u hurt me hurts u — Anson Seabra
Смазанные картинки сменялись по кадрам, переливаясь бешеной феерией неоновых цветов и танцующих силуэтов, бокалов с выпивкой, пьяных улыбок неизвестных лиц. Во сне Бомгю видел ритмично-двигающего бёдрами Кана, его мотающиеся из стороны в сторону серебряные волосы и поднятую в воздух руку, расплёскивающую содержимое несчастного коктейля. Видел также и нового знакомого — Ингука с приложенным к лицу фотоаппаратом, что щёлкал затвором, как только объектив был направлен в его сторону, осыпал его комплиментами по поводу и без и предлагал потанцевать вместе, плотно обвязываясь вокруг. Он дразнящее тянул его за подбородок ближе, опасно приближаясь и за мгновение до спрашивая: «Могу я тебя поцеловать?», вновь получая на это вежливый отказ. Даже в сновидении парень был непреклонен в своём решении, как бы Ингук обходителен с ним ни был. Как бы потрясающе он ни выглядел, какие красноречивые вещи не говорил на его зарумяненное ухо, и как бы галантно не ухаживал, намереваясь посеять зерно сомнения в чужом отказе. Но... Было одно «но», перечёркивающее все потуги Ингука, которое во сне стёрло силуэт парня, меняя его на иной образ, более привычный и известный. Ёнджун всегда знал, в какой момент стоило ворваться, не только наяву, но даже здесь, пролезая в глубокий сон в который раз. Видеть его по ночам вошло в привычку, поэтому Бомгю почти осознанно улыбнулся, радуясь его новому появлению. Но ненадолго, потому что старший вдруг легко обронил: — А я... я-то могу тебя поцеловать? — его голос был воспроизведён с идентичной точностью. Бомгю мелко затрясло от понимания, что его начало засасывать под толщу утягивающей в реальность воды. «Нет, пожалуйста, только не сейчас!» — отчаянно подумал Бомгю, цепляясь за развивающийся мираж. И хоть его голос приглушённо уносился прочь по тёмному течению в центр круговорота, он рвал связки, стараясь докричаться: — Можешь! — тело подорвалось с кровати, оглушая парня выстрелом головной боли. Чёртово похмелье застало его врасплох, заставляя сдавить собственные виски, будто сквозь них пыталась пробиться наружу серая жидкость. Он согнулся пополам, нечленораздельно скуля ругательства, и мазнул взглядом по незнакомой ему обстановке, которая совершенно им не признавалась. Голос, будто отголосок сна, продолжал его преследовать: — «Можешь» что? — Ёнджун стоял в проёме и удивлённо посматривал на пробудившегося парня. У него в руке была деревянная лопатка, вымазанная в масле, а в воздухе витал щекочущий обоняние запах горячего завтрака. Его уютный вид мог бы излечить Бомгю от рвущей на части голову боли, и вдобавок исцелить пару душевных травм, но младший лишь крупно вздрогнул, будто только осознавая своё положение. И это далеко не сюрреалистичный Ёнджун сейчас, а настоящий он, стоящий в ожидании ответа, хотя бы чего-нибудь: будничного «доброе утро», жалоб на самочувствие и ноющее после танцев тело. Любопытствующих вопросов по поводу местонахождения, каких-нибудь подсказок, как много осталось в его памяти с ночи. Старший сохранял нейтралитет, натягивая самообладание, добавляя вдогонку привычно поддразнивающим тоном: — Не знал, что ты говоришь во сне. — Кошмар приснился, — соврал Бомгю, глухо отзываясь в ответ. Сновидение отдавалось импульсами по всему телу, увиденное в нём вспыхивало перед глазами, смешиваясь с реальностью: близкие прикосновения к коже, тесные объятия, обжигающее дыхание на губах и оглушающее сердцебиение в собственном горле. Кажется, всё это было частью ночного сладкого видения, не более, но Бомгю вдруг обсыпало мелкими леденящими мурашками, стоило одной из увиденных картин обугленным клеймом отпечататься в памяти. Настолько живой и красочной, что Морфей начал бы кусать собственные локти от зависти, явно не имея сил воспроизвести эти волшебные мгновения в голове парня саморучно. «Господи, я же... п-поцеловал его», — обречённо заключил Бомгю сквозь пищащий звон в голове. — «И что мне... блять, что мне теперь делать?!». Он заторможено коснулся собственных губ, будто уличая предателей в содеянном преступлении. И откуда в нём взялось столько отчаянной смелости и безрассудства? О чём он только думал, чем руководствовался и как теперь выглядел в глазах парня, который остро реагировал на всё, что связано с мужской любовью в голубой обёртке? Почему Ёнджун не распял его прямо там, в клубе, за опрометчивый и осуждаемый им же поступок, за украденный без спроса поцелуй, за их сплошную череду, потому что Бомгю далеко не сразу смог отпрясть от пухлых губ? Почему позволил зарыться пальцами в затылок и вытворять всё это злодейство с ним, пока сам без дыхания с трудом осознавал происходящее? Почему даже сейчас не выгонял его пинками из собственного дома, наконец-то отвешивая порцию запоздалых ругательств и порицания? Извечные «почему» крутились в голове подобно бешеной карусели, не давая парню и шанса на прояснение неловкой ситуации, в которой он полностью повинен. И если Ёнджун не торопился выставлять его, то Бомгю был вполне самостоятельным, чтобы быть и прокурором и судьёй в одном лице. И его вынесенный приговор далеко не оправдательный: оставаться у Ёнджуна было подобно смертной казни. — Можно мне в душ? — младший выпутал ноги из одеяла и с трудом встал с кровати, всё ещё скованно и бегло метая взгляд на Ёнджуна из-под длинной чёлки. — Конечно нельзя, — прыснул Ёнджун, скрещивая руки на груди. — Мне до смерти нравится твой запах перегара, дорогуша, так что никакого душа. Он пробовал шутить, быть собой и не выдавать своего первородного волнения. Получалось безуспешно, потому что Бомгю хоть и улыбнулся через силу, но так и не поднял понурую голову, глухо извиняясь за витающий аромат с алкогольной отдушкой. — Ванная там, — он указал пальцем в смежную комнату. — Я подберу тебе сменную одежду и оставлю на кровати. Как будешь готов, подходи на кухню. И скрылся за проёмом двери, оставляя парня в немом недоумении. Почему он был так добродушен после случившегося, будто мозг заблокировал все негативные воспоминания? Словно его подменили на неправдоподобную копию, которая не в курсе поцелуев пьяного вусмерть друга? По правде, старший и не пил столько, чтобы действительно забыть эту вопиющую выходку, за которую вправе измываться над Бомгю до конца своих дней. Тыкать пальцем, язвить и придумывать куда более обидные прозвища заместо «дорогуша», сплёвывать от омерзения, пробуя стереть ладонью отпечаток поцелуя, которому никогда не будет рад и расположен. Тогда почему он вёл себя так обыденно-привычно и совсем не шёл по расписанному в голове сценарию, который предвидел Бомгю? Эта какофония бесконечных вопросов вилась пчелиным роем в голове, пока Бомгю заторможенно отмокал в душе, не моргая пялясь в белёсый кафель. Пока неряшливо натягивал широкую светло-серую худи и такие же в цвет спортивки Ёнджуна, которые пришлось подвернуть из-за длины. Пока протирал донельзя долго волосы, боясь выйти за порог комнаты и вновь встретиться взглядом с Ёнджуном, который вёл себя подозрительно спокойно и мирно. Он не знал как быть и что чувствовать; как вести себя с таким другом, каждый последующий шаг которого ни предугадать, ни спрогнозировать. Может, он лишь играл с ним в хорошего парня перед тем, как подсыпать в завтрак цианистого калия или исполнить иной коварный план возмездия? Бомгю сглотнул, признавая в себе ярое желание сбежать. От Ёнджуна, собственных нахлынувших неопределённых чувств к нему, страха и сожаления. Он мысленно досчитал до трёх и шагнул прочь из комнаты в коридор, из которого вполоборота увидел на кухне стоящую у открытой форточки фигуру. Ёнджун курил чёрт знает какую по счёту сигарету, отсчитывая секунды до его появления, каждая из которых была подобна вечности. Завтрак был ещё тёплый, в воздухе стоял аромат подкопчённого бекона, хоть и купленного по акции, и яичного скрэмбла с мелкой нарезкой зелёного лука. Ровно две порции, стоящие рядом за деревянным столом напротив подпёртых друг к другу стульев. Бомгю испугался даже этого, представляя, как ему придётся сидеть бок о бок с Ёнджуном в гнетущей тишине. Он попятился на шаг, стреляя глазами по обувной полке, ища свою пару ботинок. — Чего встал? Проходи давай, — пальцы Ёнджуна мелко потряхивало, но вряд ли бы Бомгю мог заметить это, на ходу думая план побега. — Кофе тоже скоро будет готов. Он манил его демоническими силами прямиком в ловушку на зверскую расправу — так думал Бомгю, совершенно не сомневаясь во выстроенной теории. Он не мог интерпретировать чужую доброту и спокойствие иначе, потому что собственные нервы были взвинчены до предела. Неужели он единственный, кто чувствовал это адское давление? Неужели и сам Ёнджун не ждал, когда он сгинет с его глаз, оставаясь в памяти лишь плохим воспоминанием? Неудачным опытом, той вспышкой стыда, которую жаждешь забыть, но не можешь, как бы ни рвал волосы со скальпа. — Я-... мне-... — Бомгю мялся в коридоре, играя самую неудачную роль лжеца в его жизни. Потому что кровь приливала к лицу моментально, с позором вскрывая его провальный актёрский талант. — Я не... не г-голоден, — Ёнджун непонимающе нахмурился, глубоко затягиваясь остатками сигареты. И пока он вдавливал её в стеклянное днище пепельницы, Бомгю воспользовался моментом, натягивая найденную в углу коридора обувь. — Эй, ты куд-... — старший спохватился не сразу, замечая набухшую шапку кофейной гущи в турке и собственную потерянность. Разве он сделал что-то не так, разве не подготовил достаточно почву для разговора между ними, чтобы оба чувствовали себя комфортно и открыто? Почему из выстроенного до мелочей уютного мира для них двоих, Бомгю хотел как можно скорее испариться, оставив все вопросы нерешёнными? А были ли эти вопросы? Что Ёнджун хотел спросить, что выявить у парня, который метался взглядом по его лицу и продолжал трусливо поджимать голову в плечи? — Да и домой пора, мать н-написала, чтобы я явился как можно скорее, ха-ха... ха, — его смех напоминал сиплое удушение, потому что старший, забыв про кипящий кофе, грузно зашагал к парню, с каждым шагом заставляя Бомгю мелко пятиться до упора во входную дверь. — Ты же её знаешь, хён-... Ты и так со мной навозился, и... я-... — Бомгю-... — Ёнджун непонимающе уставился на него, будто парень был не в себе. И он попал в точку, потому что младший с ума сходил из-за неразберихи в голове. Состоял из метаний между желаниями как можно скорее выбежать за дверь и позорно разреветься из-за собственного идиотизма или остаться с другом, который каждой складкой меж бровей умолял его никуда не уходить. Друг, которого он посмел вчера поцеловать, а теперь предавал его во второй раз трусливой попыткой побега. Ёнджун потянулся к его плечу, ведь тот мелко трясся, подпирая спиной обшарпанную дверь, и выглядел до ужаса забито. Но его ладонь с внезапной грубостью оттолкнули, что напугало даже того, кто воспротивился чужой поддержке. Бомгю уставился сначала на собственную выставленную руку, затем на недоумённого Ёнджуна, и досадно закусил губу, чувствуя себя ещё большим отбросом. Мусором. Ещё большим лузером, коим он ещё не был. Непробиваемое дно оказалось вновь пробито, и младший больше не удивлялся своему уникальному таланту. Единственному, в чём он по-настоящему преуспевал — портить всё, что трепетно строил. — Я лучше пойду... — глухо прошелестел он, вслепую находя ручку входной двери. Он заторможенно крутанул её, но та очевидно не поддалась так просто. — Щеколда. Два поворота, — голос Ёнджуна был суше воздуха Атакамской пустыни — абсолютно безэмоциональным и тихим. Ему оставалось смотреть на неловко кивнувшего Бомгю, который, наконец, открыл себе путь к отступлению — отпер входную дверь и покинул квартиру, даже не обернувшись напоследок. Не кинул пресловутое «до встречи, хён» или «спасибо, что позаботился обо мне», слова благодарности, которые написала его же мать ещё ночью, когда Ёнджун отписался ей о её сыне и его местонахождении. Ведь... — ...Твой телефон ещё вчера сел, придурок, — послал уже ушедшему парню Ёнджун, горько ухмыляясь. Выдумка про написавшую мать, как повод уйти, была раскушена сразу, как и неловкая ложь помимо этого. Но даже понимая это, видя растерянность в его глазах и желание как можно скорее сбежать от Ёнджуна подальше, последний вновь ничего не сумел сделать. Не знал, не понимал, что должен был предпринять и зачем. Логическая цепочка не выстраивалась, когда дело касалось Бомгю, в голове сплошной сумбур и шарады, которые Ёнджун как бы ни разгадывал — ответа так и не находил. Он даже не понимал до конца, о чём им нужно поговорить. Стоит ли поднимать эту тему и пробовать вдвоём распутать затянувшиеся между ними узлы? Объяснить Бомгю, что не собирался злиться и ни в коем случае не хотел разрывать их дружбу только из-за невинных проделок на пьяную голову. Что он достаточно зрелый, чтобы пережить этот нелепый казус, и что не почувствовал чего-то мерзкого и ужасного, заставляющего проклинать парня до конца жизни. Причина, по которой его рот так и остался на замке, — капля лжи, словно ложка дёгтя в цветочном мёде. Потому что Ёнджун, чёрт побери, почувствовал. И нет, не разочарование, омерзение или отвращение. Ничего того, что должен был испытать по собственным представлениям и убеждениям. Но то, что он на самом деле почувствовал, пугало ещё сильнее. Контролировать собственную дрожь удавалось с трудом, что уж было говорить о контроле друга, которого не смог даже удержать, оставить при себе и всё выяснить. Возможно, Ёнджун и сам не до конца был готов к этому, самонадеянно полагаясь на волю судьбы. Будто бы всё по волшебству могло решиться за чашкой кофе и обыденной беседой, после которой случившееся забудется. Возможно, Ёнджун не был готов забыть. И он злился из-за собственной неузнаваемой скованности и спутанности, из-за которых ни единой здравой мысли в голове не было. Хотел ли он по-настоящему, чтобы Бомгю махнул рукой на случившееся, признаваясь, что сожалел о содеянном? Что наверняка ошибся, заигрался в выдуманных бойфрендов, поддался атмосфере клуба, в котором они находились. А может, захотел убедиться, что это абсолютно не его и теперь точно мог приписать себя к натуралам, без заминок и сомнений. Что целовать Ёнджуна не было его страстным желанием, как бы оно на то похоже ни было; что алкоголь вскружил голову настолько, что он попутал вектора, спутал лица и видел перед собой какую-нибудь девчонку из влажных снов. А не Ёнджуна, который закипел от каждой из этих мыслей, яростно снося две порции завтрака со стола. Гуща из турки растеклась по плите, окропляя осколки битой посуды на полу. Парень стоял посреди навороченного хаоса, тяжело дыша и признавая — похожая картина была в его душе, затянутая грозовыми тучами и надвигающимся штормом. «О чём ты только-...» — парень без сил осел на корточки, зарываясь руками во взлохмаченные волосы. Он мог обращаться только к себе, потому что больше не знал, как заговорить с Бомгю. «О чём ты только думаешь, идиот...»
***
Последние сообщения, на которые Бомгю решился, были: Bgye: Я выстирал твою одежду, хён. Когда могу тебе её вернуть? 18:33 Bgye: Могу занести в бар, ты сегодня на смене? 19:56 Прочтённые, они так и остались проигнорированы в тот день. Как и в последующие будни, за которые младший успел утонуть в безвылазном унынии и самобичевании за самый неоправданный побег в его жизни. За самый жалкий побег от самого себя. Он продолжал прятаться в бытовой суматохе, занимал себя поиском идей для фотоконкурса, исписывая листы идеями и набросками. Выходило депрессивно и мрачно, почти в его духе и стиле, которого он придерживался все эти годы до. Но только не из-за любви к ретро-снимкам былых десятилетий и сакральной философии, скрытой в отпечатке света на бумаге, скорее из-за самоощущения — внутри сплошное опустошение и горечь. Внутри что-то тоскливо ныло по вырванной, незаменимой части, что вплелась в его жизнь невидимыми нитями и прижилась, как собственное и родное. Скрывать нечего — он скучал по Ёнджуну до болезненно воющего сердца; до слабости в ладонях, которые начинали трястись от воспоминаний; до выматывающих разум мыслей, которые заполонили несчастную голову. Он скучал по Ёнджуну, просматривая совместные и сделанные лично фотографии, скучал, надевая уже выстиранную, но всё равно фантомно пахнущую им худи, что напоминала о совершённых ошибках и не начатом, так досадно, разговоре. О не сказанных, необходимых обоим, словах. Бомгю скучал до сжатой челюсти, вспоминая слова матери после его возвращения: «Ёнджунни единственный, на кого можно положиться! А ты — бессовестный оболтус!». Он был согласен со всеми обвинениями в свой адрес. И со всеми хвалебными, заслужено доставшимися Ёнджуну. Потому что Бомгю так и не смог его по-настоящему поблагодарить. Мама вообще начала подмечать многое: то, каким задумчивым стал сын, совершенно не восприимчивым к реальности, стоило его окликнуть или позвать. Каким рассеянным и нервным, когда та интересовалась делами его старшего друга, так и оставаясь без ответа. Каким подавленным он выглядел, стоило ей подметить, что Ёнджун уже давно не появлялся на пороге их дома, забирая её сына на очередные ночные прогулки. Даже родительница видела эти колоссальные изменения, протёкшие почти за неделю, которая казалась Бомгю вечностью. Отсутствие Ёнджуна в его жизни сравнимо со сквозной дырой в груди и сломанными часами, которые встали и перестали двигаться вперёд. Он не мог поделиться ни с кем своим отчаявшимся состоянием: Тэхён на утро после попойки в клубе обсыпал его извинениями вперемешку с восторгом от проведённого вечера и ночи, сделанными фотографиями и видео, которые успел запечатлеть с места событий, вопросами по поводу Ингука и успеха его подкатов к парню, который после первого десятка коктейлей не был против двоякого внимания в свою сторону. «Мы просто вели приятную беседу, не больше», — уверял его по телефону Бомгю, только вспоминая, что визитка с номером осталась в кармане дизайнерского пиджака. Вспоминая также, что и сама одежда так и позабылась где-то в квартире Ёнджуна, который не выходил на связь, редко отвечая даже в общей беседе. «— Джун занёс мне всё, не переживай. But, jesus christ, how creepy he was, дёрганный весь, раздражённый и жутко странный. Кажется, он хотел о чём-то поговорить, но стоило мне поинтересоваться, всё ли у него в порядке, как тут же слинял, weirdo. Ты не в курсе, что с ним?» Хотел бы Бомгю знать. Хотел бы также знать, что не так с ним самим, стоит теме перейти на Ёнджуна: что не так с его нервной системой, которая реагирует на старшего, как на приближающуюся опасность, заставляя всё тело покрываться морозными мурашками. Почему поспешно менял тему, отвлекая Кана то на приближающуюся фотовыставку, к которой он безрезультатно готовился, то на новую коллекцию друга, которую тот со дня на день должен был закончить. «— Пара завершающих штрихов и сможем отснять! Готовь свою аппаратуру, mate, Субин обещал показать всю свою дрянную натуру. Только для начала напоим его, иначе может не выйти!», — Тэхён был, как всегда, энергичен и возбуждён предстоящим релизом отшитой одежды, делился готовыми экземплярами, закупленным декором и пришедшими выкованными металлическими логотипами с Fancy Cellar, о которых он мечтал. Он заражал Бомгю своим энтузиазмом, пока тот всё пытался не думать об одном элементе головоломки: Ёнджун тоже будет принимать в этом участие, как поведал ему Кан в конце недели, вскользь говоря, что: «— Джун всё-таки решил присоединиться, сказал, что уже почти выздоровел!» — так, словно Бомгю знал, о чём шла речь. А он и понятия не имел, что старший болел какое-то время, ходил простуженный на смены и старательно скрывал горящие от температуры щёки за румянцем из-за красоты пришедших клиенток. Блеф, работающий без отказа. Бомгю будто выпал из жизни, из собственной и Ёнджуна, теряясь в цикличных, однообразных днях. Как он справлялся до этого, пока безумный скейтер не сбил его с ног, не окрестил «дорогушей» и не отпечатался перед глазами непроходящим мелькающим бельмом? Как Бомгю обходился без раздражающей занозы в заднице до этого, что сначала отторгалась организмом, досаждая нарывом, а теперь приросла, словно дополнительная конечность, без которой не обойтись? Парень не мог вспомнить, когда в последнее время в его голове была звенящая пустота, которую он старательно наполнял сторонней информацией, будь то искусство, наука фотографии, вышедшие модели камер и часы документальных фильмов про знаменитых творцов. Будь то злейшая зависть белокурому первогодке, на котором он был так яро помешан всё это время и отчаянно следил за каждым его пуком в инстаграмную ленту. Сейчас же новые фотографии из его профиля окидывались лишь скучающим взглядом среди иных подписок. Ёнджун разом вытеснил всё, что было у Бомгю до этого, и заполнил собой, воинственно отвоёвывая новые участки, до которых ещё никто не добирался. Даже сам Бомгю. Казалось, решение затянувшегося молчания, невербальной холодной войны между ними, было на поверхности. Стоило лишь расписать все те мысли, что клубками скручивались в голове по ночам, когда грусть и тоска активировались особенно сильно. Когда необходимость Ёнджуном обострялась, что и без того горела в нём с каждым днём всё настойчивее и жгучее. Но сколько бы раз он не открывал их диалог и не заводил палец над клавиатурой — слова не сплетались между собой, Бомгю вновь трусливо поджимал губы и боялся напороться на чужую холодность и отрешённость. Он боялся вопросов в лоб, контратаки и обвинений за украденный поцелуй, что преследовал его в тревожных снах. Тревожных, потому что там Ёнджун охотно отвечал ему, а на утро Бомгю просыпался в холодном поту и возбуждением, куда более очевидным, чем в первый раз. И это пугало и оттягивало момент разговора со старшим, перед которым было стыдно даже за то, про что он никогда не узнает. Бомгю чувствовал себя предателем каждый раз, когда невольно тянул руку, брезгливо отдёргивая её в последний момент от жаркого паха, и вновь наполнялся чувством вины за то, что испытывал. Он пробовал искать ответы, если не в самом себе, то на тематических форумах, контекст которых сначала были довольно безобидными: гормональный сбой, беспричинный подъём либидо, спонтанная эрекция и прочие научно-объяснимые вещи, которыми хотелось прикрыть собственные закрадывающиеся подозрения. Увесистые оправдания, которые помогли бы жить дальше с приписанными расстройствами, а не чувствами и странной тягой к парню, который никогда этого не одобрит. И сколько бы похожих симптомов он не находил у себя, сколько бы статей не прочёл про затянувшийся пубертат, спермотоксикоз, нарушение эндокринной системы и банальный хронический стресс, — червяк сомнения продолжал проедать его шаткую теорию в своей исключительной гетеросексуальности. Поэтому строка в поисковой системе: «Тест на бисексуальность» была лишь вопросом времени, которое Бомгю оттягивал как мог. Но эта была одна из впившихся в его голову подсказок, что дала ему синеволосая незнакомка в клубе. Залпом прочитав пару форумов и подробных статей, описывающих возникновение этого понятия, истоки и возможные причины, Бомгю вычитал самое важное, что почти довело его до слёз: «Это не патология и не болезнь. Быть бисексуалом — нормально. Предпочитать только женщин или мужчин также замечательно, как и предпочитать сразу оба пола». Бомгю старательно смаргивал непрошенную влагу, вспоминая слова той синеволосой незнакомки: «В два раза больше любви, в два раза больше выбора — разве не чудесно?» Она ведь и правда была хороша собой, и, возможно, если бы Ёнджун не вмешался в их завязывающее знакомство, думал бы он сейчас только о ней и её ярких синих волосах, что так запали в память. О её милой улыбке, звонком смехе и хрупкой фигуре, которую так легко было спрятать в своих согревающих объятиях. Но он, наконец, принял иной итог: все мысли поглощены Ёнджуном с самыми заурядными чёрными волосами, ехидным взглядом и невыносимым характером. С чарующей лисьей улыбкой, дурманящим парфюмом, гнусавым, мурлыкающим голосом, и приковывающими к себе пухлыми губами. С дурацким пошлым юмором, старческой вредностью, природной фотогеничностью и фантастической способностью удивлять то приготовленным кофе или Ирландцем, то щедро подаренным футляром. То ревностью без повода, то игрой в бойфрендов, то отсутствием обвинений за украденный поцелуй. Если из мыслей о старшем можно было вырабатывать электричество — Бомгю бы стал вечным двигателем. Но пока он был трусливым лузером, который сделал первый шаг: признался себе, что Ёнджун красивый не просто как человек, как объект для съёмки или фотомодель-любитель. Ёнджун не просто красив, как близкий друг или приятель, которому делаешь комплименты за обновления в гардеробе или смену причёски. Ёнджун красив, как привлекательный парень, которого хотелось поцеловать вновь. Как бы ни скрывал или стыдился этих мыслей Бомгю, они были весомее и правдивее лживых отговорок, которыми так и не удалось успокоить горящее день ото дня сердце. Его влекло к нему необъяснимой силой, и младшему оставалось молиться, чтобы это было лишь любопытство и интерес к собственному полу, а не что-то более сложное и запутанное. Что-то, что после окончательного осознания принесло бы ещё больше боли и разочарования, заставило бы лезть на стены от безвылазной агонии и горящего сердца, безответно ноющего по единственно необходимому человеку. Бомгю боялся взглянуть внутрь себя и найти отголоски похожих чувств уже сейчас, прекрасно понимая, что никому лучше от этого не будет. Ему стоило сосредоточиться хотя бы на дружеском примирении, которое залатает открытые раны после навороченного в душе хаоса, а не усугублять его, ещё глубже проваливаясь в пучину неизведанного.
***
До дня новой фотосессии он время от времени возвращался к старой фотографии Ёнджуна, которую сделал до знакомства с ним. Как и всегда, словно на приёме у психотерапевта, она излечивала его тоску и тревогу, будто приглашая постоять рядом и также, прикрыв глаза, почувствовать порыв ветра кончиками волос. Свист в ушах, дуновение свободы и безмятежности, которое ему было необходимо из-за недостатка Ёнджуна, звука его голоса, приглушённого смеха и игривой улыбки. Он засматривался на силуэт парня со снимка и продолжал краснеть от визуальной концентрации спокойствия и умиротворения, что растворяли все гнетущие мысли без остатка. Словно старший вновь был рядом, мягко хлопая по плечу и интересуясь, почему Бомгю так горько заламывал брови и безумно скучал. Почему разговаривал с фотографией, признаваясь каждому пикселю о своих сожалениях и страхе, прикасался пальцами к экрану, словно сквозь него мог дотронуться до парня, его горячей кожи, и вновь быть ближе. Так, будто они не молчали на протяжении недели, редко пересекаясь лишь в общей беседе, на безопасной территории отстранённых тем. Но даже тогда оба были увлечены рассказами Субина о новой типографной технике и недавно просмотренной японской анимации куда больше, чем ответами друг друга, словно зацепиться было не за что. Ёнджун больше не окликал его «дорогушей», не цеплялся к словам и не выводил на дурацкий обмен остроумными колкостями, сохраняя нейтралитет и равнодушие к тому, что Бомгю мог ответить. Да и последний, подобно старшему, в последний момент перед отправкой стирал прилипчивое «старпёр» из сообщений, а потом и полностью весь текст, обращённый к Ёнджуну напрямую, в противовес восхваляя скинутые превью новой коллекции, с которыми делился Кан накануне съёмок. Они обходили друг друга стороной, словно не было никаких bgye и yawnzzn в чате. Не было просмотренных вместе фильмов, душевных разговоров и часов прогулок под звёздным небом вдвоём. Словно они никогда не пересекались на набережной в тот злополучный день, разминаясь в своих направлениях, — Ёнджун успел вильнуть в сторону и успешно продолжить свой путь, не запоминая вставшего на пути незнакомца, а Бомгю не метнул взгляд ему вслед, так и оставаясь заворожённым открытым перед глазами видом утренней зари. Всё могло быть так просто. Всё могло сложиться иначе, если бы судьба не припечатала их двоих лицом к лицу, уводя землю из-под ног. Не делая младшего по-настоящему зависимым от Ёнджуна, от их вошедших в традицию встреч и переписок, которые осталось лишь перечитывать перед сном. Он не хотел приобретать эту привычку, как и хроническую тоску и печальную мину, что смотрела на него осуждающе из зеркального отражения. Он порывался написать ему ещё раз, набрать номер телефона, дойти до бара и лично всё прояснить, но все смелые решения в его жизни иссякли на пьяных поцелуях. Он безбожно трусил, оправдывая себя, что уже завтра они увидятся у Кана в подвале и эта обстановка должна расставить всё по местам — он не будет так тушеваться и по-скотски себя чувствовать в компании друзей. Вероятнее всего. Наверно. Может быть. Перед сном он вновь задавал вопросы в пустоту, сжимая на груди руку в районе болезненно стонущего сердца. Скучал ли Ёнджун по нему или рад, что Бомгю самостоятельно вычеркнул себя из его жизни, сожалея после о каждом сделанном шаге назад? О каждом слове, что родились с опозданием в его голове, так и оставаясь там неозвученными и неотправленными в сообщениях. Думал ли он о нём по ночам, когда сгущался мрак, разгоняющий самоуверенное «всё в порядке»? Или он действительно был в порядке, в отличие от младшего, который вновь мучался от затяжной бессонницы и отсутствия жизненных сил? Мучался из-за отсутствия самого Ёнджуна, скрашивающего его мартовские дни. Не дожидаясь ответа из космоса, он продолжал безуспешные попытки провалиться в сон, ворочаясь с бока на бок. Даже не догадываясь, что в одном баре за несколько километров от его дома ещё один парень тоже не мог справиться с пожирающими заживо мыслями. Он продолжал незаметно шмыгать носом, чтобы не испортить антураж профессиональной кокетливости, натянутой через силу. Потому что работа — единственное, что позволяло отвлечься хотя бы на мгновение, заставить шестерёнки крутиться в другую сторону, по иному поводу, и отодвинуть образ патлатого запуганного фотографа возле его входной двери. Он старательно цеплялся за каждую клиентку, благоухая от особы к особе, что улыбались ему той самой улыбкой, намёк которой он за пару лет за барной стойкой заучил наизусть. И если раньше он радовался большому выбору из красоток и считал себя поистине настоящим счастливчиком, то сейчас, как бы ни пытался засмотреться в ответ и дать зелёный свет, всё обрывалось на фразах: «Во сколько заканчиваешь, милый?» или «Оставишь мне свой номерок?», после которых Ёнджун, не узнавая себя, вежливо покачивал головой и предлагал по рабочей этике выпить что-нибудь ещё. Он не понимал себя. Внутри была полная суматоха из эмоций, которые было сложно опознать. Ёнджун считал, что должен злиться. На Бомгю, за его выходку в клубе, которая так и витала в воздухе нерешённой дилеммой, за его побег, последующее равнодушие к случившемуся между ними. Он словно пытался забыть это самостоятельно, оставляя Ёнджуна вариться в бурлящем котле непонимания одному. Вообще-то жертвой должен был быть он — это он должен бояться Бомгю, что вторгся в границы, недоступные для парней. Это он должен был бежать от него наутёк, предчувствуя разбор полётов и обсуждения разбухших чувств, эфемерно вспыхнувших и угаснувших в одиночестве. Это он должен вычленить и удалить каждое воспоминание из клуба, чтобы нормализовать сон и двигаться дальше, без жалости и оглядки, словно не жалел, что не прильнул к чужим губам в ответ. Будто этих инородных и отторгающих его сущностью порывов никогда не возникало раскатами грома по всему телу, когда парень забрался прохладными пальцами в его волосы и прижался ближе. Будто его сдерживали и насильно заставляли терпеть все эти неправильные извращения, к которым Ёнджун себя никогда не приписывал. В его до омерзения подавленном состоянии и нерабочем настрое был повинен лишь один человек, с которым ему предстояло уже завтра увидеться. Человек, которому он так и не смог ответить на личные сообщения, потому что тогда ждал далеко не возвращения собственной одежды. Он ждал, когда Бомгю придёт в себя и будет готов к серьёзному разговору, к которому и сам Ёнджун ещё не был готов. Сам он, уподобляясь младшему, с позором бежал от неизбежного, оттягивая момент разгадки затянувшейся паузы в их общении. — Ты такой преданный, Ёнджун-а, глазам не верю, — Джису подпёр его бок с неожиданным любопытством, заглядывая в опущенные глаза. Тот делал вид, что полностью сконцентрирован на скрипящих в руках стеклянных бокалах и их полированию безворсовой тряпкой. Но старший бармен намеревался растормошить его после завершения смены, ведь им определённо было о чём поговорить. — Ты отшил каждую милашку, что посылала тебе невербальные сигналы. Полагаю, всё серьёзно? — Не понимаю, о чём вы, хённим, — буркнул Ёнджун, вырванный из лап засасывающих мыслей. В последнее время он так привык быть ими отягощённым, что уже не знал, как из них выпутаться. По крайне мере, это было единственное место, где ещё был Бомгю, и он почти с печальной улыбкой подметил это, приписывая себя к ментальным мазохистам. — О твоей Очаровашке! Ты мне, кстати, так ничего и не рассказывал с того раза, потом умудрился заболеть, а теперь пришёл кислее лаймового концентрата и молчишь, — Джису хоть и был на несколько лет старше Ёнджуна, но выглядел, как пятигодовалый ребёнок, который капризно дул губы на отказ покупки приглянувшейся игрушки. — Потому что я ещё не до конца здоров. И вообще, это ваша вина, что я слёг. Нечего было на смену выходить не выздоровевшим, — Ёнджун стрельнул в старшего бармена осуждающим взглядом и показательно шмыгнул носом, дабы устыдить того за безответственность не только к своему здоровью, но и к здоровью своего коллеги. То, что иммунитет подкосился из-за расшатанных нервов и плохого сна, осталось в закулисье, но парню нужно было увильнуть от разгорающегося любопытства в глазах собеседника. — Прости-прости, ты же знаешь, я хотел как лучше, — он сердечно улыбнулся ему, хлопая по плечу. Редко когда младший сотрудник отчитывал его, но всегда по делу и с особой заботой, которая крепчала за время совместной работы. И именно эта внимательность и поддержка с обеих сторон отличала их от обычных коллег по цеху: они всегда могли подурачиться, обменяться историями из жизни и внезапно разговориться по душам, опустошая пару сотен граммов крепкого в нерабочие часы. Как раз и сейчас стояла умиротворённая тишина в пустом, после закрытия, баре, а за окном проглядывался еле рассеивающийся утренним заревом сумрак. И Джису рискнул вновь подступиться к закрытому парню: — Но молчишь-то ты не из-за простуды, Ёнджун-а. Что-то случилось же, я вижу. Джису знал, что позволило бы развязать ему язык охотнее: он аккуратно стукнул выуженными из-под столешницы роксами и недвусмысленно скосил взгляд на притихшего парня, что, казалось, всего секунду до собирался ощетиниться и начать отнекиваться. Но понимая, что старший бармен настроен серьёзно домучить его, он страдальчески выдохнул, не сопротивляясь разливающемуся Камики с его любимой табачной нотой. — Напиться — не выход, Джису-ним, — вяло пробурчал парень, когда к нему подставили порцию янтарного алкоголя. — Ёнджун-а, понятия «напиться» и «выпить» — совершенно разграничены. Как человек, работающий с дорогой выпивкой и знающий про культуру распития, ты должен понимать это, — он шустро нарезал дольку лайма на двоих, предлагая и парню её в дополнение. — Всего пятьдесят миллиграмм. За мой счёт. Расширь сосуды и поведай мне, чего у тебя голова так дымится всю смену. Джису подвёл свой рокс к чужому, глухо чокаясь, и оба решительно опрокинули алкоголь в горло. Ёнджуну не хватало этого жгучего ощущения в пищеводе и привкуса кедровых бочек на корне языка; он крепко зажмурился, скорее из-за удовлетворительного результата, чем от горькости японского виски. Старший бармен, пока сжёвывал свою дольку лайма, следил за медленно разглаживающимися морщинками меж бровей парня и ждал, пока тот самостоятельно заговорит. — Он-... — Ёнджун замялся, вновь забывая, что должен следовать раздутой небылице. Кашель спас его на этот раз, правдоподобно завуалировав сорвавшуюся оплошность. — Она... — более твёрдо заговорил он, отводя взгляд в сторону, — ...она меня поцеловала. Глаза старшего бармена радостно расширились и он, возбуждённо встрепенувшись, почти подлетел в воздух: — Настойчивые женщины, берущие всё в свои руки, — вот это по-нашему! Так она у тебя не просто очаровательная, она — драгоценная, получается? Ты счастливчик, Ёнджун-а! — его широкая улыбка так и осталась безответной, как и потухший чужой взгляд, что не разделил безудержной радости Джису. Последний, осознав, что сказанное не было похоже на хвастовство или счастливую новость, аналогично нахмурился, предполагая страшную догадку: — Погоди... значит, в этом проблема? — он опустил свою ладонь на чужое, уже опущенное плечо. — ...Ты ничего не почувствовал? Ёнджун шумно сглотнул, запутавшись в собственной лжи. Кому он сейчас подыгрывал: хённиму или собственному капризному эго, что хотело остаться нетронутым, не покалеченным? Кому он врал всё это время, если не самому себе? — Наоборот... — Ёнджун горько поджал губы, встречая недоумённый взгляд напротив. — Я... почувствовал. Что-то. Не знаю. Он растрепал свободной рукой волосы, будто силясь навести в голове порядок. Безуспешно. Стало лишь хуже, потому что дрожащая ладонь не осталась без внимания. — Ёнджун-а, всё в порядке, — медленно расплываясь в улыбке, Джису вернул руку на его плечо и мягко потрепал по нему, заставляя сконцентрироваться на его последующих словах: — То, что ты чувствуешь — это нормально. — И что я, по-вашему, чувствую? — Ёнджун хмыкнул под нос, вновь ощущая себя глупым дураком. Почему окружающим заметно и доступно то, что мельтешило перед его глазами и никак не воспринималось? Чего ещё он не знал о самом себе, что между строк прочёл старший бармен за их короткий и бессмысленный диалог? Парню казалось, что он достаточно провалился под толщу собственных хаотичных мыслей, чтобы прийти к единственно верному итогу: он сбрендил, слетел с катушек и был проклят дурманящим поцелуем, что отпечатком обжигал губы по сей день. — Слабость, волнение, трепет... твой мозг затуманен, мысли путаются, а по телу бегут мурашки от одной мысли о ней. Ты в замешательстве, не знаешь, как быть и поступать дальше, а всё, что ты хочешь — увидеть её как можно скорее. Коснуться, вдохнуть её запах и остаться рядом. Разве не так? Ёнджун скептически выгнул бровь, не ведясь на чужое загадочное подмигивание. — Хотите сказать, что я слабоумный маньяк? Джису прыснул от смеха, дважды, потому что Ёнджун очевидно не пошутил, а серьёзно не воспринимал собственного положения. — Нет, тугодум, всё куда проще, — старший по-доброму хохотнул и мягко ткнул в его грудь. — Ты влюблён. По уши влюблён, Ёнджун. «...Что?» — звеняще впилось в голову парня, который словно проваливался под толщу воды. Наверняка старший бармен всё перекрутил и чего-то недопонял из-за завуалированного рассказа. Очевидно, его субъективная оценка не могла быть точной, потому что и выдуманной девушки не существовало в помине. Был лишь Бомгю, его близкий друг, с которым у них странная, но очень плотная связь. Настолько, что он до сих пор не мог признаться коллеге, что именно его описывал всё это время, потому что всё зашло слишком далеко и тот уже сосватал его с воображаемой особой. Но так ли воображаема она была? Так ли далеко от истины поведана история их «отношений», играл ли Ёнджун, подвирая об очаровательности своей мнимой избранницы? Но как бы точно та ни соотносилась с реальным парнем Бомгю, Ёнджун не мог принять такой ответ старшего бармена всерьёз. Он запоздало похлопал глазами и показушно фыркнул, отводя глаза: — Что за глупости, — он из кожи вон лез, упорно натягивая уверенность и равнодушие. Потому что неоправданное «влюблён» пропечаталось в голове нестираемыми чернилами, въелось неизлечимой болячкой. И как теперь излечиться от оглашённого недуга, хотя бы скрыть видные на поверхности симптомы — следы лёгкого румянца на скулах, скованность и внезапно подвывающее под рёбрами сердце, — Ёнджун не знал, оставаясь при своей тактике слепой борьбы. — Нет ничего глупого в этом, — развёл руками Джису, не понимая, почему парень сопротивлялся очевидному. — Глупо бежать от этого, потому что куда бы ты от самого себя ни прятался, оно всё равно найдёт тебя. Сердце-то не обманешь-... — Хённим, простите, — Ёнджун резко прервал его, окончательно теряя нить разговора. Теряя и желание продолжать его, потому что внутри что-то отчётливо откликалось на выдвинутые аргументы и доводы. Уровень сомнения превысил критический, а в его ментальном положении подвергать мозг такой опасности не стоило — завтра будет ещё хуже, потому что услышанное теперь будет на повторе крутиться при виде Бомгю. Соотноситься с ним, искать схожесть в собственных запутанных чувствах, в его робости и нерешительности, и лишь больше укореняться. Этого нельзя было допустить, с младшим и так раздор и военное положение, а внесённые правки в и без того неустойчивую связь не дадут плодотворного результата. Было чем забить голову и без этого: он ещё не до конца принял собственное примирение с поцелуем, а теперь ему приписывали ещё и очевидную причину, по которой он мог так легко с ним свыкнуться. Причину, по которой обрывать с Бомгю общение сродни мучительной пытке; причину, из-за которой сердце уходило в пятки от мысли, что он завтра, наконец, его вновь увидит. Нет, Ёнджун определённо не влюблён. Он душевно болен; затоплен тоской и горьким сожалением, неоправданной злостью, непониманием и отчаянным принятием. И объят душащим страхом: ведь он был готов стерпеть ещё тысячи подобных поцелуев, если младший вновь с ним заговорит. — Уже поздно, пора по домам. Выспитесь как следует, — глухо бросил он, вытягивая из-под бара собственную куртку и на ходу накидывая её на плечи. А когда дверь со стороны чёрного хода с хлопком грохнула, Джису остался в звенящей тишине спящего города. Он вслух выдохнул, вновь доставая японский виски, чтобы наполнить свой одинокий рокс. — Ничего-ничего, — усмехнулся он себе под нос, воодушевлённо отбивая наполненной порцией виски о пустой бокал Ёнджуна. — Все мы были молодыми и глупыми. Все мы когда-то впервые влюблялись.
***
Старший непозволительно опаздывал. Настолько, что даже привыкший к его запоздалым приходам Кан нервно топтался из угла в угол и ежеминутно написывал ему иностранные ругательства в личные сообщения. Его «займитесь пока Субином, я буду позже» разозлило лишь пуще прежнего; несерьёзность и равнодушие к сердечному делу собственного друга бесили неимоверно. Тэхён продолжал резко выпаливать вслух: «Jesus, what an asshole!», пугая этим и так с трудом сконцентрированного Бомгю. Как бы Субин ни впечатлял его своим обаятельным позированием и стойко ни держался перед объективом, послушно исполняя любую просьбу или руководство Бомгю, как бы лёгок и пластичен ни был в работе и как бы хорошо ни смотрелся в кадре, голова младшего была занята другим — всё никак не появляющимся в подвале парнем. Он всё утро готовился его увидеть, репетировал слова приветствия, чтобы не звучать по-убогому скуляще, как встречающая любимого хозяина собачонка. Собрал так и не возвращённый серый домашний костюм и купил парню дюжину сладких апельсинов для поддержки его подкошенного иммунитета. Бомгю даже дважды почистил зубы, потому что собирался светить ими куда больше положенного, как только они встретятся. Вот только в течение штрафных двадцати минут, которые всегда ему отводились на подобных встречах, он так и не явился. Субин поддержал идею начать с него, чтобы не сидеть без дела, и с энтузиазмом облачился в чёрную кожанку, расшитую в районе сердца алыми кристаллами и мелким стеклянным бисером. Тонкие, будто капли крови, лески с нанизанными бусинами свисали из импровизированной вспоротой раны, напоминая Бомгю собственное тоскливо стонущее сердце. Он просто не мог работать в таком состоянии, но быть дополнительной причиной негодования Кана не хотелось — ещё немного и он применил бы каждый приём тхэквондо даже на нём, судя по раздутым ноздрям и сердитому пыхтению. Бомгю старательно зажимал затвор, стоило Субину сменить позу, интересуясь, всё ли он делал верно. Стоило ли ему убрать руки в карманы кожанки или наоборот, завести обе за голову, встать полубоком или прямо, имитировать походку и акцентировать внимание на декоре одежды. Парень был довольно инициативным и быстро схватывал на лету — Бомгю зря сомневался в его способностях, думая, что тот в силу добродушного и мягкого характера стал бы тушеваться перед объективом, и превратился в неловкого истукана. Хотя, может, это всё же выпитый заранее бокал виски с колой, которой он разбавил дорогущий бурбон Кана под его осуждающим взглядом. Работа шла шустрее, чем с Ёнджуном, потому что Бомгю не терялся во время съёмки, не засматривался через объектив на друга перед ним и не делал лишних кадров, персонально для себя, коими он забил всю карту в прошлый раз, зумируя на каждой детали. Потому что для него Ёнджун пестрил ими, привлекая слишком много его личного внимания. И неприличного тоже. А ведь профессиональный фотограф не должен, как помешанный, щёлкать затвором на каждый проскальзывающий в свою сторону прищуренный взгляд. Он должен оставаться рассудительным и думать, анализировать, но мозг Бомгю лишь сбоил и выключался, превращая его из коммерческого фотографа в сталкера-папарацци. В крайне глупого и бестолкового сталкера-папарацци, потому что никто не был заинтересован в десятках приближённых фотографий лица Ёнджуна, его родинке под глазом, трещинах на губах и линии челюсти. Никто, кроме самого Бомгю. Субин сменил уже половину Кановской коллекции, отстреливаясь за пролетевший вмиг час. Ёнджун же был на подходе, по словам успокоившегося Кана, что разместился на диванчике с бокалом крепкого, медленно крутя кубиками льда в нём. Лучше бы он не говорил ничего, потому что Бомгю пришлось повторно готовить себя к штурму: тело предательски тряслось от одной мысли, что старший уже близко и мог заявиться в любой момент. — Мне переодеваться дальше или закончим на этом? — добродушно поинтересовался Субин, стягивая с себя расшитую металлическими вставками рубашку в крупную клетку. — Пока хёна ещё нет, можем снимать дальше. И тебе меньше ждать, и ему меньше работы. — М-мне... всё равно, — замялся Бомгю, явно блефуя. Ведь половина образов отводилась именно старшему, и сокращение этого количества влекло к уменьшению времени их съёмки. Персонального общения через объектив фотоаппарата, сквозь который Бомгю мог бы им налюбоваться вдоволь. Он эгоистично хотел отвоевать собственное законное время со старшим, понимая головой, как глупо это звучало. Поэтому ему приходилось лишь неловко теребить ремень камеры на шее и искоса поглядывать на Субина, ожидая его вердикта. — Если честно, я бы с удовольствием ещё примерил что-нибудь... — расплылся он в широкой улыбке, любопытно оглядывая густо завешанные вешалки диковинными вещами. — А!.. Это, хён... может, отдохнёшь? Мы уже достаточно отсняли и... — он так яро встрепенулся, что Субин тут же отпрыгнул от вешалок, будто обжигаясь. Бомгю растерянно лепетал дальше, сжимая в пальцах несчастный никон. — Может, дождёмся всё-таки... Ёнджуна-хёна? Субин пару раз похлопал глазами перед тем, как кратко кивнуть. Его ответная улыбка сквозила мнимым пониманием, почему Бомгю так жарко распылился, пробуя его остановить. — Ах, ты такой заботливый, Бомгю-я! Пожалуй, ты прав, давай оставим остальное на Ёнджуна-хёна, — Субин подошёл ближе, аккуратно обхватывая щёки парня своими ладонями и мило трепля из стороны в сторону. — И тебе стоит отдохнуть, а то вон весь горишь от переутомления! — Субун-хун, прукруту, — заворчал он сквозь стиснутые уточкой губы, даже не пытаясь вырваться из чужих рук. Ладони Субина приятно охлаждали жар, прильнувший от неловкости к лицу. Тот добродушно продолжал трепать его за предоставленные щёки и протягивать по-доброму: «Мила-а-ашка», отвлекая Бомгю от одной незначительной мелочи — приближающихся звуков шагов на входе к подвалу. Отвлекая также от беспардонно распахнутой двери и подлетевшего с дивана Кана, который чуть ли не расплескал собственную выпивку на себя. Бомгю пропустил мимо ушей эмоциональное: «Jesus Christ, you freaking me out!» и не заметил вперившихся в него тёмных глаз, принадлежащих вошедшему. И только когда уже сам Субин обратил внимание на пополнение в подвале и расплылся в приветственной улыбке, восклицая: «Хён, мы уже тебя заждались!», Бомгю, наконец, повернул своё лицо в сторону входной двери и заледенел. В ушах растёкся тихий писк, перекрывающий другие звуки. Кроме, кажется, неумолимых ударов сердца, которое яростно вырывалось наружу. Бомгю не мог перестать смотреть на него, как и не мог сделать ни вдоха, ни выдоха; не мог контролировать прильнувший к лицу румянец и дрожь в теле. В присутствии Ёнджуна он вообще больше ничего не мог, кроме как молча пялиться на него и хлопать ртом, подобно немой рыбёшке, выброшенной на берег. — Не рассчитал со временем, sorry, — обратился Ёнджун к Кану, с трудом разрывая зрительный контакт с фотографом. Лицо последнего было беспричинно стиснуто в ладонях Субина, и выглядело преступно миловидно, настолько, что старший был близок к тому, чтобы улыбнуться. Но он подавил эту внезапную вспышку слабости, понимая, что секундного взгляда на парня хватило, чтобы забыться. Сокрушительная сила. — Говнюк ты, — пробурчал Кан, плюхаясь обратно на диван. — Спишу твою рассеянность и проблемы с элементарной математикой на простуду. Поблагодари, что моя ступня не поприветствовала твоё лицо ещё с порога, priсk. — Премного благодарен, господин Кан, спасибо за милосердие, — Ёнджун сложил две ладони вместе и показушно поклонился, гадко улыбаясь. Тэхён фыркнул на представление и завёл кулак, будто грозясь всё-таки развязать драку, но подошедший Субин прервал их обмен любезностями, мягко подталкивая старшего, наконец, пройти с порога хотя бы на шаг. А то он так и не сдвинулся с места, словно не собирался оставаться, желая метнуться за дверь обратно домой. Эта идея действительно преследовала его, всю дорогу нашёптывая: «Там будет он», что делало его шаг неестественно медленным и заторможенным. Что заставило его пройтись вокруг частного сектора дважды из-за страха и нерешительности пересечь двор чужого пристанища. Потому что Бомгю воспламенял в нём неописуемый микс чувств, в которых неясно, что преобладало больше: обида, притяжение, сожаление, тоска или опасение. Разнообразные ингредиенты, несочетающиеся между собой, превратились в коктейль, затопивший его до краёв. — Ёнджун-хён, еще половина коллекции, поторопись, — Субин похлопал его по плечам, стараясь растормошить напряжённые мышцы и невнятную заторможенность. — Не заставляй Бомгю ждать. Упомянутый сжал в пальцах никон и замер, стоило Ёнджуну, которого подтолкнули в спину, махом приблизиться к нему. Взгляды обоих робко заметались, боясь пересечься даже на миг, иначе провал, разгром и раскрытие. Иначе наружу вылезло бы то самое, что крутилось на языке ещё с начала недели затянутого молчания. — Привет. «Я скучал». — Привет, хён. «Я тоже ужасно по тебе скучал». Сухость их разговора не осталась незамеченной со стороны. Субин, присоединившись на диван к Кану, вдруг переглянулся с ним, убеждаясь, что не только ему показалась эта нависшая густым туманом атмосфера. — Какие-то они... — тихо шепнул Тэхён, прикладывая к губам ладонь и заканчивая с другом в унисон: — Strange... — Странные. Они кивнули друг другу, подтверждая, что это не учебная тревога или выдумки обоих, и продолжили наблюдать за взаимодействиями парней, навострив уши. Но как бы они ни прислушивались к дальнейшему диалогу — его не было. Ёнджун, больше не произнося ни слова, отошёл к вешалкам и занялся перевоплощением в выходца с глянца, в то время как Бомгю, отвернувшись к осветительным приборам, принялся их настраивать и регулировать углы, будто в этом была необходимость. Чтобы занять себя хоть чем-то отличным от рассматривания обнажённого по пояс парня за его спиной, которого он каждым сантиметром своей кожи чувствовал. Он не мог ни скрыться, ни сбежать от этого ощущения повсеместного присутствия Ёнджуна, его тяжёлого, нечитаемого выражения лица и поджатых губ. Его прошелестевшего «привет» хриплым из-за болезни голосом. — ...Можем начать? — проронил Ёнджун, поправляя чёрный рванный свитер в крупную вязку на плечах, что обнажал кожу ключиц грубыми дырами и разрезами. Длинные рукава были расшиты металлическими плашками и свисали ниже пояса, подол был усыпан вышитыми серебряными нитями в мелкий крестик, напоминающие Бомгю звёзды на ночном небе. Напоминающие ему их поздние прогулки, долгие разговоры и просмотренные вместе фильмы; хруст снэков, звук его смеха во всё горло и горячие объятия, без которых всё тело промёрзло зимней стужей. Бомгю кратко кивнул, пытаясь унять дрожь в руках. Он глубоко вдохнул и судорожно выдохнул, сравнивая вид перед ним с первой фотосессией, на которой они ещё были заклеймёнными врагами. Но даже тогда в глазах Ёнджуна было куда больше живых и ярких эмоций, нежели сейчас. Пусть и негативные, пусть и слова, которые текли из старшего в то время, сквозили ядом и токсичностью, но они были. Теперь же парень молча поправил свои волосы и встал напротив опущенного объектива, покорно, почти равнодушно, ожидая команд, которым всегда противился. «Лучше бы ты меня всё так же ненавидел», — поникши подумал Бомгю, поднимая фотоаппарат к лицу. Ведь у Ёнджуна было столько причин для этого — младший предал его доверие и не взял за это ответственность, сбежал от неозвученных проблем. Прикинулся слепым и глухим, слабоумным с отшибленной памятью и чувствами, словно не было никаких поцелуев в клубе и неловкого утра после. Словно он не помнил, что Ёнджун добродушно приготовил ему завтрак и ухаживал, как за младенцем по дороге до своего дома. Как Ёнджун улыбался ему в последний раз, называя «дорогушей». «Это ты всё испортил, лузер», — подытожил Бомгю, обращаясь к самому себе. Взгляд Ёнджуна выжидающе остановился на объективе камеры. Щелчок. Он приподнял голову, расправляясь в плечах, и медленно начал перетекать из позы в позу, слыша только: Щелчок, щелчок, щелчок... Только это. Потому что на протяжении всей съёмки Бомгю не проронил ни слова в его адрес, ни одних колкостей и нравоучений. Ни одного ворчащего: «Поторапливайся, старпёр», «Что это ещё за выражение лица, придурок?» или хотя бы «Поправь волосы!», которое он ожидал услышать, нарочно не убирая свисшую на глаза чёрную прядь. Подолгу не отводя взгляда от сфокусированного на нём объектива, статично не меняя позиций, которые не одобрял в прошлом Бомгю, при каждом случае отчитывая его за посредственность. Но всё, что ему оставалось: невольно скашивать глаза на закушенные губы и в очередной раз слышать в гробовой тишине раздающиеся щелчки механического затвора.
***
— Oh my gosh, Джунни, посмотри сюда! — Кан скакал рядом с Бомгю, который открыл ему галерею получившихся снимков. Субин подпирал его сбоку, рассматривая сначала свои: фотограф периодически отсыпал ему горсть комплиментов и неподдельного удивления из-за получившегося результата и той отдачи, что он увидел. — Хён, ты отлично постарался, правда. Я в приятном ахуе, — шутливо произнёс он, наконец, впервые за вечер широко улыбаясь. Субин подметил этот факт, соотнося с общей картиной: с момента прихода старшего хёна атмосфера стояла натянуто-тяжёлая, они больше не пререкались между собой, не дурачились и не сцеплялись, подобно жевательным конфетам, как это было до. И хоть ни оскорблений, ни колкостей не звучало тоже, и в целом не казалось, что они были в ссоре или обиде друг на друга, но их мельтешащие по противоположным углам взгляды и старательное игнорирование не ускользнуло от его зорких глаз. И не только его. Кан периодически непонимающе переглядывался с ним, хмурясь и невербально спрашивая: «Whats wrong with them?», на что парень мог лишь пожимать плечами и продолжать наблюдать. Он теплил надежду, что ему лишь казалась эта холодность, вьюгой проносящаяся между друзьями. Но как только Ёнджун поравнялся с компанией на Канов зов, Субин подметил очередное подтверждение: Бомгю поджал голову в плечи и весь сжался, будто от страха. Будто присутствие старшего наваливалось на него непосильным грузом, вес которого он не мог вынести. Как и ту тень боли, которую он с трудом скрывал каждый раз, когда их взгляды мимолётно пересекались. Ёнджун выглядел не лучше, но если раньше это можно было списать на его болезненное состояние и периодический кашель, слабость в теле и нездоровую бледность, то вкупе с необычайно молчаливым и забитым Бомгю его поведение и вид интерпретировались иначе. «Что-то случилось», — в очередной раз скосив глаза на Кана, мысленно обратился он. «Absolutely something happened», — кивнул ему друг, неосознанно подтверждая чужие догадки. Бомгю продолжал переключать снимки, перешедшие с первой модели на следующую, и старался игнорировать чужой душащий запах парфюма с примесью медицинских лекарств и табака. Ёнджун, в свою очередь, игнорировал его подрагивающий палец, дёрганно зажимающий кнопку «следующее», и не поднимающийся, пропитанный насквозь тоской и унынием, взгляд, которым он бегло оглядывал получившиеся фотографии. На некоторых снимках на лице старшего была та самая злополучная прядь, перекрывающая часть глаза и брови, и не то, чтобы это испортило на корню кадр, просто это была единственная причина, по которой он мог начать говорить: — Стой, тут... — он ткнул в дисплей на своё лицо и глухо добавил: — Почему сразу не сказал, что волосы мешают? Такая фотография бы вышла... Бомгю не сразу понял, что это реальный Ёнджун обратился к нему, а не фантомный голос из головы, который в одинокие вечера начал его преследовать. Он беззвучно приоткрыл рот, шумно вдыхая: — Э... Я-... я и сам не обратил внимание... — «лжец» пронеслось в голове громовым раскатом. Он натянул подобие улыбки и более непринуждённо добавил: — ...Ничего страшного, там ещё много снимков. Я отсею всё ненужное. Бомгю не ожидал услышать что-то в ответ. Но Ёнджун сверлил дыру в его черепе какое-то время, собираясь с мыслями: — ...Отсеешь всё ненужное, — хрипло проговорил он по слогам, горько ухмыляясь. Он задохнулся от жгучей горечи, подошедшей к горлу совсем опасно: — Как жаль, что такое можно только с фотографиями... Да, Бомгю? Кан с Субином вновь невольно переглянулись, понимая, что дело совсем худо. Потому что Бомгю перестал дышать, его палец завис над кнопкой переключения, а глаза немигающе пялились куда-то под ноги и набирались влагой, которую сложно стало сдерживать. «Нужно что-то предпринять!» — выпучил глаза Субин на засуетившегося Тэхёна, и тот резко встрепенулся, громко хлопая в ладоши по привычке: — Well!.. Раз уж мы закончили, не пора бы обмыть очередную коллекцию, а? — он сжал плечо Бомгю и Ёнджуна, мягко трепля их. — Давайте повесел! -... — Я пас, — старший сбросил его руку, глухо заходясь кашлем. — Лучше пойду домой, а то пуще разболеюсь. — Come on, nerd, оставайся, пару бокалов горячительного и ты снова будешь на ногах! — Кан страдальчески свёл брови, но даже по-щенячьи состроенные глаза не помогли ему растопить заледеневшее сердце Ёнджуна. То уже как с неделю превратилось в вечную мерзлоту и не подавало признаков жизни. — В другой раз, — аккуратно оттянув от себя прилепившегося Тэхёна, он направился на выход, выуживая из кармана пачку сигарет. Он собирался покинуть компанию без продолжительных прощаний, потому что торопился вычеркнуть образ Бомгю из памяти, словно ненужную, испорченную фотографию. Вычеркнуть его разбитый вид после сказанного, опрометчиво пророненного с уст; рвущееся сожаление в заломленных бровях и опущенном взгляде, так, словно тот действительно приговорил себя к пожизненному заключению. И почему он чувствовал себя зеркально похоже? Почему тело немело, вея слабостью рядом с ним, почему до жути хотелось коснуться его, услышать смех и всмотреться в глаза долго и пытливо? Почему так больно смотреть на закушенные губы, истерзанные до кровавых корок, и подрагивающие пальцы, дрожь которых лишь усиливалась? Почему за сказанное ему безбожно стыдно, почему хотелось прижать младшего к себе и извиниться, но вместо этого Ёнджун сбегал, как последний подлец? Не потому ли, что Бомгю поступил так первым? Они застряли в вечном цикле побега. Друг от друга. От самих себя. Прокрутив ручку входной двери, его остановил голос, который он уже не ожидал услышать в свою сторону: — Хён!.. — Бомгю боязливо, будто опасаясь приближаться, подошёл к нему, сжимая в руке пакет. — ...Да? — Ещё раз спасибо... за одежду, вот, — он протянул ему пакет, заставляя Ёнджуна нерешительно ухватиться за его край. — ...Там ещё апельсины. Съешь их, чтобы больше не болеть. Их пальцы соприкасались костяшками, но даже эта доля тепла, что исходила от чужой кожи, не позволила Ёнджуну вовремя отступить и натянуть обратно маску безразличия, что и так трещала по швам. Потому что влажные блики в глазах Бомгю и его трепетно дрожащие ресницы завораживали. Потому что его прямой взгляд полный отчаяния и бескрайней печали превращал в фарш грудную клетку, перекручивая кости и внутренности. — ...Спасибо, — хрипло ответил Ёнджун спустя минуту непрерывных игр в гляделки. Он проиграл в них, отворачиваясь к двери и намереваясь покинуть подвал, чтобы наконец исчезнуть. Чтобы перестать выдавать своё желание остаться рядом и утешить парня, что был перед ним в неузнаваемом раздробленном состоянии. Но тот продолжал падать вглубь бездны, что его неумолимо засасывала: Бомгю от безысходности вцепился в его запястье, вновь захлопывая ловушку, из которой старший и так выбрался с трудом: — Если нужно что-то ещё... Что угодно, просто... дай знать. «Пожалуйста, поговори со мной». Ёнджун не сдержал мягкий смешок и последующую улыбку, которую не было сил и причин скрывать. «Почему ты, блять, такой очаровательный», — отчаянно подумал он, сдаваясь. Если он не коснётся его прямо сейчас, точно погибнет в мучительной агонии. И Ёнджун, понимая это, не выдержал: ладонь сама легла на чужую макушку и мягко потрепала по волосам. Он хотел бы большего — провести по контуру скулы большим пальцем, обвести подбородок и приподнять за него повыше, чтобы Бомгю не прижимал голову и не тушевался после сказанного. Поддеть кончик носа, дразня, разгладить проложенную морщинку между бровями и притянуть ближе, чтобы уткнуться в чужой лоб своим. Но... за разрушенной кирпичной стеной оказалась очередная преграда из бронебойных металлических плит. И какой бы кувалдой он ни бил по ним, те вряд ли одарят его старания слабыми потёртостями и вмятинами. Предел достигнут. — Не переживай так за меня, — он позволил себе аккуратно поправить растрёпанные самолично волосы и резко убрал руку от чужой головы, чтобы не совершить ещё больше опрометчивых действий. — Я уже почти здоров и полон сил. Бомгю кратко промычал на этот крайне неубедительный ответ и отпустил чужое запястье, что крепко стискивал всё это время. Будто боясь потерять ускользающую веру в то, что можно вернуть время вспять и быть обычными друзьями, которые никогда не целовались. Вот только из памяти действительно нельзя отсеять воспоминания, помещая их в корзину. Нельзя заставить мозг перестать подкидывать фантомные ощущения пережитого, нельзя поставить себя на паузу и просто... не думать. Как и нельзя назвать их отношения до переломного момента — обычными. Поцелуй — не ошибка по пьяни и не отклонение от шаблона, образца которого у Бомгю не было. Поцелуй — не ненужный смазанный кадр, который без сомнения удаляешь с карты памяти. — Пока, — Ёнджун улыбнулся ему напоследок как прежде — ласково, как только умел, и скрылся за дверью, оставляя младшего с вывернутыми рёбрами наружу и оголённым, изуродованным сердцем. Поцелуй — следствие того, что Бомгю испытывал к парню всё это время. Правда, поняв и признав это, никакого облегчения не было. Всё стало лишь хуже и запутаннее, а их подкошенная дружба катилась в тартарары, заставляя Бомгю увядать на глазах. Заставляя оставить старшего парня в покое, что покинул подвал перед его носом, и больше не вмешиваться. «Это ты всё испортил, грёбанный лузер», — затопив голову единственной мыслью, фотограф поджал губы от разочарования в самом себе. В воцарившейся тишине помещения он не замечал притихших друзей, которые остались в стороне полностью обескураженными от развернувшейся картины. — Ничего не понимаю... — вдруг заговорил Субин первый, возвращая своим голосом Бомгю на землю. — Ребят, вы... что между вами произошло? — Im so confused right now... Вы опять за старое? Поругались? Подрались? — накидывал идеи Кан, понимая, что ни одна из них вряд ли подходит. Бомгю отрицательно мотнул головой, горько улыбаясь. «Лучше бы мы подрались. Это было бы не так больно», — он оставил эту мысль при себе, разворачиваясь к потерянным друзьям. Вместо правды он лишь растянул губы в улыбке пошире, чтобы звучать бодрее и привычнее: — Тэхённи, что в твоём мини-баре самое крепкое?
***
Бомгю так и не смог залить свою скулящую душу алкоголем, как обычно делали одногодки в его состоянии. С трудом прикончив один скудный бокал бурбона со льдом, он охарактеризовал свой уровень выдержки «всё, что с кофе — сносно» и «то, что готовит Ёнджун — безупречно», отказываясь впоследствии от добавки чистой выпивки. Субин и Кан долго упрашивали его остаться подольше, всё пытаясь выудить хоть крупицу информации по поводу перемен в их отношениях, которые сложно было описать. — Я уже заметил, что в общем чате вы почти не контактируете, но... — Субин пробовал протоптать дорогу к загадочным метаморфозам, безуспешно нащупывая подсказки в чужом лице. — Думал, что вы просто... больше предпочитаете личное общение. — Живое, — втиснулся в размышления Кан, поднимая палец вверх, — ведь вы частенько по ночам тусуете без нас, негодники. А я, между прочим, ещё ни разу у тебя не был! — Прости, — виновато улыбнулся Бомгю, крутя в руках пустой бокал. — Я обязательно позову вас двоих к себе как-нибудь. — Только нас двоих? — выгнул бровь Субин, будто ослышался. — Не думаю, что хён захочет прийти теперь, — прошелестел Бомгю под нос, словно и не хотел, чтобы его услышали. Но его окружали люди, которые жаждали помочь ему и считывали все мнимые сигналы. — Почему ты так думаешь? — тихо спросил Субин, перемещаясь с кресла на пол, ближе к парню, который почти растёкся по журнальному столу от подавленности. Кан подполз следом к другому боку, устраиваясь ближе. — Потому что... потому, — Бомгю с тяжёлым вздохом уткнулся лбом в сложенные на столе руке и притих, притворяясь мёртвым. Может, тогда друзья, наконец, нашли бы другую тему для разговора вместо выворачивания его наизнанку? Но те были непоколебимы в своём стремлении вскрыть раны, что упёрто скрывали. — Тебе не обязательно говорить нам причину... пока что, — Субин был аккуратен даже в том, как ласково он положил горячую ладонь на сгорбленную спину парня. — Но мне важно знать: сказал ли тебе это Ёнджун-хён лично или ты из своих лишь соображений сделал такой вывод? — Ему не обязательно говорить мне, чтобы я понимал это. Я ж не слепой, я и так всё вижу... — Bullshit, mate! Что за чушь ты несёшь? — Кан от негодования стукнул дном своего бокала по столику, пугая этим всех, включая себя. Он собрал пальцами по лаковому глянцу брызги виски и сбавил обороты, понимая, что сейчас не лучшее время для бурного эмоционального всплеска. — Вот что я тебе скажу: как человек, знакомый с Джунни достаточно давно, я знаю, как выглядит его злость, обида и разочарование. Знаю, какой он, когда хандрит и нервничает из-за родителей, когда раздражён и уходит в себя из-за усталости и проблем. Знаю его кокетливого, игривого и безумно весёлого, особенно, когда напьётся. Знаю его поддерживающим слушателем, верным и внимательным другом, который ценит чужую безопасность и чувства. Я знаю его разным, со всех худших и лучших сторон, но... То, что я увидел сегодня... было впервые. Тэхён утомлённо выдохнул, массируя висок свободной рукой и думая, достаточно понятно ли он выразился в такой сумбурной тираде. Но Субин подхватил каждое слово, словно все они крутились на собственном языке: — Тэхённи прав, Бомгю-я, только не обижайся, но... нам в этом случае всё же виднее. Ёнджун-хён действительно... был иным сегодня. И это далеко не то представление, что ты, очевидно, навязал самому себе. Но если бы вы оба поговорили, то определённо всё бы встало на свои места. Кан молча размышлял о всей ситуации, пытаясь припомнить, когда парни взаимодействовали последний раз. В голову приходил лишь клуб, после которого Бомгю ночевал у старшего и на утро уже был у себя, кратко сообщая, что после отправления Кана они и сами поехали домой. Потом был Ёнджун, который занёс ему пиджак с боди и выглядел до ужаса потерянным и выпадающим из реальности. Но если тогда это казалось мелочами, отголосками пьяной ночи и утреннего отходняка, то теперь, связывая накопленные подсказки, Тэхён внезапно заговорил: — Это связано с «daddy's palace», am I right? Что-то произошло там, чего я не знаю? — то, как вздрогнул Бомгю, было окончательной точкой в расследовании нехитрого дела. Кан прищурился, понимая, что нащупал лазейку: — Что случилось после того, как я уехал? — Н-ничего такого... — сглотнув ком, начал защищаться Бомгю, сам не зная, почему так сложно произнести причину его страдальческого состояния. Он только принял это сам, но озвучивать проблему вслух было невыносимо до сих пор. — Тот парень с фотоаппаратом, Ингук, уехал с братом, верно? И вы остались с Ёнджуном, по твоим словам, сразу поехав к нему. Но почему он не вызвал тебе такси на домашний адрес, ведь ты был во вменяемом состоянии, чтобы добраться самостоятельно. Значит... вы ещё выпили вместе? И продолжили находиться в клубе? Для геев? Пьяные? Jesus christ... Только не говори, что меЖДУ ВАМИ ЧТО-Т-... — Тэхён-а, ты давишь... — Субин метнул в него испепеляющий взгляд, а такая его серьёзность напугала даже Кана, что подавил рвущийся писк наружу и молча осел на своё место. Бомгю продолжал вжимать голову в сложенные руки, будто каждое произнесённое слово пригвождало его теснее. Воспоминания глумились над ним, приписывая все земные грехи разом, не давая даже сделать полноценный вздох. — Мы не-... не было ничего т-такого, — сипло заговорил он, пробуя оправдаться. — Ёнджуну нравятся девушки, забыли? Троица тяжело вздохнула в унисон, каждый по своей причине. — Забудешь такое, он каждую девчонку красочно описывает, — сморщился Кан, подпирая подбородок рукой. Субин активно закивал, сытый по горло интимными подробностями жизни его друга. В хвастовстве Ёнджуну не было равных: он кичился постельными достижениями, как одним из немногих, в чём преуспевал. Обделённый родительским пониманием и поддержкой он искал их собственными путями: секс был самым эффективным, потому что довольные женщины всегда богаты на сладкие речи и похвалу. — Ну вот, — горько хмыкнул Бомгю, отлипая от журнального столика. Ему казалось озвученного достаточно, чтобы отбросить от себя все подозрения, но Субин вдруг перенёс с его спины ладонь, обхватывая запястье. Так, словно был готов удержать его от очередного побега. — Но... что насчёт тебя? Бомгю болезненно нахмурился, понимая, что в его ране продолжали копаться ржавыми гвоздями. — Я же говорил, я тоже по-дев-... — Да-да, ты говорил... — мягко прервал его Субин, невольно растирая его напряжённое запястье большим пальцем. — В присутствии Ёнджуна. Но, поверь мне, я знаю каким хён может быть навязчивым и непробивным. Поэтому я спрошу ещё раз... Бомгю-я, тебе нравятся только девушки? Бомгю, загнанный в угол умелыми гончими, вперился в край стола перед собой и оцепенел. В голове был бескрайний океан мыслей и сомнений, полной неразберихи и собственного самокопания. Он больше не был уверен в чём-либо, оставаясь в молчаливом смятении и раскаянии перед друзьями, которые понимающе ждали его ответа. Давали время, чтобы взвесить все за и против, оглянуться и понять, что осуждения не последует, каким бы ответ ни был. Что нет Ёнджуна рядом, который определённо высказал бы своё «фу» на пополнение в голубые ряды, пробуя вернуть на путь истинный очередными рассказами про свой плотский опыт. Больше не было факторов, искажающих его решение. Но голос продолжал предательски дрожать, выдавая его накопленный страх: — Я не-... я не уверен. Я не знаю... — подбородок парня пошёл судорогой и страдальчески поджался с каждым через усилие выжатым изо рта словом: — ...Возможно... возможно, мне нравятся и п-... Кану не нужно было дослушивать. Он в порыве подлетел к парню и стиснул в своих руках, сбивчиво лепеча: «This's okay, this is totally fine, sweetheart», чувствуя, как тот поверженно уткнул свои влажные глаза в его подставленное так кстати плечо. Субин чувственно обнял обоих, ощущая жгучую ответственность за чужие приглушённые рыдания, которые словно пушечным ядром пробило. Бомгю с надрывом плакал, заставляя обоих друзей лишь сильнее поджимать его с обеих сторон и самим сдерживать одинокие слёзы, которые безвольно сыпались с ресниц. Всё его тело крупно содрогалось от всхлипов и разрывающего ощущения внутри, словно вспоротый фурункул, наконец, перестал нарывать и был удалён из тела. Но теперь сквозящая дыра кровоточила и ныла, пока Кан пробовал подлатать её, зарываясь пальцами в волосы на затылке и прижимая крепче к своему плечу. Пока Субин наносил ментальное обезболивающее, разделяя тепло своего тела с ним напополам. Каждое их слово: — Всё в порядке, не плачь. — Мы рядом. — Это нормально. И добивающее: — Тебе не нужно бояться этого. ...словно лечебная пилюля, постепенно притупляла боль от бесконечного самопожирания и ментального разложения, которым он подвергал себя на протяжении последних ночей. Пока пробовал понять себя самостоятельно, но всегда находил аргументы против фактов, что бельмом стояли перед глазами. Он упёрто боролся с самим с собой, не догадываясь, что никогда не выиграет. Потому что каждый для себя соратник, а не противник. Бомгю проплакал ещё минут двадцать, за которые сила дружеских объятий ни на ньютон не стала меньше. Они продолжали тихо успокаивать его, пока тот сиротливо не обронил, шумно шмыгнув носом: — ...И чем я вас заслужил? — троица в унисон по-доброму засмеялась, стирая кулаками остатки слёз с глаз. Чувство опустошения, граничащее с невесомостью и спокойствием, пришло следом после бурного потока и мучительной скованности. Бомгю ощущал себя приятно выжатым и лёгким, в голове была молчаливая пустошь, мирная водная гладь и безоблачное голубое небо. Трепетная эйфория после вскрытия тайн. — Не говори так, — улыбнулся ему Субин, мягко растирая предплечье друга. — Мы с тобой безвозмездно и без причин. — Безвозмездно и без причин, — вторил ему Кан, заглядывая в его глаза, чтобы быть ещё убедительнее. Хотя Бомгю не нужны были доказательства оного. Он был готов расплакаться и во второй раз, лишь смотря на лица людей, что были рядом. — Спасибо... Спасибо, что вы есть, — он скромно, но улыбался, продолжая растирать саднящие от соли веки. — Бомгю-я, теперь... когда мы прояснили этот момент, — Субин медленно подбирал слова, чтобы не пошатнуть состояние уязвимого парня. Но этот разговор начался в ином русле, который нужно было закончить: — Могу ли я попросить у тебя одолжение? — Какое? — Мы всё ещё не знаем в чём причина, но я уважаю твой выбор — не говорить о том, что случилось между тобой и... хёном. Но он тоже мой близкий друг и видеть его в таком состоянии также больно, как и видеть твои слёзы. Поэтому... пожалуйста, поговори с ним. Хорошо? Бомгю поджал губы от одного упоминания старшего, но поняв, что пора нести ответственность и встретиться лицом к лицу со своими страхами, он кратко кивнул и, замявшись на мгновение, подтвердил своё решение словами: — Да, хорошо... я обязательно... поговорю с ним.
***
Прошёл час после ухода Бомгю домой — сославшись на усталость после фотосессии и гудящую от слёз голову, он, без чужих пререканий и попыток уговорить остаться, отправился к себе. Субин с Каном всё понимали и не стали противиться этому решению, зная, что теперь Бомгю много о чём следовало подумать наедине с самим собой. Дальше он отправлялся в одиночное плаванье, и к какому берегу приведёт его парусник — будет зависеть лишь от него. Но никто не отменял моторные лодки, и Кан, таинственно посёрпывая очередной бокал на пару с Субином, решил заделаться мощным движком: — Думаешь, он действительно решится поговорить с ним? — Тэхён скосил глаза на притихшего друга, добавляя: — Ты и сам-то Джуни так и не рассказал о своём пар-... — Это другое. Это моё личное дело, — растерянно отрезал Субин, отводя глаза в сторону. Его молчание затянулось настолько, что он уже не знал, как из него выбраться. И пока Бомгю не наступил на его грабли, проблема должна решиться как можно скорее. Он верил в силы своего друга, но Кан посеял червяка сомнения, как всегда умело выстреливая аргументами: — И он не мой... парень. Мы просто дружим. Просто дружим. — Потому что ты и ему ничего сказать не можешь, трусишка, — Кан осуждающе покачал головой, отпивая глоток крепкого. — Если бы ты повторил ему хотя бы треть того, что влюблённо налепетал мне — ему бы точно башню снесло! — Прекрати, это не-... так! — Субин зарылся лицом в собственную широкую ладонь, пряча огненный румянец. Говорить о нём вслух было непривычно до сих пор, словно у стен были уши ёнджунового происхождения. Страх открыться перед старшим развивался постепенно, по мере его настойчивых напутствий в отношении женского пола; хоть и дружеских, но шуток в сторону Кана и его радужных наклонностей, и собственной зажатости. Он боялся упасть в грязь лицом перед старшим, который стал его первым другом за всё время. Хотел быть ему ровней, становясь на скейт трясущимися ногами. Хотел впечатлить его, повторяя трюки для начинающих и ставя себе новые планки, всё выше и выше. Он хотел быть ему такой же опорой, которой был для него Ёнджун. Но одно различие между ними, словно глубокий раскол в каменных породах, непроглядный и бездонный, заставляло его держать рот на замке. Не раскрывать того, что уже год, как его сердце было безропотно отдано одному светловолосому парню, который часто заходил в его типографный отдел. — Proof is in the pudding, Субинни, разве не об этом ты говорил Бомгю? — Кан чокнулся о его бокал, зазывая выпить вместе. Его глаза были по-кошачьи прищурены и полны непередаваемого азарта, напоминая того самого Дьявола, что строил ему козни при первой встрече. — Тэхённи, только не говори, что ты задумал какую-то авантюру... Я не собираюсь в этом участвовать! Кан поднял свой бокал в воздух, будто это был тост, и под свой приглушённый демонический смех допил остатки виски до дна. — Чёрт... — Субин утомлённо выдохнул, приканчивая следом и свою выпивку. — Кажется... у меня нет выбора.
