Лондонские поля

16

      С момента возвращения Антона прошел один день. Обычно, время имеет свойство хотя бы чуть-чуть послаблять переживания, но в случае с Антоном этого не происходило. Наоборот, казалось, что чем больше проходит времени, тем пуще усиливается чувство тревоги. И этому было логичное объяснение: Шастун понимал, что Арсений рано или поздно вернется обратно, мужчина попытается с ним как-то связаться и произойдет та самая неизбежная вещь, которая поставит во всем этом огромную жирную точку.       Шастун находился дома, ни разу не покинув стены квартиры с момента своего возвращения. После разговора с Матвиенко, который состоялся вчерашним вечером, он продолжал чувствовать себя безумно паршиво, потому как впереди ему предстояла встреча с приятелем, чтобы дать показания.       Он встал с кровати и подошел к окну. Второй день подряд хлестал холодный осенний ливень, улица выглядела понурой и безжизненной, точь-в-точь описывающей его внутреннее состояние. Парень опустил глаза. Он вдруг подумал об Арсении и о том, что же он испытывал. Где он сейчас и чем он занят. Почему-то эти мысли предательски закрадывались в его голову в самый неподходящий момент, все больше навевая сильную тоску по этому человеку. Точнее, по тому хрустально чистому образу, который он взрастил в своей голове. Он знал, что ему нужно его разбить, а осколки схоронить на заднем дворе своего сознания, — ведь только так ему, возможно, стало бы чуточку легче. Но у него никак это не получалось. Что-то внутри было намного сильнее, чем его жалкие попытки забыть этого мужчину. Антон вспоминал тёплые касания Попова, которые когда-то обжигали его мальчишескую душу с головы до пят. Весь он теперь был соткан из остатков поцелуев и объятий Арсения. Именно поэтому он, наверно, не хотел, чтобы мужчина попал за решётку. Такой глупый…
Но не только из-за этого.
       Он любит его до багровых ушей, заласканных его медовыми словами. До дрожи в коленях, которая возникает при одном лишь звучании его имени. И если он только позволит себе вспомнить ту улыбку, не покидавшую чертоги разума, его голос, напевавший возле Олд Вика слова неизвестной причудливой песенки, то собирать уже будет нечего. От него ничего не останется.       «Какая глупость, харош! — выдает его разум, а пальцы неторопливо набирают в аудио поиске на телефоне «You're my Waterloo». — Вот зачем я это делаю? Что, сука, за акт душевного самобичевания?» — поморщившись, он продолжает вести монолог в своей голове, но палец предательски ударяет по кнопке «play», отказываясь подчиняться Антону. Грустная мелодия фортепиано начала неспешно разливаться по комнате парня, сопровождаясь специфическим тембром голоса английского бунтаря — Доэрти:
Ты никогда не выкуришь своих демонов,
Не важно, как много ты куришь.
Так что просто скажи, что любишь меня…
Три веские причины,
И я брошу тебе веревку…
Но тебе это не нужно,
Потому что тобой пережито больше, чем одна жизнь…
Ты — единственная моя любовь,
Которая засыпает с ножом…
      Антон продолжал вслушиваться в грустное мурлыканье музыканта, доносящееся из динамиков телефона. Парень закрыл глаза. Как же ему плохо от осознания содеянного Поповым, но ещё хуже без него. Он будто в одно мгновение стал дешёвым, прозрачным сиропом от кашля, который имел приторное послевкусие. «Интересно, каким послевкусием остался я для него?»       И что его только дернуло поднять тогда тот паспорт? Да и черт с ним, с этим паспортом... Что его сподвигло ехать на выставку, а потом, глупым образом, поддаться чарам Арсения и отправиться на тот теплоход? И как он вообще так легко согласился поехать с ним заграницу и, сам того не зная, участвовать в таких ужасных делах? Тогда ему казалось, что все дело в выставке, которую пообещал ему Арсений.       Ему необходимо заставить себя поставить табу на этого человека и на свои чувства к нему. Нужно суметь перекричать собственное сердце воплями. «Ты не исцеляешь от несчастий!». Быть может это правильное решение, кто знает, ведь сломанные часы тоже дважды в сутки верны.
Ты мое Ватерлоо,а я буду твоим Парком Стенли…
      Голос Доэрти резко затих, и Антон, рассуждая обо всем этом, взглянул на календарь. До его первой выставки, которой они занимались вместе с Арсением оставалось не так много времени, но теперь это не имело ни малейшего значения, ведь он туда точно не пойдет. Парень даже не станет забирать картины, потому что теперь они неимоверно сильно фонили воспоминаниями о когда-то любимом человеке.       Тяжело вздохнув, он отправился на кухню и открыл холодильник. «Так, блять, и придется идти мокнуть» — посмотрев на опустевшие полки, Шастун с силой захлопнул дверцу. Выходить в такую погоду на улицу крайне не хотелось, но выбора особо у него не было. Из продуктов питания в доме были только пара пакетиков супа быстрого приготовления и пол мешка картошки. Парень не спеша отправился в прихожую, неторопливо натянул на себя куртку и также медленно обул яркие кроссовки, но, покинув квартиру, шустро понесся по лестницам вниз.       Противный дождь поливал опустевшие улицы, срывая с деревьев последние листья, а ветер, подхватывая их, уносил куда-то в даль. Антон поморщился, накинул капюшон и, вынырнув из-под козырька подъезда, поспешил в сторону магазина, сунув руки в карманы. «Какое все, блять, мерзкое. Дважды возненавидел осень» — подумал он, делая уверенные шаги по облетевшим сырым листьям. Он едва успел завернуть за угол дома и пройти еще пару метров прежде, чем звук широких шагов где-то за спиной заставил его остановиться. — Антон! — до боли знакомый голос зазвучал вперемешку с громкими и частыми шагами, с каждой последующей секундой только усиливаясь.       Антон остановился и замер. «Неужели показалось? Арсений?..» — не веря своим ушам, испуганно подумал парень. Он боялся повернуться, боялся увидеть того, о ком он так часто думал в последнее время. — Антон! Подожди! Позволь мне все объяснить! — догнав парня, мужчина обогнул его и встал напротив, сделав несколько шагов назад, стараясь не нарушить между ними дистанцию, — Антон, хорошо? Мне нужна только минута, — голос его дрожал, как и его губы, и руки, которыми он судорожно затряс перед собой.       Парень оторопел от неожиданности, слегка попятившись назад, зачем-то оглядываясь по сторонам, будто бы он попался в ловушку. — Прошу, подожди, — умоляющим тоном продолжил мужчина.       Шастун нашел в себе силы взглянуть на Попова, не решаясь сказать ни слова. Вид у Арсения был до безумия жалким и напуганным. От всего того лоска, от всего холеного вида мужчины, каким он показал себя тогда, в первые их встречи, совсем ничего не осталось. Он был взъерошен и бледен, да еще и промок весь до нитки, а на губе до сей поры красовалась едва затянувшаяся маленькая ссадина, напоминавшая им двоим о том ужасном дне. Антон заметил, что мужчина дрожит. От холода или волнения? — Я прошу у тебя прощения, — ломаным голосом начал Арсений. — Слышишь? Прости меня! Прости!.. — лихорадочно, словно молитву, твердил он, глядя на испуганное лицо Шастуна.       Парень продолжал молчать, рассматривая раскрасневшиеся глаза Попова. Ему показалось, что в этот момент с его века сорвалась слеза и, смешавшись с каплями от сильного дождя, побежала по осунувшемуся бледному лицу. Как себя вести и что теперь предпринять, Антон абсолютно не знал. Он был в растерянности и смятении, чувствуя, как некая жалость к Арсению постепенно начинает брать верх.  — У меня не было выбора… Дима… Он знал одну вещь… — от волнения у Попова заплетался язык, и он никак не мог по-нормальному все объяснить. — Он шантажировал меня тем, что выдаст меня одному человеку, и все бы закончилось очень печально. Тогда я зарекся, что это будет последняя сделка. И я бы не допустил, чтобы тебя это как-то затронуло. Поэтому мне пришлось зайти так далеко. Я выставил квартиру в Лондоне на продажу, потому что не могу там находиться. Я остался практически без денег, заплатив, чтобы инкогнито попасть в Москву, чтобы встретиться с тобой. Я сидел здесь практически сутки, недалеко от твоего подъезда, и ждал… Ждал, когда же ты выйдешь, потому что это было единственным способом увидеть тебя. Антон, мне без тебя никак, — он глубоко и рвано вздохнул, до хруста выворачивая пальцы на своих руках, и продолжил тараторить так, будто боялся, что не успеет перед ним во всем раскаяться. — У меня ничего больше нет: ни денег, ни связей. Поз меня кинул. Я совершенно один, и все, что мне важно вернуть — так это ты. Не покидай меня, я прошу тебя! Не оставляй… Я не вижу больше ни одной причины к существованию, если тебя не будет рядом. Я потерял все, но приобрел намного больше, потому что понял, что люблю тебя. Слышишь, я люблю тебя! — мужчина зажмурил глаза, его брови и губы жалобно скривились, и он изо всех сил старался не показывать разрывающих его чувств, что червем пожирали его изнутри. Антону казалось, что Арсений вот-вот и обессилено упадет на колени от такого надлома в его груди, настолько он чувствовал удушающую его безысходность.       Молчание, почти физически придавливающее, будто свинцовые ступни, к мокрому асфальту, длилось примерно минуту. А может и десять. Казалось, оно не оборвется никогда. А потом Арсений снова взволнованно заговорил, глядя на стоящего поодаль парнишку, продолжал просить прощения и старался снова все объяснить. Ему вдруг показалось, что Антон, невольно, все же дает ему крохотный шанс, но ощущение того, что он может в любую минуту от него отвернуться, неимоверным образом его пугало. Арсений продолжал повторять одни и те же вещи, которые с последующим сказанным разом все больше обрастали деталями и едва заметно проясняли причину такого поступка. Но Шастун с каждым его словом будто уходил в себя, и, в конце концов, Арсений затаил дыхание, шевеля губами, как рыба; его рухнувшая мечта из последних сил все еще продолжала биться, отчаянно цепляясь за то, что, казалось, нельзя уже удержать.       Мужчина окончательно замолк, теряя всякую надежду. Антон продолжал стоять на месте под проливным дождем, до сих пор не решившись что-либо сказать. Он чувствовал себя заложником собственных чувств. Вся его обида продолжала чертыхаться в нем странным образом, будто боролась с его сердцем, пытаясь его побольнее кольнуть, старательно напомнив о содеянном. Еще чуть-чуть и разум победит, возьмет над сердцем верх. «Нет, ему нет никакого прощения! Даже не думай об этом. Развернись и беги! Беги от него как можно скорее и дальше!» — мысли жалящим роем вьются в его голове, не уступая сердцу, продолжая вразумлять парня и заставляя поскорее отсюда убраться. Чем быстрее, тем лучше.       В ту же секунду в нём вдруг что-то щелкнуло, и он резко сорвался с места, не выдерживая этого давящего натиска. Багровые листья утопают в грязи под его стремительным шагом. Он точно не знает, верно ли поступает, не предает ли сейчас сам себя, но уже было поздно — листья продолжают утопать под его стопами. Он сделал свой выбор.       Тучи сгущаются. Дождь холодными каплями нещадно бьет по лицу, но это все уже абсолютно неважно. Череп забит остывающим паром, а горло — свинцовым кадыком. Его руки обвивают продрогшее тело мужчины и вжимают в грудь. Арсений продолжает дрожать находясь в вязких объятиях парня, всхлипывая, и жадно вдыхая воздух, словно сейчас задохнется. — Ради всего святого, прости меня, — снова бормочет он, вжимаясь в Антона, будто бы тот мог куда-то исчезнуть.       Внутри у Антона все защемило, все тягуче заболело, и сам он с силой зажмурил глаза, только чтобы не дать слабину. Сердце взяло над разумом верх. — Мне понадобится время.       Они продолжали стоять под проливным дождем, сжимая друг друга в тесных объятиях и каждый думая о чем-то своем. Антона охватывало давящее недоверие и опаска к Арсению, ведь теперь он не был уверен в человеке, которого так крепко сжимают сейчас его руки. Совсем недавно тот был для него кем-то безумно важным и значимым, кем-то, ради кого Антон был готов пойти абсолютно на все. И кем он теперь являлся для парня — Антону не ведомо и самому. И он ничего не мог с собой поделать, лишь со страхом принял решение ожидать этой разгадки.       Парень внезапно резко встрепенулся. — Пойдём! Немедленно пойдём в тепло! — Шастун начал озираться по сторонам, сквозь стену проливного дождя и делая уверенные шаги в сторону дома, а затем он резко остановился, дожидаясь мужчину. — Мне нельзя к тебе, Антон! Ты с ума сошел?! — с напуганным видом чертыхнулся Арсений. — Я больше не могу подвергать тебя риску! — Пойдём немедленно! Тут нет никого! — Антон вновь нервно оглянулся по сторонам.       Парень подлетел к мужчине и, подхватывая под руку вымокшего до нитки Попова, скорым шагом направился в сторону подъезда своего дома.       Как только они перешагнули порог квартиры, Антон сразу же бросился искать теплые вещи. Он продолжал испытывать смятение, которое бушевало внутри него. Иногда ему на секунду казалось, что он вот-вот все бросит и, сорвавшись, выбежит прочь. Но он пытался взять себя в руки и всячески старался подавить все это в себе. Ведь если начистоту, то нутром он так хотел, чтобы мужчина сейчас находился за стенкой, просто его голова не успела вразумить сердце, и теперь, кажется, так и не сделает этого. Такой сюр воцарился вокруг, что парню даже показалось, что ему вкололи прививку от действительности.       Арсений появился в комнате Шастуна совершенно незаметно, словно напуганный зверек — он прощупывал каждый свой шаг, боясь даже этим снова что-то испортить. Мужчина молча сел на край кровати и, не сводя взгляда с Антона, продолжал растирать ладонями свои плечи, чтобы немного согреться. — На… вот, — мято произнёс Антон и после недолгих поисков в комоде, протянул продрогшему мужчине огромный балахон и спортивные штаны. — Тебе бы лучше в душ, на самом деле. Хотя бы согреешься, — делая паузы между словами, добавил парень.       Его голос и действия были немного неуклюжими, лишенными какой-либо непринужденности и легкости, — он не был готов к такой внезапной встрече. — Можно мне просто побыть с тобой рядом? — обнадежено протянул Арсений, аккуратно протягивая руку. — Антон, я не могу слишком долго тут находиться, у тебя могут возникнуть проблемы, — хрипловатым голосом добавил мужчина, опустив взгляд в пол, а затем принялся медленно переодеваться в сухие вещи Антона. — Я понимаю, но… — Шастун на секунду взял паузу и подошел чуть ближе к мужчине. — Но сейчас это не так важно, — закончил парень и присел рядом на кровать. Он взглянул на растерянного мужчину, который продолжал прятать взгляд, а затем Антон снова заговорил: — Ты должен мне все рассказать. Все: чем ты живешь и кто ты на самом деле.       От услышанных слов у Арсения засаднило горло, но он понимал, что рано или поздно Антон мог задать этот вопрос. Мужчина судорожно сглотнул. — Антон, я не хороший человек. Я причинил тебе боль. Но я так хочу все это исправить! Пообещай мне, что ты попробуешь найти в себе силы простить меня. Хотя бы простить, хорошо? — он поднял глаза на парнишку, которые были переполнены всеобъемлющей надеждой. — Я… — он вновь замолчал, стараясь собраться, а затем ломано продолжил: — Я контрабандист. А Дима — мой подельник. Мы крали и продавали раритетные вещи и предметы искусства заграницу. Много людей от нас пострадало. У нас много связей, и мы всегда умудрялись выходить сухими из воды. Антон, я прошу, прости меня за все это.       Попов продолжал изо всех сил себя сдерживать, ведь признаться в таких вещах ему было крайне тяжело и сложно. Он всегда избегал самокопания и любых мыслей по поводу того, что они делали вместе с Позовым в их жизни. А теперь ему предстояло сознаться во всем так полюбившемуся ему человеку. Мужчина продолжал рассказывать Антону историю своей жизни — реальной жизни, а не той идеальной сказке, которую он когда-то придумал. Он сознался во всех кражах, о всех вывезенных предметах искусства, о всех махинациях и о людях, которые им в этом содействовали. И как только он дошел до «Лондонских полей», он тяжело вздохнул и с дрожащим голосом принялся рассказывать и об этом. — Я искал на тебя информацию около четырех месяцев, и, знаешь, я страшно боялся одного, — мужчина потер ладонями бледное лицо и с силой втянул носом тяжелый воздух. — В какой-то момент я понял, что боюсь погрязнуть в тебе. Я пытался сопротивляться, вбивал себе в голову, что все будет иначе, но… Так оно и случилось… Но понял я это слишком поздно и наломал слишком много дров. — То есть, ты все обо мне знал? — сухо спросил Антон. И Арсений лишь виновато покачал головой, зажмурив глаза. — Я должен был заставить тебя обратить на себя внимание, я должен был сделать так, чтобы ты мне доверился. Все то, что было поначалу — это хорошо продуманный план и теперь я безумно об этом жалею. В один момент я попытался отказаться, но Позов знал одну неудобную вещь обо мне и еще об одном человеке, так что у меня не было шансов. — Это шантаж? — Именно. Я кинул серьезного человека на деньги, и теперь он пытается меня найти, понимаешь. И Дима об этом знает.       Антон тяжело вздохнул, осознавая весь ужас происходящего. Парень видел, как нервничал мужчина и как он переживал. По-настоящему и так неподдельно. Сейчас он видел настоящего Арсения, — такого, каким он являлся на самом деле, того, кого он старался так глубоко запрятать где-то в глубине себя. И, наверное, это настоящее неизъяснимым образом так притягивало Антона к нему. — Знаешь, я помню тот день, когда ты подошел к стойке паспортного контроля. Ты летел рейсом 0937, Лондон — Москва. Я помню тот день, будто это было вчера. И, знаешь, — Шастун посмотрел на Арсения. — Знаешь, ты навсегда останешься пассажиром рейса 0937, — парень продолжал разглядывать растерянный и жалобный вид Попова, который был похож на провинившегося напуганного ребенка, пытавшегося все исправить. — Черт возьми, иди сюда, — Антон скомкал его в своих объятиях, прижав его к груди и обвивая руками широкую спину мужчины. — Мне нужно время, чтобы привыкнуть к тебе. А со всем остальным, думаю, справимся. — Я сделал все возможное для того, чтобы все было теперь в порядке, но у меня никогда не было гарантий.       Через какое-то время спустя, квартира Антона постепенно стала наполняться разговорами, которые с каждым часом становились более непринужденными. Это было их первым шагом навстречу друг другу. И им двоим начинало казаться, что все медленно, но верно перестраивается и становится на свои места.       Такова любовь — и ею вращаются миры. Она не терпит ожиданий, не мерцает робко где-то в стороне, не скромничает и никогда не будет тихой. Это не любовь к искусству, это охота на крупную дичь. И эта дичь — те двое, что сидят напротив друг друга и старательно учатся извиняться и прощать.       Любовь движет странными поступками и оправдает любое безумие, но как можно победить в такой игре, если все меняется на ходу?       Солнце медленно проваливается за горизонт, отбрасывая последние лучи красного света, что растекаются по стенам комнаты грязными пасмурными разводами. За этими последними лучами проступают первые, пока едва заметные, но настоящие улыбки.       Арсений смотрит на Антона: на его точеное лицо, острые ключицы, что выныривают из-под хлопковой майки, а потом сводит взгляд на утонченные длинные пальцы, украшенные серебром. Он хочет лишь одного — быть в его объятьях вечность и дарить их в ответ даже тогда, когда от времени истлеют все оттенки кожи, а скелет рассыплется в прах. Кто же он такой для мужчины, что заставляет испытывать это? Кто же он, что заставляет не предавать времени значения?       Ощущая тепло объятий Антона, Арсений знает лишь одно — жар от этих ладоней согреет его лучше солнца. Биение сердца под грудной клеткой парнишки он будет слышать отчетливее любых других ритмов. Мир может появиться и исчезнуть в потоке дней, но пока Антон рядом с ним, иллюзия счастливого будущего мужчины в ладонях этого парня.