Oh No!!! — grandson
Вытряхивая по второму кругу свою чёрную керамическую свинку, Бомгю не обнаружил там ни воны, наивно полагая, что заветные монетки посыпятся оттуда от одной силы мысли. Все свои сбережения он потратил на покупку бедолаги-никона, который теперь стоял рядом с панасоником, и парень надеялся, что это лишь временное недоразумение. Так же, как и надеялся, что планеты над его головой сойдутся и в личном профиле на Behance внезапно окажется куча предложений от работодателей, которые так долго его искали. Что на хостинге выкупят ещё пару фотографий, предлагая добрые чаевые в дань уважения к искусству и творчеству парня. Что хоть кто-то увидит диких скребущих душу кошек, которым пора было бы срезать отросшие когти. В отчаянии он даже подумал разместить свой старенький панасоник на торговой площадке, но так и не смог выложить хотя бы одно сухое объявление, потому что палец недвижимо повис над кнопкой «Отправить». Голос в голове умело имитировал покойного дедушку и вещал так надрывно-обиженно: «Бомгю-я, ты же обещал его хранить после моей смерти, а не закладывать при первом же удобном случае...», отчего парень постыдился собственного порыва и закрыл все вкладки с карточкой выставляемого товара. Бывшая камера подарила Бомгю столько удивительных фотографий и воспоминаний, что прощаться с ней ради некрупной суммы, которая едва покрыла бы ремонт объектива, он просто не мог. Камера, с которой началось его давнее путешествие по старым дедушкиным журналам, посвящённым высокому искусству и арт-критике: ретро-снимки в сепии, экстравагантные образы и лица людей, которые он помнил до сих пор и мог в мельчайших деталях описать внешность моделей, их позы и количество драгоценных брошей на их крахмальных, высоких воротниках. Потому что вместо сказок на ночь юный мальчишка Бомгю листал пёстрые брошюры из галерей, которые дед посещал в силу своей журналистской деятельности. Слушал его рассказы о встречах с фотографами-амбассадорами выставок и играл со стареньким панасоником в тайне от деда, фотографируя его сосредоточенный профиль при чтении статей коллег из других издательств. В тайне до тех пор, пока старик не обнаружил в галерее камеры все сделанные снимки и, наперекор мыслям внука, который уже был готов получить нагоняй за взятие ценной по тем временам вещи без спроса, ругательств в его сторону не последовало. «Ты у меня такой... талантливый, Бомгю-я!», — растрепал тогда дед его волосы, одаривая почти отцовской заботой, которой Бомгю так не хватало в детстве. Дедушка приоткрыл для него новый мир и втолкнул в засасывающий омут фотоискусства, позволяя парню безропотно погружаться всё глубже, получая за собственное рвение и увлечённость бесценную похвалу. «Ты у меня совсем как Картье-Брессон!», — повторял он, несмотря на то, что возраст внука уже был вдвое больше, чем известного французского фотографа двадцатого века, когда тот впервые столкнулся с понятием искусства. Хоть Бомгю и была близка сердцу философия этого деятеля, сам же парень олицетворял себя с великим Брайном Даффи, с тем лишь отличием, что более успешно перескочил подростковый бунт и сразу направил пубертатную активность в жажду к фотографии. Хоть он продолжал в свои почти наступившие двадцать три года быть тем ещё дерзким панком, к которым он себя самолично причислял, и шкодливым засранцем, его увлечённость не притупилась ни на йоту. Он до сих пор продолжал с жадностью поглощать литературу и современные события из мира искусства и фотографии. Это являлось его истинной страстью и проклятием одновременно, потому что трещина в структуре разогретого кварцевого песка до 2300 градусов Цельсия не могла вывести обычного человека из равновесия. Но Бомгю необычный, он особенный, «талантливый» — по словам покойного старика, и отчаянно самовлюблённый, потому что больше никто не подтверждал дедовых брошенных в детстве восхвалений. Если никто в мире в тебя не верит, остаётся лишь один человек, который сделает это лучше всех — ты сам. Бомгю верил в себя с натяжкой, но вида старался не показывать даже в собственном отражении по утрам, когда допускал мрачные мысли о личной несостоятельности и беспечности. «Способен ли я вообще на что-нибудь ценное?» — вился гнусный паразит в его мозгу, с аппетитом сжёвывая порцию нейронов. Бомгю травил его горьким кофе без сахара, насильно взращённым эгоизмом, который почти справлялся с синдромом самозванца, и собственной коллекцией снимков, накопленных за годы неустанных поисков самого себя. Бомгю уже по привычке открыл папку с фотографиями на ноутбуке и вдохнул побольше кислорода, настраивая себя, что сейчас увидит второе пришествие Иисуса во плоти. Истории, не уступающие своей значимостью другим знаменитым деятелям искусства. Парень вновь докажет себе, что далеко не бесталантный лузер, коим его определённо считают в преподавательском составе и группе сокурсников. Коим втайне, глубоко в подсознании, он считал самого себя. Признание подобного сродни смерти, поэтому он листал сделанные снимки, почти не обращая внимания на отсутствие привычного румянца и щемящего восторга, который обычно сопровождал его при просмотре старых работ. Спустя время они показались ему какими-то нелепыми, незавершёнными, нераскрытыми до конца, и даже собственные автопортреты повеяли наивной попсой. Он подавил внезапное желание поудалять ко всем чертям пару снимков и впасть в окончательное уныние, пока не переключился на следующее фото, залившее весь монитор. Оно, к удивлению, не захлестнуло новой порцией разочарования, отдаваясь на лице заглядевшегося парня колким приливом лёгкого румянца. Он так же, как и на момент съёмки в режиме «втихаря», испытал лёгкое головокружение от представленного вида и той беззаботности неизвестного парня, которого запечатлел. Украл мгновение его жизни, кусочек свободы, с которой тот так беззаботно подставлял смоляные пряди под порыв танцующего ветра. Его прикрытые веки и лёгкая, еле заметная полуулыбка умиротворения, наклонённый на поручень корпус, безмятежный вид так славно подчёркивали пушистые, пролетающие за силуэтом юноши, белоснежные облака. Он смотрел на неё в цвете, не подверженную обработке, и немного жалел, что в профиль выставил с привычным чёрно-белым фильтром, чтобы соблюсти цельную эстетику. Потому что ему было впервые жалко следовать своим принципам и подражать винтажным фотографиям со старинными виньетками и плёнкоподобными артефактами — смазыванием и прочими ретро-штучками, на которые он насмотрелся в чужих работах конца двадцатого века и традиционно использовал. Фото незнакомца так и хотелось оставить в этой простой, бело-голубой гамме, которая будто уносит наблюдателя на высоту Эвереста и оставляет там на попечение многотонным воздушным облакам и кислородному голоданию. Бомгю даже не заметил, как задержал дыхание и совсем раскраснелся, тая от получившегося, действительно получившегося как надо кадра. «Дед, смотри какой я момент поймал, балдёж», — гордо хмыкал он себе под нос, привычно смиряясь, что вновь останется без ответа. Рассматривая высокого парня на снимке, он вновь поймал себя на проскальзывающем ощущении узнавания, не зная, можно ли описать это дурацкое чувство как прескевю или ранней амнезией, потому что голова незнакомца была слегка откинута назад и черты лица чётко проследить было трудно. Но что-то в его виде выдавало какие-то вспышки в голове, возможно, голоса, отчего-то грозные и неприятные, которые шли вразрез с образом со снимка. «Это просто стресс», — подумал Бомгю, закрывая ноутбук и откладывая его от себя подальше. Попытка поднять дух в этот раз не сработала, и он решил, что сон — всё, что ему сейчас остается. Подавив желание проверить число подписок на Хюнин-буэ-Кая, зная, что отрицательным оно явно не станет, Бомгю завалился на кровать, разрешая себе думать лишь о выборе песни перед отбоем, и совсем немного о парне с фотографии, лицо которого он всё никак не мог признать.
***
Первый мартовский день весны встретил Ёнджуна, только разлепившего глаза из-за глухой вибрации над ухом, новостью о завершении реставрации местного скейт спота, о чём ему поведал Субин, скидывая пару статей с разных местных таблоидов на эту тему. Отчего-то ажиотаж в городе был такой, будто все внезапно обзавелись собственными бордами и ликовали из каждого угла об этом. Но, как позже думал парень, взлетевшая новость просто была первым ярким событием за последнее время. Жизнь вроде и кипит в многоэтажках-муравейниках, но в одностороннем порядке. Посмотришь со стороны — город тихий и будто бы пустой. Неприметный. Даже с соседями общих тем не заведёшь, чтобы скрасить неловкое молчание в лифтах или редкие встречи на лестничной площадке. Ёнджун догадывался, что шанс пробиться на свободный фанбокс сегодня стремительно приближается к нулю. Да и успеть отбить хотя бы один трэк у борзых скамов-школьников, которые наивно верят, что не превратят свои свежие фанерки в милых Фрэнки после первой уборки — задача, граничащая с самоуничтожением. Ёнджун уже был в том возрасте, когда чувствовал себя неуютно среди молодёжи, к которой, казалось, был приписан всего пару лет назад. Он просто слишком стар для этого дерьма. Тем более, что Субин, хоть и был на год младше, ещё меньше хотел с кем-либо контакта, особенно конфликтного, являясь до мозга костей социально неловким и коммуникативно обделённым. Потому что, по рассказам, всё детство провёл на домашнем обучении, компьютерных играх-симуляторах и мультяшной анимации, заменивших ему так необходимых в юношеском возрасте друзей. Друг с другом они и вовсе познакомились по великой случайности, когда Субин встречал студенческий посвят в одиночестве, в стельку пьяный и сбежавший от шумящей, пугающей его толпы. И впоследствии он уснул в одном из пулов скейт-парка, в котором той ночью был Ёнджун, одиноко раскатывающийся по периметру. Скрюченный вид на дне бетонного бассеиноподобного строения привлёк парня и он съехал к лежащей туше убедиться, что ему не чудится. Тот, поджав колени до самого носа, пьяно храпел так, что Ёнджуну не пришлось снимать свои массивные наушники, чтобы его услышать. Повезло, что дни ранней осени ещё были достаточно тёплыми, чтобы не стать последними для несостоявшегося алкаша в лице Субина, до сих пор благодарящего Ёнджуна за помощь в ту ночь. Так они и спелись, или спились, старший не знал точно, ведь Субин с тех пор лакал алкоголь уже увереннее и был не против провести вечер в компании господина Виски, всё равно при этом отрубаясь самым первым. Субина было, к удивлению, легко увлечь бордом и поставить на доску. Ёнджун разделял с ним желание чувствовать порывы встречного ветра на лице и лёгкое скручивание желудка при спуске с высокой рампы. А ещё Субин и сам мог подолгу молчать, не прерывая их наслаждение от ночного стритинга по пустым безлюдным, в такие часы, паркам и улицам. Но на этом их круг общения не закончился. Если для Ёнджуна горький опыт в сбивании людей с ног был в новинку, то Субин открыл для себя эти экстремальные ощущения ещё годом ранее. Так, в одну ночную вылазку, они выбрались колесить между рядами неоновых вывесок местечковых заведений и ночных клубов. Вышедший парниша из задымлённого помещения, стены которого обдавались изнутри разрывным хардбассом вперемешку с синтетическим трипом, пал первой жертвой Субина, который тогда не умел вовремя затормозить или увернуться, потому что сам впадал в ледяной ступор. «Jesus christ!», — выпалил пострадавший, встретившийся с асфальтом, измазывая свою одежду в так славно расположенной под ним луже. Чувство самосохранения Субина впервые за его жизнь так надрывно верещало внутри кроваво-алой сиреной, когда миниатюрный пацанёнок с напомаженными прозрачным блеском губами и россыпью мелких приклеенных к вискам и векам стразам, угрожающе спокойно поднявшись на ноги, холодно огласил субинов приговор: — Moron, ты испортил мой только что законченный свитер из стопроцентной ангоры. Лучше беги, — Ёнджун подозрительно оглядел названный «свитер», больше походящий на разорванные морские сети для ловли мелководной рыбы, и уже засобирался свинтить куда подальше, наивно предполагая, что друг последует его примеру. Незнакомец в это время аккуратно поправил растрёпанные после падения серебристые волосы и почти галантно закатил рукава, перед тем, как обратиться в настоящего предвестника апокалипсиса и грузно зашагать по направлению к напуганному до усрачки Субину, выставившему вспотевшие от страха ладони. — П-прости! Прости, м-мне жаль! — просипел тот, чувствуя, как моментально чужая рука схватила его за ворот ветровки и с удивительной лёгкостью рванула ближе, потому что парниша хоть и был на порядок ниже, но кажется, сил в нём было больше, чем в Субине и Ёнджуне вместе взятых. Последний тоже не был рад перспективе в виде драки, поэтому шустро оказался между раскручивающим локтевой сустав незнакомцем и побледневшим другом. Он выставил свою руку, обращаясь уже лично: — Ну же, мелкий, остынь. Если нужно, мы заплатим и разойдёмся по-хорошему. Всё-таки, нас двое, а ты один, — Ёнджун натянул кривую усмешку для дополнения подходящего антуража, нагнать опасности ради. Но тот, зыркнув в ответ пронзительным взглядом, даже бровью не повёл на показушно-наигранную угрозу, в тон отвечая простое: — Вас всего лишь двое, idiot. Смотрю, ты тоже получить хочешь? — он с силой тряхнул взвывшего Субина, предостерегая от громких зовов помощи. Старший уже засомневался, что они не напоролись на случайного маньяка-насильника, который будто ждал своего звёздного часа. А его внезапно массивные предплечья с напряжёнными мышцами и вздутыми под кожей венами будто намекали, что гематома на лице Субина будет проходить ой как долго. — Get in line, разберусь с твоим дружком и займусь тобой. — Мне правда жаль! Прошу, давай решим всё мирно, я заплачу! — сипло залепетал Субин, чувствуя сдавливающее натяжение на шее. Удерживающий его непоколебимый парниша играл в продолжительные гляделки с Ёнджуном, в которые последний, кстати говоря, позорно проиграл, чем вызвал ехидную усмешку с вражеской стороны. Тот скептически оглядел обоих парней и с ухмылкой подытожил: — Шмотки с распродажи, палёные вансы, дешёвая потёртая бижутерия, синтетика, акрил, gross... У вас точно есть деньги? — парень прыснул с задохнувшегося негодованием Ёнджуна и отчего-то разжал руку на воротнике Субина, наконец открывая ему кислород для дыхания. Не успев хотя бы оправдаться за самого себя, старшего перебил вдруг загадочный чужой тон с резко сменившимся настроением с гнева на милость: — Alright, I have an idea. Вам повезло, что вы высоченные, хоть и неповоротливые, складно сложенные дылды. Да и мордашки что надо. Опыт в моделинге есть? Оба парня в недоумении мотнули головой и переглянулись. Кнут сменился пряником, этот психологический приём настолько ловко был применён, что даже взвинченный Ёнджун уже был готов услышать предлагаемые незнакомцем условия. — Жаль, но ничего, это дело поправимое. Ты, — он ткнул пальцем в дёрнувшегося Субина, у которого, кажется, случился первый в жизни нервный срыв, да такой, что задёргались сразу оба глаза. Тот уже было встал в оборонительную стойку, прислушиваясь к верещащему внутри инстинкту самосохранения, но парниша лишь вытянул из набедренной сумочки совершенно не патриотический яблочный телефон последней модели, и продолжил: — Номер. Диктуй. Субин, покрывшись испариной, слепо отчеканил каждую цифру, заставляя Ёнджуна кривить лицо от простодушия и внушаемости друга. Стоило заменить пару чисел в номере, как проблема в лице напыщенного мажора сама по себе бы рассосалась, но тип ехидно посмеивался, записывая контакт «Prick number one», и уже требовательно смотрел в глаза Ёнджуну с вызовом, с которым последний не нашёл в себе сил бороться. В любом случае, он всегда может сменить сим-карту и навсегда забыть размалёванную рожу напротив. Поэтому почти без сопротивления продиктовав свой номер и дав поганцу записать себя как «Prick number two», старший уже был готов свинтить куда подальше. Незнакомец напоследок лишь тяжело похлопал Субина по плечу, вбивая его в асфальт под ногами, и так опасно улыбнулся, что Ёнджун поклясться готов был, что видел, как привстал отросший чубчик на лбу друга. — Не ответишь на звонок — сдам обоих в ментовку. Get it? — обратился он угрожающим полушёпотом к сжавшемуся Субину, получив его активные скорее от страха, чем от одобрения подобной перспективы, кивки. Незнакомец растворился за углом клуба, оставляя недоумевающих парней в одиночестве и следами дорогущего сладкого парфюма в воздухе. — Боже мой, Субин, ты как будто впервые в социум вышел, ей-богу, — негодовал отчего-то тише обычного Ёнджун, подсознательно не желая возвращать своими неосторожными фразами мелкого наглеца. — Я был на грани жизни и смерти... — схватившись за сердце, прошептал Субин, всё ещё судорожно оглядываясь за плечо. — Он точно дьявол, говорю тебе! — Хуявол. Поехали, — рыкнул Ёнджун, не желая оставаться в подобном злачном месте, чтобы не встретить очередного богача в придурковатой одежде и раздутым королевским эго на своём пути. Иначе им точно никаких денег не хватит оплачивать каждому испорченные свитера из агро... аргон... как он там сказал? Гаргоны? Удивительно, что торчащие крупные нити пряжи не обратились в извергающих ядовитый газ змей, потому что пронзительный взгляд парня, казалось, действительно мог превратить собеседника в каменное изваяние. Он ощущал его липким отпечатком на коже, безустанно повторяя на протяжении нескольких последующих дней после инцидента забитому вспыхнувшей паранойей Субину, что пацан не знал даже их полных имён, чтобы действительно доложить на них. На что друг с воспалённой фантазией вопил, что: — А если он из органов? А что, если он пробьёт номера по какой-нибудь базе и узнает мой адрес? А что если... — Субин, ёб твою мать... — устало выдыхал Ёнджун, не зная, какие ещё слова утешения подобрать, чтобы успокоить парня. — Субин, ёб твою мать! — протяжно повторил он, когда тот внезапно позвонил ему ночью и поведал о позднем звонке с неизвестного номера. Голос на другом конце линии любезно пригласил их в элитное жильё в частном секторе и попросил не опаздывать к назначенному времени. «Не придёте — убью», — в конец запугал его уже знакомый голос, отключая мозг Субина от питания окончательно. А «Don't keep me waiting...», брошенное незнакомцем напоследок, Субин самостоятельно не понял и попросил Ёнджуна ему перевести, на что старший завуалировано перевёл это, как: «Дружелюбное прощание», не желая быть причиной первых седых волос перепуганного друга. В итоге, оба парня стояли на пороге небольшого двухэтажного коттеджа с выбеленным фасадом и ажурным кованным забором, общий вид которых соотносился у стоящих на входе во двор с небесными вратами. А когда один из хозяев этого святилища вышел к ним из главных дверей, они признали в лице юного парня уже знакомого им сладко-пахнущего подлеца, так с лёгкостью водившего Субина за нос. Тот им так по-простецки улыбнулся, обнажая ровный ряд зубов, и выглядел слегка удивлённым. Отчего-то от него повеяло ангельской невинностью. Субин шикнул, привлекая внимание старшего, и заговорщически произнёс: — Ну точно... сущий дьявол, — а после, когда почти светящийся из-за зенитного солнца парень начал приближаться к воротам, друг испуганно продолжил: — Н-ну что, хён, был рад знать т-тебя... — Дружище, прошу, завали, — недовольно протянул Ёнджун, совершенно не поддаваясь панике, которую Субин себе возвёл в абсолют. Но ему пришлось также растерянно похлопать глазами, когда встретивший их парень весело произнёс: — Jesus, вы что, придурки, реально припёрлись? — тот посмеивался над чужим недоумением, отпирая ворота собственного дома. Кажется, ему не следовало так заигрываться с простецким, во всех смыслах, парнем, истинным babe in the woods, которому стоило пальцем пригрозить, как тот начинал заикаться и клясться в вечной верности. — Может, мы решили прийти надрать тебе зад? — вскинул бровь Ёнджун, чтобы спасти их репутацию и не дать очередной повод сорванцу над ними глумиться. — Sorry, но мой чёрный пояс с пятым даном по тхэквондо вряд ли придётся вам по вкусу, — засмеялся он в ответ на неудачный выпад и поманил рукой войти, будто и не было угроз со стороны гостей. Будто и не он вовсе грозился придушить бедного Субина за испорченный свитер и не запугивал несчастного страшной расправой за непослушание. Парня будто подменили, при свете дня он действительно походил на ангелочка, прячущего, как казалось Ёнджуну, чёртов дьявольский трезубец за спиной — похоже, паранойя Субина стала заразнее сибирской язвы. Парень, на ходу назвавшийся Кан Тэхёном, провёл их в подвальное помещение дома, вход которого находился с внешней стороны двора, окружённый каменной кладкой и лестничным спуском вниз к крупным дверям из тёмного дуба. Субин икнул, когда понял, что запахло жареным, и шепнул Ёнджуну, стреляя глазами на нового знакомого: — Спуск в ад, хён, нам пиздец, — за что получил колкий толчок под ребро, чтобы перестал нагнетать и так пугающую атмосферу. Тэхён же, напротив, был отчего-то развеселившимся, всё ещё с неверием смотря на пришедших, которых в голове самодовольно окрестил «tamed doggies», на дрессировку которых ему потребовались лишь грозного взгляда, одного некрепкого, по его меркам, удушения и зловещего звонка в ночи. И теперь его мечта о собственных моделях для последней коллекции кастомных джемперов и лонгсливов так кстати осуществилась, хоть он и не рассчитывал, что его «в шутку лишь» брошенная угроза подействует. Он не мог найти подходящих моделей на просторах сети и отечественном варианте kmodels, глаз всё никак не цеплялся за изящных худых дам и юношей, которые так и излучали аристократические корни и грацию, которые не совсем были тем критерием, что Тэхён искал. А вот два идиота, которые без всякого портфолио, многослойной ретуши и фильтров, были теми ещё красавчиками, подходили ему по всем параметрам, да и на контрасте их характеров обыграть различные темы коллекций одежды было как раз плюнуть. Особенно этот с дерзким лисьим прищуром, более хладнокровный и уверенный, походил на тот типаж бунтаря-оторвы, который Тэхён ранее безуспешно искал. Когда парней запустили во мрак подвального помещения и захлопнули за ними с тяжёлым грохотом массивные двери, Ёнджун уже действительно верил, что с таким звуком захлопывается крышка гроба на похоронах. И уже было начав молиться великому Будде о всех грехах, что он успел при жизни совершить, как перед глазами вспыхнула целая феерия неонового освещения, развившая кромешный мрак. Тэхён хлопнул по выключателю, запуская электроды тока по проводке, разом активируя все источники света: аркадные вывески из диодных лент, сделанные под заказ; ультрафиолетовые лампы, установленные под потолок, которые выдали все мега дизайнерские внутренности помещения и огромную граффити на тёмной стене: «FANCY CELLAR». Небольшой по площади подвал размещал в себе широкий стол, заваленный разнообразными тканями, разорванной одеждой, вырезками, чертежами выкроек и прочим текстильным хламом, который, кажется, хозяину студии совершенно не мешал. Крупная производственная швейная машина; бесчисленные полки, заполненные канцелярскими принадлежностями и книгами по пошиву, современной моде и автобиографиями известных кутюрье. Рядом со столом был импровизирован уголок для фотозоны, обтянутый плотным белым полотном и направленными прожекторами, на пару стоящих в центре портновских манекенов. На их полистироловые плечи были накинуты диковинные джинсовые куртки, истерзанные бесчисленными количествами булавок и тонкими цепочками, свисающие с рукавов и нагрудных карманов; стальными бляшками, изящной инкрустацией из крупных гранённых камней, металлических бусин и шипов. Стойки с вешалками также пестрили наличием кастомной одежды, подвергшейся модификации уже стоящего в центре всего этого творческого хаоса Кана, с широко разведёнными руками: — Welcome to Fancy Cellar, guys, чувствуйте себя как дома! — широко улыбнулся парень, видя, как нижняя челюсть приглашённых гостей безвольно стремится встретиться с полом. Ёнджун не знал, испытывает он всё ещё страх перед неизвестным или искреннее восхищение тем местом, в котором оказался, и ведомо поддался детскому любопытству осмотреть каждый диковинный уголок мастерской. Субин подобно старшему уже крутился на месте, осматривая насыщенный интерьер, вылупив глаза из орбит. Очевидно, страх, что так долго преследовал его в образе ранее неизвестного парня, куда-то моментально испарился, сменяясь щенячьим восторгом и лёгкой эйфорией от увиденного, будто с картинок, фантастического подпольного пристанища. С этой ноты началось их приятное партнёрство — Тэхён облачил парней в свой лучший кастом и со всех углов фотографировал на айфон, восклицая поочерёдно «that's lit!» и «oh yes!» из-за удивительной способности обоих новоиспечённых моделей меняться под направленным на них объективом. Так, кажущийся до этого неловким тихоней, Субин раскрывался с другой стороны — более зрелой и манящей, когда вздёргивал бровь и смотрел из-под полуприкрытых ресниц. В любом случае, этому его на ходу научил Ёнджун, предполагая наперёд, что такой простой приём сможет вылепить из его лица что-то подходящее для кадра, и подойдет тому рваному джемперу со вставками ажурной сетки и металлических колец в горловине, что на нём был. Сам же парень с восхищением рассматривал надетый на него свитер-франкенштейн, который был собран из частей других тканевых изделий и скреплён толстым неупругим шнуром, продетый в бесчисленное число металлических люверсов. И пока до него самого не дошла очередь в персональной фотосессии, он продолжал цепляться взглядом за вырезки из глянцевых журналов, развешанных на одной из стен, и миниатюрный стеклянный холодильник, из которого на него смотрела бутылочка бурбона шестилетней выдержки. Он был прекрасно осведомлён о стоимости подобных буржуйских напитков, и лишь в голове мог представить обещанный производителем тонкий вкус: нотки крем-брюле, карамели и ванили. Он присел перед холодильником, разглядывая освещённый встроенным светильником бурбон через стекло, как бесценный музейный экспонат, и непроизвольно сглотнул слюну. — Woodford Reserve, отец из Америки прислал, — отвлёкся на него Тэхён, когда заметил внезапную пропажу из своего поля зрения. — Роксы в шкафчике рядом, if you wanna try it. — Правда? Можно? — Why not? Можешь и нам налить, выпьем за знакомство, — кивнул ему добродушно Тэхён и моментально вернулся к своей модели, которая всё пыталась высмотреть, что там такое скрывается в мини-холодильнике и что заставляет Ёнджуна так светиться от счастья, как полярная звёздочка. Последний нашёл не только роксы, но ещё и сахарный сироп, крепкий ромовый биттер, а в морозильном отсеке холодильника крупный лёд, из чего вышло три порции отменного олд фешенед, рецепту которого его обучил сонбэним на работе пару месяцев назад. Ёнджун тогда хоть и работал подмастерьем, или как сказал бы Тэхён — «barback», на его любопытство и тематические вопросы старший бармен с удовольствием рассказывал об истории того или иного алкоголя, а ещё натаскивал его по традиционным рецептам, которые парень впитывал в себя, как пористая губка. Да так, что вскоре смог встать за бар один, если старший заболевал или брал отпуск, и используя свои самые сладко-коммерческие улыбки и томный тон, распродавал дорогущие коктейли местным одиноким дамочкам, которые отдавали за его подхалимство последние гроши. Протянув Кану его остуженный заранее рокс с готовым старомодным коктейлем, Ёнджун лишь самодовольно мог наблюдать с каким неприкрытым вкусом тот осушил свою порцию и протянул, жмуря одновременно и от крепости, и от сладости большие глаза: — Jesus, dude, как много ещё у тебя скрытых талантов? — Это не талант, а рабочий опыт, — отмахнулся парень, плохо контролируя прильнувшую к скулам красноту. — Don't sell yourself short, silly. Это один из лучших old fashioned в моей жизни! «Алкоголь сближает», — думал Ёнджун, готовя позже уже следующий раунд для занятых съёмками парней. Тэхён уже не казался ему таким напыщенным и расфуфыренным, несмотря на его чудаковатый кашемировый беретик и смешанную лексику, которую он с энтузиазмом стал подхватывать. Субин, разморенный бокалом виски, уже совсем не тушевался и вставал во все позы, которые из него лепили, и сам проявлял инициативу, чем удивил даже самого старшего. А когда пришла очередь Ёнджуна, все трое уже чувствовали себя, как в своей тарелке, что и в их речи ненароком проскальзывал зарубежный сленг, которым Кан их заразил. Виски в крови позволял малознакомым парням сближаться всё с большей скоростью, переходящую в световую. Тэхён на свой ранее заданный вопрос о скрытых талантах Ёнджуна получил однозначный, хоть и невербальный, ответ в его отдаче на съёмке, что обрушила его такой неописабельной энергетикой, из-за которой хозяин подвала мог лишь заворожённо охать и осыпать парня иностранной похвалой в двойной порции. Ближе к вечеру, когда Кан был более чем доволен получившимися кадрами и выпитым спиртным, от всей души поблагодарил парней за помощь и всучил каждому символичные пятьдесят тысяч вон, несмотря на их отпирания и напоминания, что именно они возвращают долг, а не иначе. «Вы перевыполнили райд, это за хорошую работу и прекрасный олд фешенед», — настоял Тэхён, наконец меняя старые контакты с Prick-ов на более дружелюбные: «two-faced binnie» и «charming junnie». И, казалось, приятный вечер в компании нового лица можно было отложить в своей памяти приятным воспоминанием, а заработанные так просто деньги — в свой исхудавший кошелёк. Но Субин периодически вздыхал по отличному виски и творческой мастерской Кана, заворожившей его неоновыми росписями на стенах и классной кастомной одеждой, часть которой он бы с удовольствием забрал себе в гардероб. Да и сам Ёнджун нашёл тот вечер довольно приятным в компании с малоизвестным дизайнером, невольно повторяя до сих пор заевшую фразочку парня «jesus christ» в своей голове, и вслух — при удобной возможности. Поэтому, когда спустя неделю на телефон Субина пришло входящее сообщение с почти неизвестного номера, который отпечатком остался в памяти из-за страха возмездия, первое, что он сделал — написал Ёнджуну радостное: — Тэхён-а объявился! — и переслал ему вдогонку краткое послание: «Я закончил кастомить две джинсовки, а ещё обновил мини-бар. Wanna hang out?» На чём трое вскоре и сошлись, скрашивая вечера за отсъёмом новых отделанных шмоток Кана и выпивкой, наличие которой Ёнджун уже и сам обогащал докупленными вермутами, биттерами, сиропами и крепким ромом. А также шейкером, парой джиггеров и прочей барменской утварью, которой помалу пополнял алкогольный тэхёнов уголок. Субину вскоре разрисовали анимешными мордашками принесённую толстовку, которую Кан размалевал за полдня в его присутствии, отхватывая яркие комплименты за сходство с оригиналом и мастерство парня к рисованию. Ёнджуну закастомили его старые джинсы-трубы, с которыми он уже собирался распрощаться, но после вдоха второй жизни в эту вещь не вылезал из них до сих пор, каждый раз оглаживая вбитые металлические кнопки вокруг разорванных коленей, и разглядывал исписанную ткань английскими надписями: «The only thing in life achieved without effort is failure» «Motivation will almost always beat mere talent» «Today's accomplishments were yesterday's impossibilities» Ёнджун с Субином вскоре стали действительно отказываться от вечно предлагаемой платы, говоря, что: «С друзей денег не берём», чем чуть ли не довели стойкого Кана до слёз. С тех пор их дружба стала как дорогой виски, который не разбавляют добавками и выдерживают в дубовых бочках очень много лет, распродавая малыми партиями за бешеные деньги. Тэхён не так давно задумчиво озвучил родившуюся мысль о собственном бренде и желании найти профессионального фотографа, ведь, как бы хороша камера в айфоне ни была, ему не хватало элементарных навыков для нормальных «продающих» кадров, знаний обработки, да и просто-напросто — специалиста, который расскажет ему тонкости, которые сам он не особо горел желанием изучать. Когда есть деньги на покупку услуги — ты её покупаешь, а не думаешь, как выкрутиться своими силами. Тэхён не был беден и знал цену информации, которую хотел получить. Субин в тот вечер как-то загадочно произнёс, что имеет одного фотографа в своём кругу общения и спросит его, сможет ли он посодействовать. Ёнджун нахмурился на это внезапное предложение, не понимая, кого тот имел в виду, если до этого ни с кем кроме старшего и не общался вовсе. Может, это интернет-друг, про которого Субин не рассказывал? Или Ёнджун в силу возраста уже забывал что-то, приписывая все старческие болезни к своим небольшим годам? В любом случае, Тэхён был рад и этому, и попросил как можно скорее предоставить ему человека в помощь, ведь лёгкие кастомные ветровки, которые он приготовил к весне, должны разлететься в сезон, как горячие пирожки. Помня о просьбе друга, Ёнджун иногда интересовался у Субина про неизвестного ему фотографа, на что получал краткое: «Ещё н-не спросил...», таким неуверенным и взволнованным тоном, что старший терялся, не зная, а существует ли такой человек вообще или младший просто водит их с Каном за нос. Правда, причин для этого не было, и выгоды во лжи у друга не находилось, поэтому Ёнджун верил ему, иногда любопытствуя, принял ли предложение его неназванный знакомый. А сегодня, в день открытия скейт-парка, Субин впервые ответил иной фразой, когда старший вёл с ним телефонную беседу: — К сожалению, он уехал на родину на какое-то время. Похоже, что-то случилось и... чёрт, я же обещал Тэхёну... что же делать? — тушевался он на другом конце провода, явно мечась из угла в угол. Ёнджун не разделял его волнения и предложил просто сказать как есть, ведь Кан — взрослый мальчик и может самостоятельно найти себе человека в помощь. Их же нашёл. Несмотря на обстоятельства, конечно. — Думаю, ты прав... — неуверенно согласился Субин, и судя по звукам из телефона, всё-таки сжёвывал собственные губы. — Ладно, хён, я уже выхожу, встретимся в парке! Кинув в ответ «see ya», так нагло сворованное у Тэхёна, Ёнджун завершил вызов и продолжил путь к месту назначения, держа подмышкой свою доску. Поиски некоего фотографа не входили в его сегодняшние планы уж точно, и он разрешил себе насладиться лишь предстоящей поездкой по обновлённым рампам и кикерам, если, конечно, отобьёт себе хотя бы место для разгона. В любом случае, сегодняшний день вряд ли мог быть испорчен чем-либо: долгожданный выходной, открывшийся после реконструкции спот, недавно пришедшая зарплата, почти безмятежное настроение... У судьбы нет и шанса омрачить его планы, как бы она не старалась. Но, чёрт, как же он ошибался.
***
Бомгю с горем пополам сдал своё скудно расписанное задание и прилагаемое к нему фото, уже не помня даже, что заставило его так восхищаться лиловой утренней зарей на набережной. Потому что разбитый объектив перекрывал все приятные воспоминания об удачном кадре, все щемящие в груди чувства и даже физическую боль, отдающуюся до сих пор в заживающих коленях. Всё, о чём парень думал, так это о желании поскорее найти деньги, чтобы залечить, — не колени, ноющие каждый день, — а стеклянную линзу. Привести никон в рабочее состояние и предусмотрительно подобрать ему плотный футляр, чтобы не повторить печальной судьбы дважды. Держать фотокамеру в не крепких руках — плохая, как оказалось, привычка, и совершенно ненадёжная. Бомгю перестал доверять даже самому себе. Преподаватель хмуро оглядел его распечатанную на матовой плотной бумаге фотографию, прочёл её описание, идею, место и время сделанного кадра, и зачитал вслух нарочито громко: «Прыгающее, как ребёнок, солнце на линии горизонта, развлекающееся на игровой площадке мира...», — да так, что за спиной парня послышались недвузначные смешки и тихие перешёптывания: «Игровая площадка? Ему пять лет, что ли?» и «Кажется, кого-то обделили вниманием в детстве...». Бомгю поёжился и пожалел, что имел острый слух, особенно на подобное, и пожелал сравняться с землёй в ту же секунду, когда преподаватель захлопнул его папку с заданием с самым скучающим видом во вселенной и небрежно откинул её в стопку других. — Суть ясна, но немного несерьёзно для студента последнего курса. Я бы порекомендовал вам внимательней отнестись к прилагаемым примерам в методичке, сделанным вашим младшим тонсеном Хюн-... — Моя оценка? — раздражённо прервал его Бомгю, не собираясь дослушивать окончание фразы. Ведь не озвученное имя и так вертелось в его мозгу круглосуточно, не желая покидать черепной коробки. Кай то, Кай это — парню порядком надоело слушать от преподавателей одно и то же, будто пластинку заело у всех одновременно. — ...Могла бы быть «B» с натяжкой, но за ваше нетерпение и неуважение к чужому труду — «C+», — заключил профессор, с нажимом выводя названную оценку в своём журнале. Бомгю сгорал от желания повырывать рыхлые страницы и засунуть искомканную бумагу в задницу зазнавшегося старика, не замечая, как собственный рот против воли открывается: — Вы здесь единственный, кто не уважает чужой труд! Аудитория выжидающе притихла, убавляя свой говорливый гул, и прислушалась, понимая, что попкорн сейчас не помешал бы. Бомгю если и хотел вернуть время вспять и натянуто улыбнуться напоследок, перед тем, как занять своё место в шаткой системе высшего учебного заведения, слишком завёлся для того, чтобы усмирить свой пыл. Он был далеко не тихоней или терпилой: половину детства он провёл воткнутый в угол за нерадивый характер, за что часто ссылался к дедушке, единственному, кто нашёл на него управу, почти ничего не предпринимая. Он просто вспахал нужное русло, в которое парень направил всю бушующую подростковую энергетику. Русло, на котором строил бетонную плотину грёбанный университет, родители и тот придурок, который сбил его пару дней назад. Русло, которое иссыхалось из-за отсутствия былого напора течения, ведь Бомгю и сам размешивал смесь для постройки, перекрывающей поток, в тайне ревя в подушку по ночам от тщетности и собственной безысходности. Профессор раздул ноздри от злости и весь зарделся, яростно перерисовывая «C+» на «D». — Чхве Бомгю, вы зазнаётесь, покиньте аудиторию! — предупреждающий тон не остудил разгорячённую голову парня, и тот выпалил в ответ: — О, спасибо что разрешили! А то я всё думал, как бы слинять с вашей тухлой лекции! — и резво развернувшись к дверям аудитории, выскочил за порог, слыша в спину: «Что за нахальство вы себе позволяете?!» от бушующего гневом профессора и более тихие, еле различимые: «Ну что за лузер...» и «Что с ним не так? Ненормальный...» от сокурсников, которых парень на дух не переносил. Пусть думают что хотят, возможно тогда в их пустых головах запустится хоть один мыслительный процесс. Пусть говорят за спиной и продолжают отпускать проскальзывающие шуточки и смешки — плевать, будто что-то изменится. Бомгю выбежал из университета, задыхаясь от нахлынувшей злости и обиды. Слёзы опасно кололи глаза, но парень успешно смаргивал их, заставляя себя держаться стойко и не ныть из-за всяких идиотов, которые не принимают его виденья. Не ценят как надо. Все последующие пары, которые были в этот день, парень будто назло всему университету решил вычеркнуть из личного расписания, поправляя шопер на плече, в котором без острой надобности лежал панасоник, скорее как талисман на удачу. Правда, в очередной раз его чары не сработали, оставляя Бомгю в одиночестве жевать губы от жгучей досады. От вновь нахлынувшего разочарования и собственной неуверенности, которую парень каждый день отгонял всё менее убедительно. «Я — талантлив!», — повторял он себе, не чувствуя внутри ни единого отголоска подтверждения пустым словам. Не видя поддержки извне, в мире, в котором будто каждый имел при себе стальное опровержение его разбухшему, как утонувший мертвец, убеждению в собственной состоятельности. «Я — талан-...», — вторая попытка призыва увядающей самооценки увенчалась приливом внезапных слёз, которые пришлось стыдливо сглатывать, спешно убираясь с крыльца университета, чтобы ещё кто-либо не стал свидетелем его внутренних терзаний. Его взвинченное состояние просило проветривания, поэтому возвращаться домой парень не спешил, вышагивая по улицам городка без определённого ориентира. Он бродил по пешеходным дорожкам, много смотрел на прохожих, профессионально делая вид, что просто оглядывается по сторонам. А затем доставал панасоник и делал пару интересных снимков. Каждый из них ластиком проходился по графитом вышкребанному в голове «ЛУЗЕР», стирая мало-помалу его след — персональная терапия, собственное необходимое лечение, навсегда оплаченное дедом посмертно. Вечное страдание, которое губит и возрождает одновременно. Кадры множились по мере прогулки: бегущие беззаботные детишки, перепачканные мороженным; старушка, уснувшая, сидя на лавочке за чтением местной газетёнки; парочка влюблённых, жарко спорящих между собой посреди улицы — кажется, действительно серьёзный конфликт. И раскрасневшийся Бомгю запечатлел и их на камеру, восхищаясь чужой надрывной эмоциональности. Для кого-то это покажется нелепым — наслаждаться чужим скандалом, тем более публичным, но Бомгю находил в этом нечто прекрасное, душераздирающее и притягивающее. Открытый театр, истинная человечность на расстоянии вытянутой руки. Кто-то однажды сказал, что фотограф делает снимки людей не которых хотел бы сфотографировать, а которых хотел бы знать. Бомгю хотел знать весь мир, но его желание так и остаётся без взаимного ответа. «Надеюсь, у вас всё будет хорошо», — горько подумал он о людях с фотографии, которые никогда не узнают его имени. Он растёр румяное лицо, стараясь отогнать прильнувшую кровь, и побрёл дальше, слыша в отдалении кварталов глухой шум музыки, будто проводился какой-то парад или открытая ярмарка. Бомгю не был наслышан о текущих мероприятиях в городе, так как особо и не интересовался новостями, хотя стоило бы — в силу будущей профессии. Но место, где он жил, было скудно на новые события. Следуя своему любопытству, он зашагал на звук музыки, вяло радуясь, что старый панасоник ему сегодня пригодится куда больше предполагаемого.
***
Субин нерешительно съехал с высокой площадки рампы вниз, чуть ли не убравшись после первой попытки. Ёнджун не винил его за тряску в ногах, потому что знал, что и сам почувствует это лёгкое волнение после долгого перерыва. Парк реставрировали всего три месяца в зимний сезон, за которые парни почти отвыкли от ощущения падения и маневрирования на боковых склонах. Его друг взлетел на противоположный бок рампы и уже хотел было попробовать сделать финт, развернув корпус на сто восемьдесят градусов, как тут же полетел вниз, чуть ли не встречаясь носом с деревянной поверхностью конструкции, спасая своё испуганное лицо лишь кувырком через спину. Ёнджун, стоя в стороне, не сдержал смешок и громко зааплодировал сопящему Субину, приговаривая: «Отличный фронтфлип, дружище!», на что друг лишь раздосадовано закатил глаза и поспешил подобрать укатившуюся от него доску. Галдёж в парке стоял неописуемый. Каждому зеваке захотелось взглянуть на собранную кучку гоняющих подростков, которые будто с цепи сорвались, обкатывая новёхонькие сооружения спота под громкий олдскульный рэп из установленных в день открытия динамиков. И пока очередной позабытый временем исполнитель вещал басом, что был рождён на улице, Ёнджун махом забрался на площадку рампы, поправив свои задравшиеся светлые джинсы, и упёр тейл скейта в край склона, намереваясь махом скатиться вниз. Внутри завибрировало это приятное предвкушение падения, на секунду становившийся свободным. Миг, когда под ногами нет никакой опоры вовсе — миг, когда весь мир замирает перед глазами, останавливает своё течение времени, исчезает. Ёнджун был влюблён в это чувство невесомости, в ударяющую в лицо скорость, прохладный ветер; адреналин, импульсами отдающийся по телу — он позволял ему забывать, что парню по имени Чхве Ёнджун нужно будет завтра встать на работу, делать что-то каждый день, чтобы не чувствовать себя таким бесполезным куском дерьма. Просто пробовать жить жизнь обычных людей, на автомате. Выполнять простые инструкции, которые навязывает ему телик изо дня в день, вещая про очередной успешный запуск ракеты в космос и вручение нобелевской премии юному учёному за вклад в развитие человечества. Навязывая успех, полезность и сраное правильное питание, обязательный набор витаминов в руках обворожительной цыпочки, от которой его уже воротило, и другие обобщённые ценности, который правильный человек должен при себе иметь. Ёнджун правильным не был. Не был успешным, не имел целей и желания пробиться на высокую карьерную ступень, как его отец, не пихал в себя выписанные дорогущие бады для поддержания здоровья и юной красоты, как мать, и в целом, в сравнении с ними казался лишь мешающим бельмом на глазу. Он был сыном, про которого не говорят на семейных обедах, расписывая его последние успехи в университете или на работе. Потому что из университета Ёнджун отчислился спустя неделю занятий, понимая, что не видел смысла в том, что он делал и где находился. Зачем ему знания, которые он никогда не применит в будущем, и специальность, приписанная ему родителями чуть ли не с рождения. Парень умолчал об исключении, оставаясь на другом конце Кореи от родителей подальше, рисуя для них идеального сына, который всё ещё учится, и даже нашёл хорошую работу, что помогает ему жить в собственном жилье почти беззаботно. Вот только никакой учёбы, да и хорошей работы, у него не было. Мелкие заработки то тут, то там, пока он не прижился за барной стойкой; полуфабрикаты, захудалая однушка с жёстким матрацом; сомнительные, как сказала бы мать, связи. Зато у Ёнджуна была жизнь — обычная и неприметная, но была, поэтому, говоря про «беззаботность», он действительно не врал. Отцу и матери было достаточно галочки «высшее образование», которое по нехитрому родительскому плану должно было привести к следующему — «успешная карьера» и «обеспеченная жизнь», не спрашивая сына, этого ли он хотел. Ведь все этого хотят, разве не так? Не так. Ёнджуна с раннего возраста ставили перед выбором, но парень не видел вариантов и тыкал наугад, по итогу запутываясь в сложно сплетённом лабиринте. Не всегда движение направлено вперёд, и родители как бы ни пихали его в спину, он продолжал топтаться на месте, не понимая, почему мыслит иначе и не жаждет прописанного сценария судьбы. Всё оказалось просто — он сам хотел стать его автором, с нуля, а не читать уже написанный, такой клишированный и заезженный. Ёнджун хотел просто жить, а не следовать. Парень прикрыл глаза и шагнул на борд, чувствуя волнительные мурашки по всему телу. Он легко улыбнулся, ощущая, как проваливается, пока колёса доски не коснулись боковой стенки рампы. Ёнджун машинально перенёс вес, набирая скорость на спуске, и почти стал реактивной ракетой, несясь к противоположной возвышенности. Всё перестало существовать вокруг, лишь звук доски под ногами, свист порыва ветра в ушах и... — Уёбок, это ты! ...И внезапно ворвавшаяся в его голову атомная бомба, которая вывела его из строя почти мгновенно, подкашивая ноги. Он слетел с борда, продолжая двигаться по инерции вдоль склона, но понимая, что скорость не даёт и шанса на мягкое приземление, оступился и вписался лбом в противоположный склон рампы. Тупая боль отдала в висок пульсацией, а расшибленная бровь опасно захолодела — похоже, кровавая ссадина ему обеспечена. Ёнджун зашипел, медленно поднимаясь под чужой гулкий галдёж и противный свист со стороны: «Красиво убрался, парень!», на которые он не обратил внимания вовсе. Потому что со стороны почувствовал на себе прожигающий взгляд, такой тяжёлый и знакомый ровно настолько же, как и голос, который показался парню поначалу и вовсе фантомным, будто совесть решила подловить его в самый подходящий для расправы момент. Вот только развернув голову на источник всех негативных эмоций, что были сконцентрированы в узнаваемом почти точно силуэте, Ёнджун даже не удивился. Обознаться было сложно: те же блестящие опасностью и холодной кровожадностью глаза, сжатые от злости пухлые губы и придурошная причёска, прядями обволакивающая тонкую шею парня. Та самая «дорогуша», плачущая из-за него на набережной, с нулевым слухом и инстинктом самосохранения, кроющая его трехэтажным матом, да таким басистым, что звук голоса так и продолжал преследовать парня в судорожных снах. Вездесущее проклятие. — Это ты! — повторил задыхающийся от злости парень, тыкая в Ёнджуна пальцем, будто запуская острое копьё в его и без того растерзанный лоб. Ссадина внезапно разболелась сильнее, накатывая на парня пищащим звуком в ушах, будто неизвестный действительно был магистром тёмных искусств. Его одеяния и правда выдавали в нём принадлежность к чёрному культу, ведь иного оттенка в его имидже замечено Ёнджуном не было ни в прошлый раз, ни в этот. Всё та же старомодная куртка, явно великоватая ему в плечах, свитер крупной вязки, рванные во всех приличных и неприличных местах широкие джинсы, стёртые массивные берцы и отсутствие элементарной вежливости. Субин наконец отмер от внезапно раздавшегося возле уха ора и вылупился на ненормально-пыхтящего паренька рядом, что так вписывался в недавний рассказ старшего о первом сбитом на его пути человеке. Сложив два плюс два и помножив это число на громогласное «уёбок», а следом — на застывший вид Ёнджуна, Субин сообразил, что дело пахнет жареным, и поспешил встать на пути незнакомца, который уже расправил плечи и сделал шаг вперёд. — П-подожди, не стоит-... — но его успокаивающий тон был абсолютно проигнорирован, как и выставленная рука, которая была яростно откинута в сторону. Неизвестный на него даже не глянул и продолжил подходить ближе к сооружению, на котором находилась его жертва. Он, очевидно, намеревался надрать зад найденному подлецу, из-за которого бедняга-никон лежал дома без дела. Из-за которого Бомгю выплакал последние слёзы и перестал воспринимать утреннее запечатлённое зарево, как нечто великое и грандиозное. Из-за которого у Бомгю определённо будут проблемы в университете, ведь именно этот ублюдок был частью причины его отвратительного настроения. Это всё из-за него. Из-за уёбка, который разбил его объектив и нагло слинял, даже не извинившись. Бомгю не сразу заметил, что на его пути оказалось ещё одно тело, преграждающее путь, ведь всё, что перед глазами было, — это сцена жестокого убийства, в главной роли которого был вставший на ноги парень с разбитой бровью, имеющий при этом наглость её так дерзко вздёрнуть. У Ёнджуна голова разболелась так, словно одно присутствие взвинченного паренька множило свежие раковые клетки в его голове, вытесняя часть поражённого мозга. Конфликт привлёк слишком много лишних глаз. Прилюдно оскорблённый почётным «уёбок», Ёнджун не мог оставить всё как есть и разобраться по-взрослому. Поэтому он приторно-сладко протянул, шагая к краю рампы почти убедительно-устрашающей походкой: — О, дорогуша, какая встреча. Не могу сказать, правда, что приятная, — Субин смотрел на старшего непонимающе-поражённо, потому что последний обычно отличался спокойствием и хладнокровностью, самолично никогда не разжигая пламя войны без крайней необходимости. Он скорее постарается сгладить углы, виртуозно пригрозить небылицей и слинять, чем лезть на рожон и подставлять щёку под удар, который определённо случится, если парни, наконец, поравняются. Ёнджун уже спрыгнул с рампы, нависая над подошедшим вплотную парнем, ухмыляясь их небольшой, но разнице в росте — первое преимущество за ним. Он смотрел свысока, гадко скалился, заставляя соперника вскипеть и вцепиться в горловину его толстовки обеими руками. — Взаимно, ублюдок. Ты торчишь мне стекло, говна кусок, не заставляй меня выбивать его из тебя силой, инач-... нгх! — рычал Бомгю сквозь зубы, периодически потряхивая парня, чтобы стереть эту блядскую ухмылку с его губ. Но тот под конец угрозы прервал его, схватив за напряжённые запястья и сжав с такой силой, что Бомгю не сдержал болезненный стон, позорно раздавшийся где-то в глотке. — Иначе, что? Снова расплачешься? — Ёнджун винил во всём полученную ссадину, которая вышибла напрочь последнюю серую жидкость из его головы. Причину, по которой чужое сердитое лицо и едкие фразочки в его адрес вызывали в нём столько ответной реакции, — он не знал, но предполагал, что капризное озорство и капля чувства величия делают с ним непоправимое. Очень хотелось показать это наглому пацану, что с Ёнджуном связываться не стоит. — Не перенапрягайся, дорогуша, драки вряд ли твоё. — Хочешь проверить? — проскрежетал Бомгю в ответ, сильнее лишь наматывая воротник чужой толстовки на свои сжатые кулаки. Не дожидаясь положительного или отрицательного ответа своего горе-собеседника, он что было силы рванул на себя парня и прописал ему по разбитой брови своим твёрдым, во всех смыслах, лбом, победно слыша чужое болезненное кряхтение. Перед глазами забежали мушки и Ёнджун отшатнулся на пару шагов, хватаясь за взвывшую вновь голову. Былое озорство сменилось бушующей яростью, и он подлетел к аналогично стушевавшемуся парню после обоюдного удара, так как своя голова тоже имела способность чувствовать, и, схватив его за ворот свитера, замахнулся в слепой злости, на секунду лишь замечая чужой испуганный взгляд и резко зажмуренные глаза. Эта мелкая, чёртова деталь сделала его удар по высокой скуле парня не таким сокрушительным, как Ёнджун хотел бы, да и остудил бурлящую кровь, позволяя вопросу разума «что я творю?» наконец родиться в застеленной гневом и разбитой дважды голове. Первая драка в жизни Бомгю закончилась полным разгромом, отправляя его в нокаут. Удивительно, как он не встретился задницей с асфальтом под ногами — его так кстати подхватили чужие руки незнакомца, который всё безуспешно пытался помешать внезапному конфликту. — Какого черта, хён! — что было встречено не менее растерянным взглядом старшего, который будто сам только что пробудился после долгой спячки. Его со стороны обошли несколько молодых ребят, держащих свои расписанные борды в руках, и вежливо попросили свинтить подальше и не портить никому настроение. Вокруг собралось и так слишком много народу, перепуганных юных девчонок, которые хватались за сердце, и ворчащих райдеров, явно не жаждущих лицезреть чужие разборки посреди открывшегося спота. — Забирайте доску и проваливайте, найдите другое место для выяснения отношений, — шикнул на него подошедший паренёк лет шестнадцати, всунув позабытый борд Ёнджуну в руки. Последний подумал, что именно поэтому и чувствует себя рядом с юным поколением так неловко — они на порядок умнее и зрелее, чем он сам, который так просто поддался собственным эмоциям и позволил крыше уехать по направлению в пизду. Он грузно выдохнул и шагнул к разнервничавшемуся не на шутку Субину, мотнув головой на выход из парка.
***
За углом спота был торговый автомат с прохладительными напитками и свободная лавочка, на которую Субин усадил всё ещё полусознательного парня, держащегося только на подкошенном чувстве собственного достоинства и непробиваемой упёртости. Лицо горело после удара, голова шла кругом и пульсировала, но раздражение всё так же оставалось на уровне «критическое», однако на драку парень настроен больше не был. Объект его ненависти находился на противоположном конце лавки, делая вид, что соперник растворился в воздухе, полностью игнорируя его замыленный, но всё ещё острый взгляд исподтишка. Субин разменял кровные воны на пару ледяных банок спрайта и с тяжёлым вздохом передал сначала Ёнджуну, осуждающе качая головой. На что старший шикнул тихое: «Он первый начал», уже после слыша, как по-детски это звучало. Субин был согласен с этим, строя лицо по типу: «Ты серьёзно, хён? Мы не в детском саду», и поспешил удалиться к другому притихшему парню, надеясь, что тот не вырубился. — На, приложи, это поможет, — Субин протянул покрытую конденсатом алюминиевую банку и принялся играть в дурацкие гляделки с парнем, который капризно сопротивлялся чужой непонятной ему заботе. Но вялость в теле не позволила ему победить в этой неравной борьбе — взгляд у высоченного парня был внезапно хмурый и настойчивый, несмотря на его невинное, как показалось ему раньше, лицо и следы ямочек на щеках. В итоге тот насильно всунул ему в ладонь банку, завершая этим бессмысленную битву, и вместе с его рукой приложил холодный напиток к воспаляющейся ссадине, видя, как незнакомец дёрнулся от резкой смены температур. — Держи-держи, — отчеканил он командным тоном, плотнее прижимая чужую руку к ушибленному месту, удовлетворённо подмечая, как парень наконец-то слушается. Складка меж его бровей разгладилась, возвращая Субину более добродушно-привычный вид, и он осмелился пойти на контакт с этим неопознанным диким зверьком: — Я Чхве Субин, — тихо произнёс он, будто ступая по тонкому льду. Незнакомец перед ним задержал на нём взгляд полный подозрения, но парень осторожно продолжил: — А твоё имя? — А моё — Чхве НеТвоегоУмаДело, — фыркнул тот, капризно отдёргивая лицо от прижатой банки. Общаться с друзьями ублюдка, сидящего рядом, Бомгю не горел желанием. Но Субина, в отличие от Ёнджуна, не так тревожила чужая нервозность и выпады. Он с лёгкостью проглотил колкость и добродушно усмехнулся: — Хорошо, НеТвоегоУмаДело, так и запомню. Так и что между вами случилось? — У него просто не все дома, не видишь? — вдруг отозвался сбоку Ёнджун со звуком хлопка открывшегося газированного напитка. Бомгю шумно втянул кислород носом и стрельнул на него яростным взглядом: — Нахуй сходить не хочешь? — собрал он последние силы на ругательство, понимая, что второго дыхания для драки у него не открылось. Да и, кажется, у его недруга — тоже, тот вяло перевёл на него хмурый взгляд и лишь глухо ответил: — После тебя, дорогуша. — Ребят, алло! — твёрдый голос Субина вернул их на землю, заставляя Ёнджуна поморщиться и, наконец-то, отпить сладкой газировки, чтобы перебить её вкусом чувство внутренней горечи. Язык пора было вырвать из глотки и найти новый, потому что старый, кажется, вышел из строя и совсем не слушался. Пока парень делал жадные глотки из банки, Бомгю мазнул по нему взглядом уже на автомате, будто ждал угрозы вновь, как тут же выпал из мира и провалился. Запрокинутая голова, чёрные смоляные волосы, развеивающиеся на лёгком ветерке, прикрытые глаза... Что-то в его профиле заставило Бомгю засомневаться в своём здравом рассудке: образ из старой фотографии, к которой он возвращался в последние дни вспыхнул перед глазами, повторяя чужие черты лица так выверено и точно. Бомгю тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, и решил, что его отбитый разум просто перепутал переменные местами, смешивая кадры памяти в однородную кашу. Ему лишь показалось, почудилось, привиделось прямое отношение этого ублюдка с такой полюбившейся ему фотографией. Ведь не мог же сидящий рядом напыщенный, бессовестный хмырь быть тем, кто подарил ему бесценный кадр, сотую долю своей жизни, множество раз спасая его от уныния? «Бред какой-то», — подумал Бомгю, непроизвольно возвращая вновь загоревшую щёку к прохладной банке. — Ты говорил, что хён тебе должен... э, стекло? Прости, я не особо понял, — замялся Субин, пробуя вновь пробиться сквозь нерушимую стену чужого молчания. То ли Бомгю был растерян внезапным открытием, то ли слишком устал, чтобы брыкаться и дальше, он терпеливо выдохнул и вдруг заговорил: — Объектив. Он разбил мой объектив. Ёнджун прыснул со смеха в стороне, заставляя Субина предостерегающе на него шикнуть, но эта тема для Бомгю была слишком болезненна, чтобы он стерпел в тишине: — Смешно тебе, блять? Смешно?! — проскрежетал он сквозь зубы, хотя пару секунд назад клялся и божился, что не станет лезть на рожон. Инстинкт самосохранения у Бомгю постоянно сбоил в самый неподходящий момент. И не только у Бомгю, Ёнджун развернулся к нему всем корпусом и с вызовом вперился взглядом, расплываясь в самодовольной улыбке: — Ещё бы, такие песни тут поешь — разпиздёжные. Помню я твой фотик этот сраный, обкоцанный и без меня весь был. С чего нам верить, что и объектив ты сам не ёбнул? Не просто же ты так стоял тогда на набережной, не откликался на мои просьбы, блять, отойти! Может ты просто строишь тут из себя невесть кого, чтобы деньжат срубить, а, дорогуша? Бомгю задохнулся негодованием от каждого слова-обвинения в свою сторону, и окончательно ахуел от жизни и всех событий в ней происходящих. Это с каких пор такие мудаки, наподобие того, что сидел прямо перед ним с победной улыбкой и несокрушимой уверенностью в своей версии произошедших событий, могли перекрутить ситуацию на корню и обернуть жертву в облачение мошенника? Да с каких пор в этом грёбанном мире за желание справедливости ты получаешь по щам, да так, что начинаешь жалеть о собственном порыве возмездия и возвращения чести? Что, блять, было не так с миром, в котором жил Бомгю? Парень похлопал округлившимися в миг глазами, так и не найдя способа, как себя ещё более галантнее оправдать, кроме как: — Ты... Ты чё, ахуел? Я тебе последние мозги выбил из башки, что ли? — Бомгю рванул с места, чувствуя прилив адреналина и вернувшуюся злость, понимая, что кулаки чешутся по новой. Желание почесаться ими о чужое лицо также прибавилось, так как его обладатель, недолго думая, встал со своего места и уже привычно навис над ним, почти стукаясь лбами в опасной близости. Он всем видом давил на него, расправляя широкие плечи, и Бомгю с каждой секундой удавалось думать всё меньше разумно. Он и сам раздувал ноздри и смотрел исподлобья, будто высказывая всё своё желание вновь схлестнуться. — Ну всё, хватит, вы двое! — Субин встал между ними и распихнул обоих парней друг от друга, заставляя накал развеяться хотя бы немного. Этим двоим необходимо держаться друг от друга на расстоянии светового года, чтобы не добавить на свои лица дополнительный декор в виде синяков и кровоподтёков. Субин судорожно придумывал новый план, чтобы переключить парней. Особенно этого вспыхнувшего паренька, что был слишком чувствителен и беспощаден для человека, который мог действительно подстроить произошедшее, когда тема касалось его разбитого... объектива. Объектива фотоаппарата. «Мне нужен фотограф!» — вспыхнул в голове Субина голос Тэхёна, и он на долю секунды подвис, осознавая пришедшую в голову идею. Но... почему бы и нет? Парню нужны деньги на ремонт → их друг Кан готов заплатить → шкура Ёнджуна спасена → конфликт решён. Профит! Все довольны. Субин набрал в грудь побольше воздуха, жестом прося Ёнджуна не встревать больше, и обратился к парню лично: — Слушай, не знаю уже, что у вас действительно произошло, — нагло подвирал он, чтобы отбить у собеседника желание воспротивиться его предложению о заработке справедливым: «А нахуя мне зарабатывать на компенсацию? Гоните деньги!», Субин сделал шаг ближе, пробуя играть в доброго полицейского: — Но у меня есть друг, которому нужна помощь с фотосессией, он хорошо заплатит... — Эй! — хотел было уже воспротивиться стоящий в стороне Ёнджун, как на его выпад друг очень красноречиво стрельнул глазами и одними губами проговорил: «Завали, хён, я пытаюсь спасти твой зад». Бомгю скривил губы от внезапной смены темы разговора и недоумевающее посмотрел на парня напротив, который добродушно улыбался, светясь от пацифизма, как матушка Тереза. Сомнительное предложение в любом другом контексте могло прозвучать для парня достаточно сносно, при его-то денежном упадке, но не после публичной драки и натянутой на него шкуры лжеца. — Су... как тебя там, Субин, ты глухой? Объектива нет, на что я, по-твоему, должен снимать? — парень нервно порылся в своей сумке, что-то доставая и почти пихая это в лицо отшатнувшемуся парню. — На свой старый панасоник? Парень похлопал недоумевающее глазами и искренне поинтересовался: — Э-эм... а почему нет? — Да в любом современном смартфоне и разрешение, и шаг пикселя выше будет! Ни фильтра нижних частот, ни нормальной системы автофокуса, древнющий процессор-... — С-слушай, думаю, мой друг так же, как и я, не поймёт ни единого твоего слова и согласится даже на это. Считай, новый объектив уже у тебя в кармане! — Субин добродушно развёл руками, пытаясь заверить в своих словах собеседника, который прижал фотоаппарат к себе и отчего-то насупился. Бомгю не понимал, как такие вещи не могут приниматься во внимание, особенно со стороны нанимателя с деньгами, желающего с ними распрощаться. Хотя, вспоминая добрую половину своего университета и одного грёбаного Хюнин свинКая, Бомгю бы пора было привыкнуть к чужой безграмотности. В мире столько идиотов, на которых можно заработать. Видя невольную растерянность в глазах парня, Субин воспользовался моментом и сделал шаг вперёд, будто к примирению: — Давай так: ты обдумай это, и если решишься — наберёшь меня, ладно? По рукам? — он протянул ладонь в знак обоюдного мирового соглашения, но Бомгю лишь фыркнул на чрезмерную ласковость своего оппонента, слишком приторной, чтобы быть правдой. Но несмотря на это, телефон из сумки всё же вынул и нарочито незаинтересованно пробубнил: — Номер. Диктуй, — у Субина задёргался глаз от внезапного дежавю, и он вдруг подумал, а не второй ли предвестник сатаны перед ним? Почему все низкорослые смазливые парни так походят на демонических чертят в кругу знакомых — неизвестно. Но Субин был уверен в одном — Тэхён с ним точно найдёт общий язык и, кажется, будет единственным, кому это удастся. Он продиктовал свой номер почти без заикания, и патлатый парень, как только закончил, без прощальной речи и долгих дружеских обжиманий, показушно развернулся в ему лишь известное направление, быстро шагая прочь. Субин уже был готов спокойно выдохнуть и поравняться с и-когда-он-блять-успел-уйти-так-далеко-Ёнджуном, как его внезапно окликнули и торопливо приблизились вплотную. Схватив свою ускользающую из тела душу и вернув её на место, Субин проморгался, пытаясь развеять треклятое наваждение, но незнакомец стоял перед его носом и как-то заторможенно-смущённо на него смотрел: — Э-э, это твоё. Спасибо, — Бомгю вернул ему уже нагретую банку содовой и испарился с глаз ровно так же, как и появился, оставляя парня в полном недоумении. Он поспешил нагнать Ёнджуна, который издалека наблюдал за этой картиной чуть насупившись, что его заставляют ждать, и нервно притоптывал ногой. — Закончили наконец? — скривился он на полурадостный-полуизумлённый чужой вид. Субин прижимал к груди банку спрайта, как найденную в расщелине жемчужную раковину, и метался взглядом по лицу старшего, не зная даже, как объяснить своё состояние: — Ого, он умеет говорить нормально! Ни одного мата! — воскликнул Субин восторженно, ловя вновь раздражённый взгляд Ёнджуна. — Ага, поздравляю, ты приручил Коффинга. Выдать тебе медаль? — Ёнджуну очень хотелось домой, хотелось обезболивающего от пульсирующей головы или литр палёной водки, чтобы окончательно себя добить. А ещё хотелось перестать видеть чужие ямочки на щеках, которые бесяще растягивались без весть какой причины, а их хозяин втянул этого засранца-недоноска в узкий круг их общения. Он озвучил эту мысль, едко цокнув языком: — Нахер ты Terry упомянул? Фотографов, что ли, в округе мало? — Хён, я обещал ему найти человека — я это и сделал. Не без твоей помощи, конечно, — поддел его Субин, дразнящее сталкиваясь с ним плечом. — Тем более не факт, что он действительно согласится. Ах да, не благодари, всегда рад тебя выручить, Ёнджунни! — Ой, иди ты нахер, — старший страдальчески застонал в небо, молясь, чтобы на него тотчас что-то свалилось и прикончило мгновенно и быстро. Молясь, чтобы это была действительно последняя встреча с неугомонным засранцем, парализующим своим впечатывающимся взглядом. Или, скорее, гипнотизирующим? В любом случае, делал он с Ёнджуном какие-то магические вещи, заставляя его кипеть подобно чану с бурлящей жижей отборного яда, самолично давясь им, не в силах контролировать отравляющий эффект. Грёбанный малолетний колдун.
