Развод.Вспомни, как мы любили.

●Глава 14●

— Пошел прочь!
Мой крик оглушает меня саму, а затем будто невидимая теплая рука хватает меня за шкирку и рывком вытягивает из черного безумия и отчаяния.
Я вижу своих дочерей.
Бледных, испуганных, с широко распахнутыми глазами. Держатся за руки.
Я вижу свекровь. Молчаливую и печальную.
Я вижу Чонгука.
Я вижу его глаза.
Усталые. С тонкими морщинками в уголках век.
Вижу редкие и единичные седые волоски в его висках.
Я отступаю и сажусь, вглядываясь в его лицо, будто в первый раз его вижу.
Я его помню мальчиком, подростком, юношей, молодым и энергичным мужчиной.
А теперь запомню зрелым мужчиной с усталыми глазами.
Злость и обида расползается на лоскуты под откровением, что мой мальчик, который списывал у меня контрольные, стал дядькой.
А я стала теткой.
— Лиса?
И голос его стал другим. Более глубоким, но в то же время он звучит тише.
— Ты прав, Чонгук, — шепчу я. Молчу минуту, разглядывая его лицо будто чужое и тихо говорю, — Я должна тебя отпустить.
У меня не дрожат руки, и сердце больше не колотится раненой птицей о ребра в желании вырваться на свободу.
— Мы любили, — шепчу я. — Так любили. Самозабвенно, дико и отчаянно. Каждая минута с тобой была радостью, Чонгук. Я была с тобой девочкой, девушкой и женщиной. И я была счастливой. Даже тогда, когда ела пустые макароны в съемной комнате. И ты любил меня. Все эти годы любил, — перевожу взгляд на девочек, — ты подарил мне дочерей. Красивых, здоровых, умных девочек, — ласково улыбаюсь и вновь смотрю на Чона, — И если бы я вернулась назад на двадцать четыре года, я бы все повторила.
Закрываю глаза.
— Повторила, — киваю и вновь вглядываюсь в его глаза. — Ты мне сделал больно. Очень больно, Чонгук … Но… правда в том, что я не хотела бы, чтобы ты был несчастлив со мной после всех этих светлых и теплых лет.
Ресницы Чонаа вздрагивают, зрачки расширяются, и в уголке левого глаза вспыхивает слеза.
— Девочки, — перевожу взгляд на дочерей, — я вас сегодня не ждала. Если бы знала… то, — пожимаю плечами, — этого бардака бы не было. Я не хотела вас пугать, — сердце в груди бьется тихо и слабо. — Я жива, папа жив. И да, мы разводимся, потому что… так случается. Я не знаю, что вам еще сказать. Мне больно, обидно и очень страшно, но я теперь тоже не вижу смысла быть с вашим папой.
— Девочки, — шепчет Чонгук, — я не хочу вас терять…
Дочки смотрят на него испуганными белочками, медленно выдыхают и по их щекам катятся слезы.
— Нет… — шепчет Лиза. — Это все неправда…
Валентина стоит в стороне, крепко прижав ладонь ко рту, и плачет.
— Вы не можете… — сипит Лили.
— Не уходи, папа, — Луиза всхлипывает. — Не надо. Папа… Нет… — смотрит на меня в ужасе, — мам… нет… не надо…
— Другого выхода нет, девочки, — тихо отзываюсь я. — Наша жизнь меняется. И никто от вас не отказывается. Мы будем обсуждать совместную опеку. Например, неделя со мной, неделя с папой. Если захотите больше времени быть с папой, я не стану этому препятствовать. Он ваш отец.
— Фигня! — Лиза вскакивает на ноги и зло смотрит на меня, а затем на Чона. — Фигня! Козел!
А затем испуганно замолкает, потому что она впервые бросила в отца грубость и оскорбление. Луиза и Лили тоже поднимаются на ноги, встают рядом с Лизой, поддерживая ее слова.
— Справедливо, — Чонгук выддерживает их взгляд.
— Ты должен любить только маму!
— А мама тебя!
— Только друг друга!
А затем кричат и бросаются прочь из гостиной. Прилетает и Валентине, которую они отталкивают в сторону. Она тихо охает. Топот ног по лестнице.
Чонгук закрывает глаз. Прячет лицо в ладонях, упершись локтями о колени, когда со второго этажа доносятся новые крики и громкий хлопок двери.
— Ты адвоката нашел?
Убирает руки с лица, смотрит на меня с некоторой озадаченностью.
Наверху грохот и крик. Валентина делает шаг, и твердо шепчу:
— Пусть.
— Но.
— Ты и привезла, Валь, раньше времени, — не отвожу взгляда от Чонгука. — Никто из нас не был к этому готов. И они дочери своей матери. Пусть крушат все вокруг. Имеют право.
— Но если навредят себе?
— У меня и в мыслях не было вредить себе, — перевожу на нее усталый взор. — Уничтожить все вокруг — да, но не навредить себе. И ты сейчас попытками их утихомирить ничего не добьешься. И какие тут разговоры, объятия и правильные слова, когда больше нет мамы и папы. Теперь будет мама отдельно и папа отдельно.
— Ненавижу!
— Ненавижу!
— Ненавижу!
Бам! Бабах! Опять крики и вновь грохот. Сердце сжимается. Чонгук молча встает и шагает к двери
— Уходишь? — Валя возмущенно вскидывает бровь.
— Нет, — ослабляет галстук, — проконтролирую.
— Оставь их, — вздыхаю я.
— Тут наши мнения расходятся, Лис, — оглядывается. — И нет, я не буду лезть к ним сюсю-мусю.
— Ты можешь просто переждать в стороне, — пожимаю плечами.
— Это не последняя их истерика, — усмехается. Взгляд бесцветный. — И они мне нужны любыми. Злыми, колючими, с ненавистью ко мне. Пусть в меня швыряют вещи, а не в стены. Это не стены с тобой разводятся, а я.