2000 кассет, на которых крутится вишнёвое лето

вольно?

Примечания:
а есть тут счастливые люди?
————————————————————
— и, надеюсь, джинни не повесится случайно на солнечной пряже, пока будет вязать свитер для ликса. royce, 11 апреля

пятая

фавн и пан

Феликс был Феликсом. Всегда.  — Меланома, — повторил Хёнджин. Тихо. В миллионный раз. — Рак кожи.

Это что-то невероятное и удивительное: родинки, которые выглядели кормом для радостных птиц, действительно оказались едой. Феликса съедало. Сколько ему осталось? Хёнджин лежал на половицах дома, смотрел на этого мальчика, который цеплялся за каждый праздник, болтался по дереву с кровью на ляжках, избегал солнца, вгрызался в сердце, носил разномастную одежду, всё больше походил на привидение, болел меланомой.

Смотрел и думал: «Да, это моя любовь».

Феликс не реагировал. Спал, кажется. Бесшумно и свернувшись на коленях Хёнджина.

— Почему оно не склеивается? — отчаянно ворчал Джисон, державший на руках нити и скомканные бумажки.

— Дай мне, — разбесился Чанбин, — сам всё сделаю.

— Кто клей пролил?

Они сооружали макет солнечной системы. Ножницы скрипели слева, откуда-то из угла Сынмина. Хёнджин гладил холодную шею Феликса, а другой рукой колдовал над покраской сфер. Бан Чан разбрасывал одеяла, потому что снаружи похолодало. Пахло кувшинками и жвачкой. Чанбин прокашлялся. Кинул нити в Джисона, ругаясь:

— О, блин, я испортил.

Хёнджин рассмеялся, увернулся от брошенной в него бумажки и попытался сдвинуть локоть. Не вышло.

— Ребят, я прилип.

Смех Чанбина звучал как из преисподней, резался и заглушал шёпот цикад. Было где-то два часа ночи. Уходить не хотелось, поэтому Хёнджин кое-как отскрёб руку от клея и спрятал мобильный под подушку для собак. Чайник вскипел. Чай здесь пили бесконечно — малиновый, чёрный, с сахаром или печеньем. Хёнджин укрыл Феликса одеялом с зайцами и наполнил несколько кружек. Обошёл подростков, самоотверженно кромсающих макет, сел напротив Сынмина. Тот вежливо кивнул: