калории для эго

не вижу ничего несмешного.

Только хиханьки

Только хаханьки.

И никакой любви.

Все, что от тебя осталось - это шутки. Даже не твои, а о тебе. Лица я твоего не помню, фраз, голоса. Мой податливый и прислужливый мозг хорошо подчищает под собой дерьмо, и где-то ты, реальный, существующий и произошедших, хранишься в памяти среди забытых образов из фильмов, прохожих, других неважных лиц. Ты выцветший, неживой, картонный. 

Всего лишь история.

Я, мать его, молилась, чтобы ты не становился очередной историей.

Но сознание изворотливая хрень. Ты воскрес как объект шуток.

Потому что ты не любовь моей жизни, ты мне даже не парень. Ты не мальчик. Ты всего лишь контент.

Ты продолжил жить как шутка. Вставляться в речь, наигрывать мои эмоции. Простая форма издевательства, возможность создать мем внутри моей личности, вызвать чувство сопричастности у собеседника.

" Австралия, как известно, страна стремных животных. Утконосы, кенгуру, ехидны, мой бывший".

Смех - безусловное одобрение. Смех не может быть негативным. В смехе нет ничего не плохого. 

Так чего же мне так плохо?

Ты разбиваешь мне сердце в то самое отвратное утро. Мне кажется, мир мой весь рухнул. Боли так много, что она в эту твою идеальную белую комнату не вписывается. Боль не складывается, не вмещается, она как-то неловко застревает во мне наполовину, раскачивает во мне органы, раскручивает во мне все, как шурупы.

Я не хочу верить. А более того, я не хочу знать, что за этой болью последует. Мир опять перекроится. Я опять буду во что-то очередное не верить, что-то ненавидеть, что-то не делать. Бац. И половину жизни отсекут желтые полицейскими лентами. Не подходите! Тут не на что смотреть! Уходите!

Если бы наша "любовь" (и тут я просто давлюсь смешком, таким же смешком, когда гейские фанфики называют социальной драмой) была убийством...В целом, вся эта любовная история тупорылая. Просто тупорылая. Ее прекрасно описывает смерть Эсхила.

Эсхил - античный философ, отец древнегреческой драматургии,  умер после того, как орел уронил на его голову с неба черепаху.

Финита.

Но тогда финиты не было. Ты говоришь эту фразу, после которой уже никаких "мы" окончательно и нет, и пусть мне кажется, что все рухнуло, но все, мать его, продолжается. Не падает занавес, я не выбегаю на улицу под проливной дождь, даже из этой чертовой квартиры я выйти не могу.  Мир внутри меня рухнул, но настоящий мир бессердечно продолжает жить дальше. Мне не дают и шанса на передышку.

И когда ты уходишь в ванную. Не настолько долго, чтобы я отрыдалась или вскрыла себе напрочь вены, я смотрю в стену. Ты возвращаешься. Мы лежим в этой чертовой постели.

Что делать?

И пишу твит: "Хорошо, что он сказал, что мы можем быть друзьями ПОСЛЕ того как сходили на нудистский пляж, а не до. Сейчас я хоть понимаю, что, в принципе, не велика потеря. "

Прошло десять минут. Десять минут как ты мне разбил сердце, а я уже шучу про твой маленький член.

- Что смешного?

- Да, так, мелочь. 

И с этого момента мне кажется, я не могу больше ничего воспринимать серьезно. Потому что, если я начну воспринимать серьезно, если я не буду превращать боль в шутки, я умру. Просто умру.

Это мое болеутоляющее. Единственный способ не вскрыться очередной ночью.

Время проходит. Боль утихает. В какой-то момент ты рассказываешь о том, что тебя в очередной раз не убило без слез, потом уже без драматичных пауз, и на финальной стадии - говоришь коротко, быстро лениво. Именно в таком пересказе ты понимаешь, что все уже кончилось.

Но ты, австралийская сука, тихим убийцей проник в то, что я люблю больше всего. В мои шутки.

Я не вижу ничего несмешного. 

Вдруг, если я перестану шутить, если скажу что-то честно, искренне, без единой шутейки, вшитую в мой язык, - болеутоляющее перестанет работать.

И я все почувствую. все. абсолютно.