INNAMORATO

Глава 6.

Сбор на плацу длится дольше, чем обычно. Чего ждем? Стоим вытянувшись в шеренги более часа. Мне, в общем, нормально, я почти научился стоя дремать, но задыхающийся возле меня русский, вызывает чувство острого сострадания.

— Ахтунг! Нидер бликен! — Напряженную тишину нарушает голос коменданта лагеря Лихтен Фабера. Послушно выпрямляюсь и опускаю глаза. Слышу звук подъезжающего автомобиля. Здесь на территории лагеря автомобиль — редкость. Герр комендант пожаловали...

Не могу досконально сориентироваться, что происходит — опущенные глаза позволяют видеть только песок под ногами, но, думаю, началась проверка заключенных. Слышу звук шагов. Сколько их? Мысленно стараюсь посчитать: Шнейдер, Фабер, Франк... кто еще? Тишина напрягает. И чем ближе они подходят, тем мне страшнее. Чего я боюсь? Не пойму. Неизвестности?

Непроизвольно дергаюсь, когда в поле зрения попадают сапоги униформы. Лакированные вставки? Хм... господин Шнейдер, вы узнаваемы в толпе. Пытаюсь сам себя расслабить шуткой, но нервы на пределе. Их четверо. Почему они остановились?

Вижу, как комендант зоны отделяется от сопровождения и направляется к нашей шеренге. Что? Что?! Лихорадочно стараюсь не потерять остатки самообладания. Напряженно слежу за каждым движением. Невольно задерживаю взгляд на руках. Изящные пальцы, отшлифованные ногти, нежная кожа. Слишком аристократично на фоне ужаса и грязи моего существования. Вспоминаю слова о его связи с фюрером. Да, думаю, ты у него в цене. Шнейдер вытаскивает пистолет и стреляет. Не задумываясь, не прицеливаясь. Я даже не успеваю испугаться. Надрывные хрипы слева от меня утихают, слышен звук падающего тела. Фабер отдает команду убрать труп. Мне хочется плакать, при мысли о том, что этого парня я еще ночью сжимал в своих объятьях. Но смысл? Рука, человека стоявшего прямо передо мной, медленно возвращает пистолет в кобуру.

— 0062541... — мой номер произнесен на английском, четко, с расстановкой, как факт. Не знаю что делать, но точно помню правило — мы не разговариваем с начальством.

Шнейдер отходит к сопровождению. Облегченно вздыхаю. Я так поражен случившимся — с трудом осознаю, что происходит вокруг. Из раздумий меня вырывает незнакомый голос на незнакомом диалекте. Не могу разобрать. Язык, вроде бы немецкий, но не понимаю ни слова. Баварское наречие? Голос сильно неприятен. Четко поставленный, жесткий, надменный. Произношение...сложно объяснить...как речь садиста перед жертвой. Не преувеличиваю.... Гласные растягиваются, шипящие же звуки притормаживаются и затухают. Остается раздражающее чувство манипуляции и недосказанности. Вас этому учат в школе нацистов?

Наконец, обход закончен. Сегодня работаем на лесопилке в группе по шесть человек. Каждый раз попадаем в группу случайным жребием, а тяжесть работы сильно зависит от того, кто возле тебя. Сегодня я работаю с Дойлишем Кенерски. Это один из самых худших вариантов. Он нагло ничего не делает, к остальным относится с показным высокомерием. Меня тошнит от вида холенного тела, на фоне нашего явного голодания. Но как раз он, наверное, выживет на этом «празднике жизни». Ладно... стараюсь просто пилить лес. Конец марта и в воздухе пахнет весной. Тепло, тепло...есть чему порадоваться, несмотря ни на что.

Слышу шепот разлетающийся по рядам — Глаза... — Черт, что опять? Опускаю глаза в землю. Зашибись удобно пилить! Человек, подходящий к нам, двигается беззвучно словно кошка. Чувствую легкий запах табака. Хочу курить!

— Пилишь дрова? — Голос звучит нежно и насмешливо.

Дойлиш игриво выгибает спину:

— Я так плох?

— Да нет... — слышу намек на смех. С ума сойти, сколько интонаций в нескольких словах! — Ты как всегда...

Не выдержав, издаю смешок и понимаю, что пи*... Дойлиш резко оборачивается на меня. Жду удара. Но все спокойно.

— В семь часов...

Кенерски расплывается в улыбке и кивает. Боже, меня проигнорировали! Встречайтесь, влюбляйтесь, простите мой смех...