Бэмби

17

       Оставленный в коридоре на прихожей телефон завибрировал. Спустя несколько секунд заиграла мелодия. Ваня и Серёжа, отдыхающие в зале после рабочего дня, переглянулись: рингтон с рвущим глотку Линдеманном принадлежал сыну. Телефон продолжал звонить, Арсений брать трубку не спешил, что странно: тот всегда держал смартфон при себе, не расставался с ним даже в туалете, очень редко когда оставлял вот так без присмотра. Тем более после того, как они с Антоном рассказали о своих отношениях: Арсений перестал оставлять телефон даже в кармане куртки: отцам он доверял, но всё равно носил гаджет за собой не столько из-за недоверия, сколько из-за вероятности звонка или сообщения от Антона.

       — Пойду гляну. — Ваня встал с дивана и направился в коридор.       Из ванной слышался плеск воды — это объясняло причину, по которой Арсений не бежал, сломя голову, услышав звонок. На экране телефона светилось лаконичное «Антон». Несколько секунд Ваня раздумывал: не взять ли ему трубку?       С последней встречи друзей прошло полтора месяца, а они, после того разговора, ни разу не пересеклись: всё привыкали. К чему только непонятно, потому что ничего не поменялось. Арсений продолжал ходить настороженным, тему отношений с отцами (особенно с Сергеем) не поднимал, первые две недели сидел дома, боясь даже начать говорить о выходных с Антоном (и правильно, думал Ваня, Серёжа бы не отпустил, Арс бы не сдался, в сухом остатке вышел бы очередной скандал с хлопнувшей дверью и тишиной). Арсений всё это понимал сам, поэтому терпел. Но на третью неделю всё-таки подошёл к Ване и отпросился. Тот отпустил, поставив Серёжу перед фактом: сын ушёл к Антону на выходные, и, если он не заставит себя побороть внутреннее непонимание, уйдёт из дома насовсем ещё раньше, чем им того хотелось бы. Есть куда и к кому уходить.       Ваня не мог припомнить такого периода за всю историю их дружбы с Антоном и Димой, когда бы они, имея такую возможность, не виделись настолько долго. Случались командировки и отпуска, но тогда они продолжали поддерживать связь, а все прошедшие полтора месяца — глушь. Ваня даже поймал себя на мысли, что заскучал по прежним еженедельным уютным посиделкам: дружить около половины жизни и вдруг резко перестать… странно. Естественно, это не могло не сказаться на привычном мироощущении. Он сам быстро свыкся с мыслью, что придётся то ли сына делить с другом, то ли друга с сыном, потому что так было всегда. Арсений с самого детства отирался с ними, предпочитая сверстникам компанию родительских друзей. Потому ли, что уже был запечатлён с Антоном, или нет — значения не имело.
Серёже смирение давалось не так легко. Он не понимал, как теперь относится к Антону, и всё ещё продолжал считать, что они всё это, конечно, зря: зря довели связь до такой глубины. Как будто и сам не понимал, что возникновение каких бы то ни было чувств человеком не контролировалось, особенно учитывая наличие благоприятных условий в виде запечатления. А ведь ещё другим близким людям придётся как-то объяснять ситуацию: да хотя бы своим родителям, дедушкам Арсения, или тем же Позовым, Горячевым. А родители Антона? Старшее поколение совсем другой закалки, они едва ли примут это так же легко, как Ваня. Всю жизнь же они не станут молчать — однажды настанет момент правды… Серёжа думал слишком о многом, но не думал о главном: о состоянии сына и его желаниях.
      Трубку Ваня всё-таки решил не брать. Прокричал вышедшему из душа Арсению, что у него звонил телефон. Тот сразу же схватил мобильник и скрылся в своей комнате. Ваня фыркнул. Серёжа, сидящий рядом, спросил:       
— Кто звонил-то хоть?       
— Антон.      
 — Ясно. Пошёл ворковать.       Серёжа сказал последнюю фразу подозрительно спокойно. Ваня скосил на него глаза.       
— Ну что? Не всю же мне жизнь этому противиться. Делать что-то уже бессмысленно: он взрослый, только начнёт ненавидеть меня. Арс всё-таки наш единственный сын, не хочу, чтобы из-за этого всего у нас разладились отношения, как у тебя с твоими. Худшее, что можно представить.
      Ваня кивнул. Отцы Серёжи почти заменили ему своих родителей, но некоторые раны не заживали навсегда, некоторые раны, даже если кажется, что они зарубцевались, могли прорваться в любой момент и полоснуть свежей болью.      
 — Иди сюда, — Серёжа обнял мужа, целуя его в макушку.       
— Антон нашим другом не перестал быть. Нужно помириться с ним, Серёж. Тогда и Арс расслабится. Ты же видишь, какой он зажатый весь. Лишний раз из комнаты не выходит, всё чувствует и ничего не говорит, как раньше.       
— Помиримся, — согласился Серёжа. Может, он не сильно готов, но, правда, пора.