2000 кассет, на которых крутится вишнёвое лето

я тебя очень люблю

скоро будет весна. солнце высушит мерзкую слякоть, и в полях расцветут первоцветы, фиалки и сны. только нам до весны не допеть, только нам до весны не доплакать: мы с шарманкой измокли, устали и уже безнадёжно больны. а. вертинский

                                   десятая

                    последняя песня для х. и ф.

И сколько бы вариаций смерти не было, всегда страшно. Всегда в новинку. Если обернуть её в праздничную обёртку, то почти подарок тем, кто страдает. Гости дерева умирали по-разному: от поражения в лёгких; молча, просвечиваясь изнутри или рыдая; из-за саркомы, оторванного тромба или горсти таблеток. Гости превращались в гостинцы, к которым относились влюблённо. Их истории хранились на ветвях, а личные вещи находили кого-то другого.

— Завтра ты умрёшь.

Зубы завибрировали. Чуть-чуть, и лопнут.

— Вот как.

— Веришь мне? — Сынмин зловеще покосился в сторону Хёнджина; пустоглазость никогда не была для него проблемой.

— Отчего мне не верить?

«Странное ощущение, — думал Хёнджин, втыкая взгляд в унылое лицо-иконку Сынмина, — я вроде бы должен — и страшно хочу — плакать, но у меня есть только наслаждение останками часов и желание кое-кого любить, пока я ещё жив. Это что, смирение?»

Он медленно посмотрел на рукава Сынмина, в которых гремели кости, собранные с земноводных, вытащенные из ягод и созданные для игр. Квинтэссенция колдовства. Рукава большие, зелёные и лохматые. Из правого выкатился крошечный череп, из левого — косточка вишни.

— Ты ешь лягушек? — вдруг спросил Хёнджин.

Сынмин неумело улыбнулся:

— Я уже отвечал.

— Верно, — вспомнил он, царапая родинку под воспалённым глазом, — отвечал.

— Ты совсем не боишься. Даже завидно, — он положил на колени ломоть подсолнуха, но есть не стал. Ему хватало просто чувствовать. — Я раньше был уверен, что убью себя — как ты со своей верёвкой на дне ящика. Столько раз прокручивал. Доставалось только венам, которые я уродовал ножницами. Но Бан Чан объяснил, что от мысли о смерти, настоящей смерти... не по себе. Мне все запрещают гадать на неё — и только Феликс весной попросил обратное.

Осторожно задумался:

— Может, её призвал... я?

Хёнджин собрал несколько костей и положил их обратно в большой зелёный рукав, успокоив: