Зависимость | 18+

Страх

      В какой момент мир перевернулся, Ын Ха не знала. Чувствовала, как её затягивает в пропасть, и не сопротивлялась.
     
      Не было сил.
     
      И не было желания, если честно.
     
      Говорят, «вся жизнь перед глазами» и прочее… Но ничего этого не было от слова совсем. А она надеялась. Потому что хотела спастись от жгучей боли посредством воспоминаний. Хороших. До встречи с Чимином других у неё, казалось, не было.

Лестница отрезвляет.

      Очень даже.
     
      Всё перемешалось: ощущения, мысли, чувства, желания. И ничего не создавало целостной картинки. Всё как-то по-идиотски. Обрывочно. Непонятно. Вроде бы больно до разноцветных разводов перед глазами. Но, как бы, и нет. Слишком сложно воспринимать себя вот такой жалкой. Смотреть, будто со стороны, чувствовать не свою боль, не свои мысли слышать. Почему так? Как-то это чересчур неправильно. Не чувствовать ничего… такого. Подниматься на ноги. Еле стоять, держась за угол стены. Хвататься за неё так сильно, будто за последний шанс выжить.
     

Неиспользованный шанс…

     
      Совсем не страшно упасть с лестницы — это Ын Ха понимает только спустя время. Совсем не страшно не чувствовать руки, хотя, по идее, боль должна быть невыносимой. Оказывается, насилие со стороны Чимина, издевки Хосока… всё это очень даже терпимо. И ей думается, что с этим вполне можно жить. То есть не факт, но чисто теоретически — можно.

      Потому что самым страшным оказывается — говорить с Чонгуком по прошествии нескольких часов, когда он приезжает, не сумев дозвониться, смотреть в его глаза и чувствовать, что ему больнее. Видеть, как дрожат губы брата, как он осторожно подбирает слова, как выслушивает, как аккуратно усаживает в машину, чтобы отвезти в больницу. Ын Ха видит, что в нем что-то ломается, и старается не смотреть на него, пока ей накладывают гипс. Сломанная рука — не так опасно, как сломанная жизнь…

      Чонгук сидит на маленьком неудобном стуле и заламывает себе пальцы. Отчаяние? Оно такое липкое, что невозможно смыть с себя даже спустя время. Брат думает, что это он во всём виноват, — Ын Ха знает, что он не может думать иначе.
     
      Когда они снова остаются одни, девушка чувствует, что он сейчас спросит о…
     
      — Это… — его голос хриплый после долгого молчания. — Чимин? — совсем тихо, чтобы не напугать.
     
      Просто Чонгук не знает, что одно это имя становится комом в горле и не позволяет дышать. Ын Ха кивает и отводит взгляд в сторону, чтобы не видеть на его лице… нет, это не жалость, а какая-то болезненная беспомощность. И тишина только угнетает сейчас. Брат прокашливается в кулак и чувствует себя идиотом. Он не знает, что должен сделать, чем помочь. Поэтому готов провалиться сквозь землю.
     
      — Я посажу его, — выдавливает через время.
     
      Ын Ха улыбается ему, но он видит в её глазах слёзы. И ему хочется убиться об стенку, но он терпеливо ждёт, переминаясь с ноги на ногу. Сканирует стену, издевательски белую. Гипнотизирует большое окно, которое выходит на уютный парк.
     
      — Оппа, посади… — говорит она слишком тихо и отчаянно, от чего в его груди сердце сжимается до болезненного покалывания.
     
      Они долго молчат.
      Изводят натянутые до предела нервы.
      Не хотят этого, но так выходит.
     
      Чонгук хочет уйти, потому что невыносимо вот так — не знать, что сказать. Но Ын Ха просит его не оставлять её наедине с болью — той, которую лекарствами не заглушить. И он остаётся с ней. Рассказывает истории… смешные? На самом деле, не очень. Но он смеётся, почти давится словами, когда сестра смотрит ему прямо в глаза. Он так не может, отводит взгляд. Тяжело вздыхает. Понимает, что лажевый из него брат вышел.
     
      — Оппа, — окликает она его, закусывая нижнюю губу. — Твои истории такие дурацкие, — вот сейчас она искренне улыбается, а ему большего и не надо, чтобы понять, что он всё делает правильно.