Халф

3. Лунные глаза

λ λ λ

  Справа — большой стеллаж с книгами по научной фантастике, слева — фэнтези. Чимин стоит посередине и чешет подбородок, размышляя, что почитать сегодня. Он представляет, как Сири, поглядывая на свои наручные часы, нервно стучит носком туфли по полу и закатывает глаза:

— Ты решил?

— Дай мне ещё минуту. Это не так-то просто. Ты всё скачала?

— Да, Чимин. Я скачала все те аудиокниги, которые ты просил. Выбирай любую!

— Ты куда-то торопишься? На свидание? Слышал, что делают мужскую версию программного обеспечения. Вроде бы Билл...

— Во-первых, не Билл, а Адам, — поправляет его Сири всё с той же интонацией. — Во-вторых...

— Не делай того, о чём пожалеешь, — перебивает Чим, тыча пальцем в пустоту, но стоящая рядом девушка округляет глаза, смотря на странного парня. Она, медленно поставив книгу Лавкрафта обратно на полку, тут ретируется к стеллажу с детективами. — Молчи.

— Хорошо. Позови, как определишься.

— Ты на свидание? Я уже ревную.

— Чимин, ты невыносим.

Он в ответ только хихикает и поворачивается к левому стеллажу.

Пак действительно дорожит своей Сири и считает её верным другом, что не предаст, что не станет смеяться. Да, она помогает ему, но принимать помощь от программы легче, нежели от человека. У программы нет скрытых мотивов; можно буквально залезть ей в голову и разобраться, что там — внутри.

С людьми сложно. Люди любят преувеличивать, лгать, давить на жалость и просто жалеть. Парень это ненавидит. Он не считает себя униженным и оскорблённым, ведёт себя как все и совсем не понимает тех телодвижений и придыханий со стороны общества, что прилетают в него всякий раз, когда это самое общество прознаёт о его проблеме.

От трости Чимин отказался много лет назад, когда внимание со стороны окружающих достигло наивысшей точки. Пропаганда амориума заполонила социальные сети, СМИ, телевидение, и спокойно жить среди халфов стало практически невозможно.

Бедный мальчик. Как же он без пары? Кто о нём позаботится? — эти и многие подобные вопросы пулемётной очередью долгое время решетили Чимина, но парень всё держался и держал всё в себе, а потом его как переклинило.

Он, посреди ночи, в спальной футболке мокрой от пота, с прилипшей ко лбу влажной чёлкой и тяжелым дыханием стоял в кухне, сжимая в дрожащей руке тонкую складную трость. Очередной кошмар заставил Чимина подскочить на кровати, а крик заполонил пространство комнаты. Чимину снилось, что окружающие его предметы потеряли форму, что всё стало эфемерным, тягучим. Что он уже не может воспринимать мир на ощупь, потому что всё и вовсе стало неосязаемым.

Глухой удар о пластиковое мусорное ведро, шелест пакета, топот босых ног по голому полу, скрип входной двери и шум мусоропровода, когда мешок целлофана вместе с прошлым Чимина летел вниз, задевая стенки и оповещая весь спящий дом о том, что жизнь парня начинается с нуля.

— Сири, я выбрал. Давай «Парфюмера».

— Снова? Тебе не надоело его читать?

— Мне нравится, что поделать...

— Тогда зачем я скачиваю тонны других аудиокниг, если ты всё время выбираешь одну и ту же? Моя память полнеет с каждым разом всё больше и больше!

— Сири, нормальная у тебя память. Уж лучше так, чем пустота. Включай давай.

— Хорошо, включаю. Позови, как закончишь.

Чимин надевает оба наушника и усаживается за небольшим столом для чтения, что находится в дальнем углу библиотеки. Свет от лампы тускловат, но парню он не нужен вовсе. Стащив кепку с головы и пристроив её на стуле рядом с рюкзаком, Чимин открывает книгу на предположительно первой странице повествования и скользит подушечками пальцев по гладкой поверхности листа. В нос бьёт запах типографии и старости. Пыль клубится и оседает на губах и носу парня, от чего он звонко чихает и извиняется перед другими читающими, но на деле — перед пустотой.

В библиотеке немноголюдно из-за разгара рабочей недели и вообще отсутствия интереса к бумажным носителям. Здание большое, тёмное с высокими потолками и парой лестниц, что ведут на второй этаж к огромным стеллажам со стихами, сонетами, пьесами и одами разных времён и народов.

Чимин не особо любил книги до того, как потерял зрение. Может, в силу мальчишеского возраста или простого нежелания тратить время на такой пустяк, как чтение. Он мог бы и дальше просто сидеть и слушать диктора, словно какую-то песню, но фантомное ощущение букв на кончиках пальцев; представление строк, тянущихся чёрной змейкой по белому полю из шершавой бумаги бьёт по чувствам Чимина больше, чем простое нашёптывание текста в ухо.

Парень подпирает одной рукой щёку, а второй не торопясь переворачивает протёртые страницы. Эту книгу читает, кажется, только он. Ставит в третий снизу ряд второго левого стеллажа с романами и оставляет её томиться в ожидании следующего прочтения. С этой маленькой книжкой он сроднился не меньше, чем с Сири. Знает их почти одинаково долго и доволен тем, что имеет их при себе.

В голове рисуются смутные образы прошлых лет, старой Франции, скудные очертания построек, лиц людей и предметов. Память подводит и начинает стираться то, как всё выглядит на самом деле. Остаются некоторые ощущения и общие представления; обрывки картинок и цветов. Может, поэтому Чимин читает и воображает так много, как только может, чтобы не забыть. Хочет оставить это в памяти как можно дольше, не дать ускользнуть тем последним моментам, что ещё держатся на острие сознания.

С лицами хуже всего. Остались только общие представления: нос с горбинкой, пухлые губы и маленький лоб матери, а от отца — маленькие щёлочки глаз во время смеха и острый подбородок. Чимин может рассказать всё в общих чертах, но представить их лица с каждым разом становится всё сложнее.

Парень откидывается на спинку стула и упирает книгу в край стола, каждые несколько минут переворачивая желтеющие страницы одну за другой. Он уже запомнил ритм, представляет примерно где о чём говорится, скользит по страницам, где предположительно должна быть иллюстрация и внемлет голосу чтеца, смакуя каждое его слово и повторяя некоторые выражения вслед за ним.



— Нам, я тебя в кофейне подожду. Иди в свою библиотеку... Нахуя ты туда вообще ходишь?

— Старая привычка, — фыркает в ответ и, склонившись, роется в бардачке, выискивая пропуск. Он задевает локтем колени Юнги, на что тот тихонько ругается и вжимается глубже в пассажирское сидение.

Половину лица закрывают дорогие очки, пряча мешки под глазами от очередной бессонной ночи в клубе. В по-прежнему кудрявых тёмных волосах запутался запах парфюма парня и лимонного аромата паров вейпа.

— Ты бы помылся, — замечает Намджун, чуть поворачивая голову к другу и морща нос. — От тебя разит сексом.

— Это типа комплимент такой? — язвит в ответ, а сам незаметно нюхает ворот рубашки.

— Это нихуя не комплимент. Тебе не надоело ещё? Ты ж не молод уже... — Намджун выпрямляется, зажимая меж пальцев пластиковую карточку и болтая ею перед носом друга.

— Ещё как молод, и ещё ох, как долго буду, — язвит и вздымает руки к потолку, потягиваясь, но тут же сгибается пополам и хватаясь за голову от резкой боли, ударившей по вискам.

— Покажи.

Намджун больше не просит, а приказывает, потряхивая Юнги за плечи, но тот только отмахивается и сильнее давит голову в тисках из собственных рук.

— Юнги, блять, покажи! — блондин хватает друга и резко поворачивает к себе, срывая с его глаз очки. Он держит его за челюсть и заглядывает в лицо. — Глаза открой, Юнги!

Но тот, жмурясь от пульсирующей боли, легонько качает головой и небрежно пытается убрать руку Нама, но сил почти нет. Сквозь бледное полотно кожи просвечивают чёрные и синие корни, по которым течёт его густая жизнь. Сердце тарахтит в груди, несмело и даже скромно ударяясь о рёбра. Некогда густая тёмная копна поредела и потеряла прежний блеск.

— Открой! — кричит и с силой поднимает большим пальцем чужое верхнее веко. Юнги царапается и не оставляет попыток отбиться, но Намджун сильнее. Блондин, зло сжимая лицо друга в руке, вглядывается в его приоткрытый глаз и яростно сжимает свои челюсти. Он резко отпихивает Юна от себя, роняя его тощий силуэт обратно на пассажирское сидение и отворачивается к рулю.

— Охуел?

Брюнет дышит рвано, поправляя лацканы нового бомбера и потирая щёки, на которых всё ещё пульсирует глухая боль. Голова продолжает гудеть, но болевые позывы перекрывает ярость от выходки друга.

— Это ты охуел. Прекращай нюхать эту дрянь. Ты глаза свои видел?

Намджун, сидя вполоборота, пристально глядит на сердитого Юнги, который деловито отряхивается от несуществующей пыли и исследует глазами рукава. На скулах зияют красные отпечатки от пальцев Намджуна, но тому не жаль. Нисколько.

— Юнги!

— Да видел я, блять. Всё я видел! Мои же глаза... Чё пристал?

Брюнет не сдерживается и срывается на крик, поворачиваясь к другу и разводя руки в стороны. Грудь часто вздымается от рваных глотков воздуха, а обожжённые ноздри с красными подтёками раздулись от ярости. Некогда тёмно-серые глаза заволокло туманной плёнкой, а зрачок растёкся нелепой кляксой по радужке.

— Юнги, заканчивай с этими выходками, серьёзно. Возьмись уже за ум. Какой бы безвредной на первый взгляд не была эта пыль, она всё-таки наркотик. Мы с Хосоком переживаем.

Брюнет запрокидывает назад голову и заливисто, громко смеётся. Адамово яблоко скачет по тощему полупрозрачному горлу и, кажется, что вот-вот перережет эту тонкую кожу и из раны польётся загустевшая бордовая кровь вперемежку с частичками серебристого порошка, которым Юнги пичкает себя вот уже пятнадцать лет.

Долгая жизнь, медленная смерть. Границ не видно, когда наступит конец — тоже, но с таким ритмом жизни он обязательно наступит. «Звёздная пыль» рождает галактики в сознании, но постепенно разбирает их на атомы. Она отделяет от живой материи по крупице, клетку за клеткой, нано за нано, просеивает всё то, из чего состоит человек и возвращает это создателю.

Человек состоит из того-же, что и вселенная. Те же ингредиенты, тот же состав, но в других пропорциях. Она отдаёт частичку себя, чтобы в конечном итоге вновь забрать эти составляющие. Круговорот вселенных в природе: отдавая, получаем обратно.

— Переживаете? За меня? Ты, блять, серьёзно? — он смахивает проступившие в уголках слёзы и тычет другу в грудь костлявым пальцем. — И когда ты научился так врать, Нам?

— В смысле? Кто вр...

— Хватит строить из себя добренького. Все пекутся только за свою шкуру.

Блондин давится воздухом от возмущения и неожиданности. Он прожигает глазами дырки в лице лучшего друга и качает головой:

— Прекрати нести бред, чувак. Ты уже никому не доверяешь. Иди и проспись, серьёзно тебе говорю.

Намджун напоследок окидывает обезумевшего друга взглядом, полным сожаления, и выходит из машины.

Блондин оглядывается по сторонам и перебегает дорогу. Низ его длинного бежевого пальто развевается потоками прохладного осеннего ветерка, а губы покалывает от плохо сдерживаемой улыбки. Парень движется не спеша, вышагивая по влажному тротуару, запихнув руки в карманы тёмных брюк и пряча подбородок в вороте водолазки.

Библиотека за углом, но ему нужно туда вовсе не за книжками, а за тем, кто их читает.