2000 кассет, на которых крутится вишнёвое лето

светильник полыхает на звёздах

наступит тот момент, когда и атеист помолится. уннв — о'дно

седьмая

🍡🍣🍱🍵🧚🏻

Магия в секунде.

Вечер был коробкой беспорядочных игрушек: тучи как вязаные воронята, Феликс в своей куртке-зефирке как вата, молнии как выцветшие фломастеры, Хёнджин с рубиновым носом как гадальный камешек, дождь как промокшие гирлянды из бумаги. 

— Я таю, — вопил Феликс, размахивая руками и бегая по воде, — Джинни, и ты таешь! Мы — сахар! Мы — глазурь! Мы — крем! Ты отстаёшь!

Хёнджин не против.

Последняя неделя спрессовалась под кассетами, курением и сдачей контрольных. Хёнджин планировал забить на это, но Джисон, отчаянный и туповатый, подарил ему песню. Встал на колено. Сказал: «Не бросай меня, бро. Я один заблужусь в школе и ничегошеньки не напишу, а это чревато разговорами со взрослыми, а взрослые — то единственное, что вгоняет меня в депрессняк». Потом переделал свою речь в стихи. Затем выпросил голос Чонина. Тот ангельски спел. Хёнджина всегда подкупали нелёгкие пути, поэтому ему было приятно согласиться. Дом на дереве загудел учёбой: объяснения на палочках и странных примерах, пособия, клейкие закладки, формулы, выточенные иголкой на половице и укрытые ковриком. В какой-то момент Джисон схватился за голову и убежал. Вернулся спустя час — с брикетами пломбира, заплаканными щеками и тоской по Минхо. Все синхронно сели в кружок и позвонили семейству Ли. Семейство впало в спячку, поэтому не ответило. «Они, то есть кошки, — возразил Бан Чан, — вообще-то впадают в летаргический сон».

Теперь был дождь. Были тучи (вязаные воронята), был гром, были тройки в кармане за контрольные.

Был Феликс. Тёплый, с промокшими волосами, в куртке-зефирке, вскидывающий руки кверху.

Хёнджин смотрел на него, и всё было хорошо. Не существовало меланомы и порока сердца. Хёнджин в порядке. Он всё ещё живой. Он всё ещё нужный кому-то ребёнок. Это не Хёнджин валялся в кровати с болью, раскалывающей кости, это не на него отец глядел, как на несчастный (с чего решил?) труп, это не ему становилось страшно по ночам.

— Неужто, — Феликс угостил Хёнджина взглядом, полным нежности и карамели, — ты расцветёшь с весной?

— Почему?

Феликс обхватил лицо Хёнджина руками и, играючи скрутив прядь в пружинку, пояснил: