Their madness

27. Лиса

Лиса смотрит на склонившегося к ней Чонгука, на его напряженное лицо, серьезные, нечитаемые совершенно глаза и отчаянно боится. Того, что он ей откажет сейчас. Просто молча укроет пледом и уйдет.
Ей нужно, до боли, до зуда по всей коже необходимы его прикосновения! Именно теперь!
И она хотела в душ? Одна? Дура!
Никакой душ не заменит осторожные касания его рук, нежные и уверенные. Она только сейчас начинает осознавать произошедшее, словно до этого момента заморозилась и так и провела эти несколько кошмарных часов. Во льду.
И прикосновения Чонгука дарят желанную боль. Лиса никогда не мерзла до такой степени, чтоб покалывало пальцы, но читала об этом. Русская литература, да. Толстой. Достоевский. У них там, в России, холодно. Настолько, что люди могут замерзнуть на улице. И в одной из книг она прочитала однажды ощущения человека, приходящего с ужасного мороза и отогревающего пальцы возле русской печи. Там у рассказчика кололо пальцы изнутри. Они ныли и болели. Но это была сладкая, нужная боль. Обозначающая, что жизнь возвращается в заледеневшие конечности.
И сейчас Лисе кажется, что она так же с мороза пришла в теплое помещение. И касается горячего. От ладоней Чонгука идет жар. От его глаз идет жар. И тело колет. Везде. Там, где он касается. И там, где ей хочется, чтоб коснулся. Где необходимо, так необходимо сейчас! И, если он прекратит это делать, Лиса не отогреется. Умрет от обморожения.
Она что-то спрашивает у него. Неважное. Что-то неважное. И не ждет ответа. Вернее, ждет, но не такого.
- Поцелуй меня, Чонгук, - просит она, перехватывая его ладонь и бесстыдно укладывая на свою грудь. - Поцелуй, прошу.
И сглатывает мучительно, когда он замирает. Словно решая, что делать дальше. Подчиниться ее просьбе? Отстраниться?
Ей нужно первое.
И поэтому она медленно, не отрывая от него взгляда, скользит пальчиками по животу, вниз, расстегивает болты на джинсах, один за одним. И дотрагивается до себя там. Где холодно. Где нужно его прикосновение. Его пальцы.
Он следит за ее движениями, зрачки расширяются все сильнее и сильнее, словно не веря в то, что происходит. А потом...
Потом его ладонь накрывает ее пальцы , уже забравшиеся в джинсы, а вторая сжимает грудь. Больно. Это больно. Но Лиса чувствует, как живительное тепло распространяется по телу, толчками. Она выгибается и стонет. И глаз не отрывает от него.
А дальше Чонгук срывается. Джинсы летят в сторону, и Лиса стонет и всхлипывает от тяжести его тела на себе, острой и желанной. От поцелуев, несдержанных, как и он сам, грубых и жестоких. Он, как всегда, не думает о ней. А не надо! Ей не надо! Он кусает в шею, вгрызается, словно сожрать хочет, поглотить целиком, одновременно с укусами толчком врываясь в нее, сразу беря жестокий темп, от которого ноги Лисы, закинутые на плечи Чонгука, сотрясаются и подпрыгивают. Это не секс. Это вообще не секс. Это лечение. А лечение не всегда бывает приятным. Но всегда необходимым.
И Лиса только прижимается крепче, только закусывает губу от очередного болезненного движения, от того, как сильно он сжимает ее, как целует-кусает, как смотрит.
Чонгук каждым своим движением заставляет ее забыть о чужих, мерзких прикосновениях, гадостных поцелуях, отвратительных словах. Он заменяет эти воспоминания другими, вытесняет то, что произошло, новыми впечатлениями, более острыми, более горячими. Нужными. Правильными.
И Лиса ощущает себя так, словно всем телом прислонилась к той самой пресловутой русской печи, которую она, наверно, никогда в жизни не увидит. Но ей и не надо. Чонгук- ее источник тепла. Источник жизни.
Он не отпускает ее долго, очень долго. И губы ее, искусанные и саднящие, раскрываются в болезненной необходимости воздуха. Чонгук приникает к ним, даря ей вместо воздуха себя. Заменяя. И Лиса только плачет благодарно. И оргазм совсем не похож на то, что бывало раньше. Нет. Это не взрыв. Это не мягкий сладкий водоворот. Это срывание с раны присохшей повязки. Это боль, пронизывающая все тело. С невозможным, умопомрачительным освобождением в финале. Лиса кричит от боли и удовольствия, плачет, сжимая свое единственное лекарство так сильно, что он кончает следом, обнимая с такой страстью, словно она - самое главное в его жизни. То, ради кого стоит вообще жить.
Они еще какое-то время лежат, не в силах оторваться друг от друга, не в силах понять, что произошло, настолько это другое, настолько это... Сокровенное?
Да, наверно. Это слово кажется Лисе правильным. Именно так она и думает перед тем, как упасть в пропасть сна, больше похожего на обморок.
Она уверена, что Чонгук ей расскажет все потом, когда у них обоих будут на это силы. И они вместе найдут выход из ситуации.
Она спит и не слышит, как Чонгук ходит по мастерской, как собирает разбросанные вещи, как раскладывает диван и ложится рядом с ней, обнимая так сильно, что кости хрустят. Ей хорошо во сне. Она чувствует его запах, и ей спокойно.
Лисе ничего не снится, никаких кошмаров. Словно то, что произошло этим ужасным утром, стерлось из жизни, из памяти. Смылось водой. Чонгук подарил ей новые воспоминания.
Вечером она просыпается от запаха пиццы. Болезненно морщится от тянущего ощущения в промежности и садится на диване. Чонгук готовит кофе. Он молчалив, только улыбается ей спокойно и немного печально. Улыбающийся Чон- это зрелище. Она наслаждается им.
Лиса очень хочет поговорить о произошедшем, хотя бы выяснить, как Чонгуку удалось ее вытащить. Она уверена, что он что-то отдал, чтоб ее освободили и теряется в догадках, что он мог отдать. Насколько она знает из новостных репортажей и тв, куда бы ее ни хотели пристроить: в притон, на органы или еще куда-то, это стоит дорого. Она стоит дорого. Но Чонгуку ее отдали. Почему? И собирается ли он обращаться в полицию. Это самый разумный шаг.
Но Чонгук прерывает ее вопросы коротким:
- Не сейчас, Лис. И неважно это. Забудь о них. Они тебя больше не тронут.
Лисе не нравится эта его болезненная уверенность. Слишком она отдает обреченностью. И, зная характер Чона, все очень серьезно.
Но он не дает ей договорить. Еле дождавшись, когда она допьет кофе и съест кусок пиццы, он тянет ее на себя, наваливается, привычно раздвигая ноги. Смотрит серьезно и жадно в глаза, когда берет ее тело. Целует. Не так, как до этого. Нежно и сладко. И любит. Долго. Очень долго. И это тоже не похоже на обычное его поведение. Опять. Он, как море, накатывает, наполняет ее жизнью, собой, дарит новые, незабываемые ощущения.
Это до того необычно, что Лиса теряется. Это настолько прекрасно, что она не может сдерживаться.
Лиса успевает два раза сотрястись в удовольствии, крича и царапая его спину. И только потом он кончает. Не отрываясь от ее губ, сжимая, так, словно она растает сейчас. Исчезнет водой сквозь пальцы.
Сил больше что-то узнавать, выяснять ситуацию у Лисы просто нет. Она засыпает без слез и сомнений в его объятиях.
И улыбается во сне, не подозревая, что Чонгук не спит и смотрит на нее, гладя мягко по лицу, перебирая волосы, словно... Прощаясь.
А утром он отвозит Лису к общежитию, целует напоследок. Говорит, что позвонит и приедет. Только разберется с делами.
Лиса идет в общежитию, стараясь отогнать от себя мысли о том, что его поцелуй отдает горечью. Показалось, наверно. Он приедет вечером, и они наконец-то все обсудят. На свежую голову.
Он не приезжает вечером.
Он вообще не приезжает больше.