Боже, храни Короля

XXV

      Сквозь крепкий и такой нужный сон раздаётся надоедливое покрикивание птиц, кружащих по мрачному небу. В остальном в округе стоит мёртвая тишина, ни одна душа не хрустит ветвями под ногами или шуршит травой, покрывшейся прохладной росой, в которой блестит отражение алмазных облаков. Чонгук сначала не может понять, что именно мешает ему спать без задних ног, а потом, почувствовав неладное, медленно открывает глаза; склонив набок чёрную голову, на него острым взглядом смотрит большой ворон с блестящим клювом. Парень ёрзает, невольно отодвигаясь в сторону, ведь доселе не видел птиц так близко, а ворон, оглушающе гаркнув, в пару прыжков оказывается на безопасном расстоянии и взлетает ввысь, прямиком на высокую ель. Глядя птице вслед, Чон видит, как с мохнатых лап дерева падают блестящие капли, откидывается на спину, глядя на густые ветви кустарника, которые скрыли братьев от дождя, что прошёлся здесь ночью. В груди всё ещё быстро колотится сердце после неожиданного пробуждения, поэтому Чонгук пару минут умиротворённо лежит, прикрыв глаза и вдыхая свежий запах сырости вокруг. Становится ощутимо холодно, немного сырая одежда неприятно липнет к телу, покрывшемуся мурашками, но вставать не хочется — как будто силы больше никогда не придут. Однако осознание подозрительной тишины вынуждает сесть и осмотреться.

      — Чимин?.. — хрипло зовёт старший, оглядываясь, скидывает с себя чиминову жилетку, которой тот, видимо, укрыл брата ночью. — Чимин? — повторяет, медленно поднявшись с нагретого места, и беспокойно оглядывает округу.

      Кричать громко нельзя, это может быть опасно, потому что с Чимином могло случиться всё что угодно, но Чонгук думает только о самом плохом. Он совсем забывает про вещи, хватает первый попавшийся нож и бежит в неизвестность, а всё вокруг кажется предельно одинаковым — высокие уродливые деревья, укутанные туманом у подножия, неустанно кричащие птицы и одно сплошное свинцовое небо над головой, от которого всё перед глазами начинает кружиться. Чонгуку становится поистине страшно, и он сам не помнит, когда в последний раз был напуган настолько сильно; сердце дико мечется, гулом ударяя по рёбрам, собранная по кусочкам душа оказывается окутана дымкой детского страха. Такой страх — самый ужасный, потому что совсем не знаешь, что делать, ты растерян, а спросить совета не у кого, разве что у самого себя, с трудом соображающего. Вот и праосвенец, нервно оглядываясь по сторонам, мчится навстречу острому ветру, забирающемуся прямо под промокшую рубаху, зовёт младшего, крепче рукоятку ножа во вспотевшей ладони стискивая. Он надеется, что с Чимином всё в порядке, что его не украли, не убили и не забрали, потому что они ещё очень мало времени провели вместе после долгой разлуки, и никто не имел права хотя бы прикасаться к брату.