Развод.Вспомни, как мы любили.

●Глава 28●

— Соглашусь, — он кивает. — Мне пора.
— Ага, катись колбаской, Чон.
И я понимаю, что если он сейчас сделает ко мне шаг, то я за себя не отвечаю.
Моя тоска принимает четкое желание его объятий, поцелуев и горячего шепота на ухо.
Я скучаю по нему.
И еще я хочу в отчаянии доказать ему, что со мной лучше, чем с Сохи, от которой он приехал.
Господи, как же я хочу вырвать у жестокой реальности еще несколько минут с Чоном и забыться с ним.
Да, он меня разлюбил.
Я все это понимаю, но я жажду прикоснуться к его горячей коже, потереться о его щеку и прижаться всем телом к нему.
— Уходи, Гук, — шепчу я. — Зря ты приехал.
— Ты права, — он отступает.
— Как обычно, — я тоже пячусь к крыльцу.
Смогу ли я в будущем не видеть в нем любимого мужчину? Отпустит ли меня хоть когда-нибудь?
Или мне жить с этим до конца своих дней?
С этой кровоточащей раной и воспоминаниями, в которых я счастлива.
— Спокойной ночи, Лис.
Разворачивается и делает несколько шагов к калитке. Меня всю распирает от гнева на себя за свою слабость, на Чона, на дочерей, на Сохи, которую мое воображение рисует в белом платье и рядом с моим бывшем мужем у алтаря.
Сука.
Премерзкая гадина.
— Чонгук …
— Что? — оглядывается у калитки.
Я должна быть холодной и презрительной.
Но не могу.
Блин. Не могу. Как тогда, когда я этого тупого Чона била учебником по его голове за то, что листы в моей тетрадке по математике сложил сердечками.
А я была аккуратисткой. Я тогда вспыхнула одновременно диким смущением и гневом.
Короче, била я его с большой и громкой любовью.
Как же сердце тогда стучало.
Чонгук молча на меня прищуривается, и я с вызовом приподнимаю подбородок.
— Нам надо обговорить некоторые моменты нашей опеки…
Только не об опеке я хотела сказать, а о том, что Сохи надо сменить парфюм.
— Да? — приподнимает бровь.
— Да, — киваю. — Я не хочу с тобой сталкиваться лбами вот так, — прячу руки в карманы халата. — Тебе, может, все равно, а мне нет. Мне и нашим девочкам нужны границы.
— Насчет “все равно” ты погорячилась…
— Тебя штормит, — вздыхаю, — но иначе, чем меня, — хмыкаю, — у нас выходит очень интересная ситуация. Не только я тебя потеряла, но ты и сам себя.
Молчание.
Вот оно что.
Мы оба потеряли Чонгука.
— Мы тут будем оговаривать твои границы? — тихо уточняет он.
Что это? Он напрашивается на чай?
Сердце пропускает удар.
Я хочу ухватится за этот момент, как за иллюзию того, что сегодняшняя ночь может толкнуть нас друг другу.
Нет.
Я обещала, что не приму его и не стану даже думать в этом направлении.
А еще он приехал ко мне в дом от другой женщины. Не настолько я жалкая, чтобы сейчас впускать его в дом на чай и разговор.
— Я тебе пришлю на и-мейл письмо, — взгляда не отвожу.
— Тогда спокойной ночи.
Скрипит калитка, и Чонгук выходит за территорию дома.
Почему мне сейчас кажется, что я должна остановить его? Что сейчас именно та ситуация, когда я могу перетянуть его к себе?
Если он потерял себя, то разве я не должна помочь ему найти себя?
Эти годы мы держались вместе, друг друга направляли, и все полетело к чертям, когда он решил в одиночку справится с сомнениями и растерянностью в жизни, в которой ему почти сорок лет.
Слышу, как машина за калиткой уезжает, тихо шурша шинами обо асфальт.
И вот я готова уже подняться по крыльцу, как на меня налетают обрывки воспоминаний, в которых Чонгук вечерами выпадал из реальности.
Не так часто и не посреди разговоров, но… бывало, что сидел и смотрел перед собой отсутствующим взглядом.
Когда я или дочки выдергивали его из этого состояния, то его ответ “Я что-то задумался. Да так, ничего важного” меня удовлетворял, потому что затем он вновь был собой. Улыбался, смеялся и…
Играл роль.
Он играл роль.
— Хватит, — прижимаю кулаки к вискам. — Он сам принял решение ничего мне не говорить. И все это сейчас — не мое дело. Не мое.
Я не хотела думать, что у моего мужа есть проблемы, в которых я бы сама растерялась?
Я могу выдержать безденежье, несколько работ, жесткую экономию и старые дырявые сапоги.
А апатию? Муторное чувство неудовлетворенности, когда все хорошо? Борьбу с демонами, которые отравляют душу привычкой, серостью и тоской по прошлому, в котором кровь бурлила, глаза горели и смотрели только вперед?
Я захожу в дом. Девочки опять стоят на лестнице, смотрят на меня и молчат.
— Спать идите. И я вас утром только один раз толкну, — распахиваю халат, в котором мне жарко и тяжело дышать. — Не проснетесь, то это ваши проблемы.
— Мам…
— Я не буду с вами сейчас вести разговоры! — повышаю голос. — Не буду! И терпеть ваши капризы! Я очень надеюсь, что вы в своей жизни не столкнетесь с подобным, чтобы вы поняли в каком я сейчас состоянии! Есть вещи, которые можно понять только на своей шкуре, но не дай бог! Не дай бог, девочки!
— Пошли, — Лиза разворачивается и поднимается по ступенькам.
Луиза и Лили поджимают губы и следуют за ней. Хрупкие, худенькие, но с яростной надеждой в груди, что все можно исправить, если постараться.
— Я люблю вас…
Оглядываются.
Если эта надежда потухнет, то после нее на всю жизнь останутся ожоги и рубцы.
— И вы сейчас должны немедленно ответить, что тоже любите мамулечку, — недобро щурюсь я.
— Мы тебя любим! — зло отвечают девочки, и сейчас я вижу в них тень упрямого Чонгука.
— Вот теперь точно спать, — киваю я.
— А мы и идем!
Топают ногами, исчезают в коридоре, а я иду в гостиную. Сажусь на диван, подхватываю ноутбук и открываю его.
Я должна поставить границы. Создаю новый документ и касаюсь клавиш:
— Итак, пункт первый.