Бэмби

7

       Резкая боль прострелила низ живота насквозь. Арсений проснулся, не понимая, что происходит. Ему снился крайне сюрреалистический побег от грабителей, решивших стащить его коллекцию моделек иностранных машин. Никаких моделек Арсений не собирал, и уж точно не погнался бы за грабителями: представить сложно, что можно любить больше своей жизни, чтобы рисковать ею в надежде вернуть какую-то вещь. Во сне в него действительно выстрелили, и он, как в кассовом блокбастере, скатился по обшарпанной стене какого-то переулка, держась за пострадавший живот, хотя никакой крови на пальцах не видел — только ощущал разорванные и подпалённые края одежды.Арсений перевернулся на бок, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лбом (у него всегда была неплохая растяжка, и занятия танцами поддерживали его в хорошей форме). Боль на секунду отступила, и он облегчённо выдохнул, успев подумать, что вот именно сегодня — в его, блядь, шестнадцатый день рождения, когда планировался праздник, гости и вкусный стол, который он с отцами обсуждал едва ли не месяц — должна была начаться его первая течка. Естественно, эструс не привязан к датам и цифрам, и у мальчиков-омег, как правило, начинался года на три-четыре позже девочек-омег, но если говорить в целом, то природа хотя бы из вежливости могла испортить ему день до или после праздника? Скотство.       Только Арсений успел додумать эту мысль, как в глазах снова потемнело от спазма (теперь ощущение походило на то, будто внутри него, расправив все иголки разом, резвились морские ежи), он зажмурился и тихо застонал, пережидая пик и надеясь, чтобы он закончился как можно скорее. Нужно разбудить одного из пап и попросить таблеток. Или взять самому, но какая разница? Папы учуют это всё равно, пусть даже на кровных родственников эти запахи не действуют, они определённо ощущаются.       Дверь в комнату приоткрылась, внутрь заглянул папа Ваня. Он постоял на пороге, пытаясь понять, спит ли сын, но вместо этого почувствовал знакомый омежий запах эструса. Спустя несколько минут Ваня вернулся в комнату с болеутоляющим и стаканом воды. Присел на край разложенного дивана и протянул Арсению таблетку.       — Держи, Арсюш. И воду всю выпей, тебе ближайшие несколько дней нужно много пить. Первый эструс всегда самый тяжёлый и болезненный, следующие разы будет полегче.       Арсений привстал на постели, облокачиваясь на локоть, запил таблетку и повалился обратно. Больно и обидно до слёз, ну почему именно сегодня?! Он вытянул руку и дёрнул папу на себя. Ваня отставил пустой стакан и прилёг рядом, обнял сына, нежно поглаживая по плечам и целуя в макушку.       — Таблетка скоро подействует? — промямлил Арсений, чувствуя под щекой грудь отца. От родного тепла и поддержки стало чуть легче.       — Минут через десять, но боль сегодня насовсем не пройдёт, скорее всего, ты будешь чувствовать её целый день, но уже не так сильно, как сейчас. Это нормально: с первой течкой запах омеги полностью раскрывается, теперь другие альфы будут по-настоящему чувствовать тебя. Конечно, воспитанные люди этого не показывают, но будь готов ко всему: мужчины и женщины бывают разные…
Арсений фыркнул: это всё он и сам знал. Каждый в курсе про особенности своей физиологии, но если папа хочет устроить ему секс-просвет, то он не против — только бы лежал рядом.       — Честно говоря, — задумчиво добавил Ваня, — я не чувствую, что твой запах как-то изменился. Обычно запах снова приглушается после встречи с твоим альфой, которого омега запечатлевает на себе, тогда все остальные чувствуют омегу таким, каким он был до первого эструса, и только запечатленный альфа может распознавать все запахи. Но ты пахнешь как раньше… — Ваня поцеловал Арсения в лоб и поднял его за подбородок, внимательно всматриваясь в родные глаза. — Ты уже запечатлел на себе кого-то? Можешь не говорить, кто это, просто «да» или «нет», и мы поговорим об этом, когда ты будешь готов.       — Господи, пап. Нет. Я бы такое запомнил. И вообще. Когда я выберу себе жертву, то не буду скрывать это от вас.       Это правда. Арсений рассказывал отцам многое. У него с родителями сложились отличные отношения. Ну, может, папе Серёже он сказал бы первому: так как-то спокойнее, потому что папа Ваня иногда мог слишком эмоционально (и не всегда в хорошую сторону) отреагировать на что-то, и алгоритма, чтобы его понять, не существовало.       — Мой запах совсем не поменялся?.. — переспросил Арсений, потому что сам себя он почувствовать не мог.       — Совсем. Не переживай, иногда может проявиться позже, или даже в течение нескольких эструсов. Как живот? Таблетка помогает?       — Немного, — ответил Арсений, пережидая менее болезненный спазм.
  — Ну ничего, потерпи немного. После запечатления, если будешь со своим альфой, боль совсем пропадёт. Присутствие запечатлённого провоцирует у нас внутри выброс эндорфинов, и те полностью перекрывают неприятные ощущения. А пока, может, перенесём праздник на следующие выходные?       Арсений бы с радостью сказал: «Да!». Он уже открыл рот, чтобы согласиться, а потом подумал, что если они перенесут праздник, то Антона он сегодня не увидит. Плохо. Антона увидеть очень хотелось, поэтому он решил полежать ещё немного, репетируя роль страдальца, а затем и трупа, но в итоге понадеялся, что боль станет терпимой, и он сможет встать с постели, чтобы помочь папам подготовить всё к предстоящему застолью.       — Не надо, — в итоге ответил Арсений, закрывая глаза и незаметно под ласковыми поглаживаниями отцовских рук проваливаясь в лёгкую дрёму.       Из зала доносился перелив голосов, то и дело взрывающийся короткими смешками, звоном бокалов и стуком столовых приборов о тарелки. Арсений стоял в коридоре, наблюдая, как его лучший (и единственный в среде ровесников) друг зашнуровывал кроссовки. Они только что несколько часов подряд просидели в комнате Арсения, поедая салаты и досматривая второй сезон «Во плоти», пока в соседней комнате с бо́льшим размахом праздновали родители: там и Антон, конечно, и Дима с Катей, и шестилетняя Савина, которая так заскучала со взрослыми, что пришла в комнату к Арсению и, робко спросив разрешения, уместилась на самом краю дивана, смотря сериал. Даже ходячие (и во многом очаровательные) трупы-геи нравились ей больше, чем «бубнёж» старшего поколения. Арсений не протестовал: ему нравилось проводить время с Савиной, детей он не то чтобы обожал, но не боялся, а вот дочку Позовых даже любил, с интересом наблюдая, как она росла на глазах.       Как папа и сказал, боль ощущалась. Она сгладила углы, перестала колоть так резко, но всё ещё ворочалась внутри, уже привычная и надоедливая. Это всё равно не помешало Арсению отпраздновать свой день рождения (и он планировал после ухода Серёжи затащиться в зал и посидеть ещё немного с родителями и их друзьями, с которыми уже давно сроднился).       Серёжа выпрямился, поправил сползшую куртку, надел шапку и кивнул другу:       — Ну что, я погнал. Спишемся тогда.       — Давай. Напиши мне, как дойдёшь, а то темно уже.Серёжа закатил глаза, но кивнул. Они коротко обнялись, щёлкнул замок входной двери, и Арсений пошёл в зал. Туда, где перед большим угловым диваном разложили и накрыли праздничный стол. Антон и Дима с Катей сидели на диване, родители — на стульях с высокими мягкими спинками, принесёнными с кухни. Арсений влез на подлокотник дивана рядом с Антоном. Тот потеснил Катю с Димой, и Арс плюхнулся ему под бок. Всё внимание собравшихся тут же переключилось на именинника.       — Всё, проводил Серёжу? — спросил Антон.       — Ага, — ответил Арсений, потянувшись вперёд и хватая со стола бокал с апельсиновым соком. — Это твой?       Антон кивнул. Арс сделал несколько глотков и отставил стакан, откидываясь обратно на спинку дивана. Боком он чувствовал тепло Антона — приятно. Он думал об этом моменте целый день.       — Арс, а чего ты других ребят не позвал? — спросила Катя.       — А его, язву такую, больше никто не выносит, — пошутил Ваня. — Серёжа на честном слове держится.       — Ещё Антон меня выносит, — возмутился Арсений.       — У него выбора нет: семью не выбирают, а мы и так почти семья, — вернул Ваня.       Антон мысленно добавил: «Ещё какая семья, ты б знал про запечатление…».       — Неправда, — Арсений, конечно, знал: папа стебётся над ним, и что он действительно та ещё язва (а давайте-ка посмотрим, в кого он такой пошёл?), но на всякий случай заглянул в глаза Антона и всё-таки переспросил: — Неправда же?       — Неправда, — легко согласился Антон, кивая. — Дело не в семейных чувствах. Просто я мазохист.       Арсений закатил глаза и ткнул его рукой в плечо, а потом тяжко и громко вздохнул. Закрыв глаза, подтянул к груди колени, привалился щекой к костлявому плечу и замер: боль медленно отпускала его.— А мне нравится Арс, — сказала Савина в тот момент, когда взрослые вернулись к прерванному ранее разговору. — Он добрый и хороший.       Арсений приоткрыл глаза и ласково улыбнулся маленькой искренней кудряшке.