народу, и замер. Вот придурок! Если он не может купить себе пиво, то это же совсем не значит, что никто не может купить. Сколько раз он это проделывал дома! Сейчас только четыре, и нет толп каких-нибудь морально убеждённых домохозяек и мамаш. Сквозь прозрачные стёкла витрин видны парни и девушки, с виду как раз совершеннолетние. Они-то ему и нужны.

— Простите, сэр, — Гарри легонько коснулся спины в синей майке.

Молодой мужчина обернулся, чуть нахмурившись, вгляделся в его лицо, словно пытаясь вспомнить:
— М?..

— Вы мне пиво не пробьёте на кассе? — сразу пояснил он, взглядом указывая на заполненную снеками и двумя упаковками пива корзину.

— Да легко, — парень широко улыбнулся. — Давай сюда и жди у камер хранения.

Всё оказалось просто. Пиво перекочевало в корзинку парня, Гарри быстро расплатился и стоял, покачивая пакетом, почти у самого входа. Через пару минут двадцать баксов перекочевали в карман парня, а в пакете Гарри уютно лежали восемь банок пива.

Теперь у него были все шансы закончить вечер не фальшиво-бодрым разговором с отцом, а вполне себе почти пикником на крыше.

Гарри перешёл дорогу и всунул наушники: чувак из песни всё так же превращался в рептилию.

Он, точно как и Гарри недавно, сидел на солнышке, а потом бац, и... Парень невольно рассмеялся — любит он странные песни и вообще странные штуки. Друзья всегда подшучивали над ним за его странные шляпы, ковбойские сапоги и драные рубашки, но он обещал, что никогда не изменится и даже в сорок и в пятьдесят будет носить не то, что от него хотят все.

И он должен исполнить это обещание, прежде всего ради самого себя.

Поэтому сейчас он быстро перекусит бургером вон из того ларька, быстро позвонит папе и полезет с пивом наверх. Там он и ответит на сообщения парням и напишет чего-нибудь Диане. Не такой уж он и козел. А заодно запостит шикарный вид на Ист-Ривер в Инстаграм. И, может быть, даже не станет накладывать черно-белый фильтр. Возможно, тогда его жизнь тоже начнёт играть разными красками, и он перестанет зацикливаться на соседе-риэлторе. Ведь в этом городе столько красивых парней, вот даже, к примеру, тот, что ему пиво покупал.

Гарри едва не рассмеялся от облегчения — всё с ним нормально, он может думать о другом и о других. Всё у него получится, и Нью-Йорк никуда не денется — ляжет к его ногам.