FML — K.Flay
Щелчок. В окружении нескольких ярких световых приборов, кожа Ёнджуна почти сливалась с фоном белого полотна, которым парень был окружён. Лишь его истинно-тёмные глаза и смоляные волосы, аккуратными прядями свисающие чуть ниже глаз выдавали его присутствие; Бомгю чувствовал его так отчётливо, даже если бы ослеп вовсе. Потому что взгляд старшего ощущался кожаной плёткой на коже, вспоротой раной от бритвы, отдаваясь ноющими увечьями по телу. Бомгю стойко направлял на него объектив, не в силах сделать даже вдоха, потому что воздух стал тяжелее свинца и раскалённее лавового извержения, что пеплом оседал в лёгких. Звук затвора разносился в голове, даже несмотря на то, что палец давно завис над кнопкой и не слушался владельца. Всё внимание было приковано к полуобнажённому парню на миниатюре дисплея, который продолжал вытягивать губы в кривой усмешке. «Я же сказал тебе застегнуть ветровку», — заторможенно подумал Бомгю, замечая, что данной детали на парне перед ним и нет вовсе. Грудь Ёнджуна медленно вздымалась при каждом вдохе, а его ладонь скользила от задней части шеи к ключице, обводя её по контуру. — Ты снова пялишься, — протянул он приторно-сладко, заставляя фотографа вздрогнуть от приглушённого голоса. Бомгю сглотнул, пытаясь оправдаться, но рот открылся в безуспешной немой попытке, не издавая ни звука. «Это моя работа, идиот!» — хотелось выплюнуть в ответ, но Ёнджун продолжал давить ухмылку и вести ладонью ниже по телу томительно медленно. Затвор снова щёлкнул, объектив проследил траекторию пальцев, которые мягко, почти невесомо, касались обнажённой кожи. Бомгю видел россыпь мурашек на груди парня, бордовый напряжённый сосок и созвездие мелких родинок, которые последний поочерёдно оглаживал. «Что, блять, происходит?» — судорожно подумал Бомгю, не замечая, как задыхается от нехватки воздуха. Не замечая, как неотрывно следит за движениями чужой руки, которая обвела впадину пупка на подтянутом прессе и скользнула ниже, к кромке видневшегося белья из-под джинс. — Хочешь, покажу свою татуировку? — проговорил Ёнджун с интимной хрипотцой, из-за которой Бомгю крупно вздрогнул и продолжил мелко трястись, понимая, что собственные колени подводят. «Спасибо, обойдусь!» — завопил в голове отчётливый голос разума, но рот непроизвольно открылся против воли и произнёс инородные, чужие звуки голосом Бомгю: — Хочу. Ёнджун хмыкнул, наклонив голову чуть в бок, и заскользил влажным языком по нижней губе, очевидно полностью удовлетворенный таким ответом. Сердце Бомгю застучало сначала в горле, медленно перетекая в пульсацию в висках. Та нарастала с каждой секундой, пока пальцы старшего парня мучительно медленно оттягивали резинку белья. Показалась острая тазовая кость с чёрным буквенным контуром, пролёгшая венка на поверхности тонкой кожи. Бомгю смотрел почти против воли. Но всё же смотрел, следил, впитывал каждое скользящее касание, будто дразнящее, не дающее разглядеть всего сразу. Его щёки были горячее, чем вид перед ним, правда, с этим ещё можно было поспорить — Ёнджун закусил нижнюю губу и издал смешок, вглядываясь в объектив. Вглядываясь в глаза парня, который был готов потерять сознание от кислородного голодания или от мучителя перед собой. Парень определенно испытывает его, подстёгивает любопытство и какое-то жгучее ощущение, которое искрами отдавалось в кончики пальцев и завязывало тугие узлы внизу живота. «Ну же...» — Бомгю упустил сбежавшую из темницы мысль, которая теперь сопровождала томительное ожидание. Рука Ёнджуна, доселе дразнящая, оттягивающая кромку белья, внезапно рванула ткань вниз, открывая набитый тонером текст в глубокие слои эпидермиса. Бомгю завис, понимая, что проваливается. Текст тату гласил: «ЛУЗЕР!»
***
Парень рывком сел на кровати, учащённо дыша и сквозь хрип хватая ртом кислород, стараясь отогнать кадры будоражащего сна. В голове продолжало крутиться грёбанное тату и искривлённая улыбка Ёнджуна, которая следом отпечаталась на нём, как прощальный подарок перед пробуждением. Громогласное «Лузер!», словно подписанная открытка для Бомгю, стало жгучей пощёчиной, бодрящая сильнее, чем сваренный кофе по утрам. Вот только горло до сих пор стягивало, перекрывая дыхание. Парень потянулся к шее, пытаясь нащупать удерживающую руку Ёнджуна, который будто продолжал душить его даже после пробуждения, но нашёл лишь стиснутый провод собственных наушников, в которых уснул ночью. Парень ругнулся себе под нос; остервенело распутал стиснутую удавку и откинул её в сторону, растирая шею до красных следов. «Твою мать...» — зарылся Бомгю в свои волосы и сжал у корней, ловя себя на мысли, что впервые так чётко осознавал себя во сне и так детально видел сменяющиеся кадры. Они продолжали издевательски виться в памяти, напоминая про обнажённого парня с россыпью родинок на торсе и грёбанной татуировкой, текст которой был явно подставлен воспалённым мозгом. А вот кто подсунул ему Ёнджуна именно в таком виде, напоминающего дьявольского инкуба, Бомгю не мог знать, не хотел знать, и вообще силился выкорчевать мысли о пошлой улыбке старшего из своей головы, потому что думать о таком становилось слишком неправильно. «Это стресс, просто стресс», — размышлял он, списывая привидевшееся ночью на переутомление из-за долгой работы над фотографиями. Ведь в тот же день после проведённой фотосессии, он влил в пустой желудок две кружки кофе и, взбодрившись, решился на отбор фотографий. Потому что чистый спортивный интерес и любовь к своей деятельности были сильнее, чем доставший его в край Ёнджун, отголоски которого так и прижились на подкорке подсознания, как паразитирующая опухоль. Отгоняя смертельную болезнь под названием «Напыщенный Мудак» в ремиссию, Бомгю подключил карту памяти и нерешительно открыл первое фото. И следующие два дня он почти не покидал своей комнаты, потому что ретушировал каждый снимок. Потому что каждый из них был настолько прекрасен, что у Бомгю не поднималась рука перенести хоть одно из них в заведомо созданную папку «На удаление», которая так и осталась пустой. Вместо неё была создана «Для меня», в которую Бомгю отправил пару десятков фотографий, сделанных под каким-то космическим наваждением — слишком близкий профиль Ёнджуна, крупные планы, каждые запечатлённые усмешки и обрывки фраз, которые тот адресовал ему между кадрами. Каждый его пронзительный взгляд. Каждая вскинутая в издёвке бровь; каждый изъян в виде хмурых складок меж бровей, которые тот нескончаемо сводил; поджатые от недовольства губы. Они будто рассказывали Бомгю что-то, какую-то историю на хитроумном шифре, которую парень всё никак не мог декодировать, безуспешно рассматривая каждый пиксель. Был ли Бомгю заворожён? Очарован каким-то колдовским заклинанием? Возможно, зациклен на парне со снимков? Одержим им? Чем-то душевно болен? «Конечно нет!» — отвечал Бомгю на нескончаемые вопросы, льющиеся из логического мозгового аппарата, глотая литрами кофе и растирая бордовые щёки, которые не переставали гореть, даже если парень не смотрел на монитор ноутбука. Даже если редко выходил на кухню, чтобы сделать себе новую порцию горького напитка. Даже, к счастью, тогда, когда мать поинтересовалась его самочувствием, хмуря тонкие брови: — Кажется приболел, ма, пропущу сегодня пары, — отмахнулся он, виртуозно вырывая себе внеплановые выходные, которые и провёл в режиме активной работы. Старательно затирая каждую торчащую прядку волос старшего, маскируя почти невидимый след от рассечённой брови, неглубокие мимические морщинки в уголках глаз от вечного лисьего прищура, и выделяя контур пухлых губ, Бомгю не уловил в какой момент изучил каждый сантиметр чужого лица. На каком десятке фотографий мог обработать их с закрытыми глазами, с удивительной точностью воспроизводя образ парня в своей голове. Он наизусть знал код цвета его кожи, подтон её оттенка; знал, что правый глаз Ёнджуна посажен чуть глубже, и его надо высветлить; знал точное количество проколов в ушах парня, и что на правой раковине у него есть родинка. Он знал, что эти знания бесполезные, ненужные и жалкие. Жалкими также были мысли и о публикации в свой профиль хотя бы пары фотографий, потому что винтажная обработка делала образ Ёнджуна ещё более невыносимым и будоражащим. Это была последняя инстанция, после которой Бомгю мог с радостью вскрыться. Какое-то немыслимое наказание — в реальности владелец этого тягучего, выворачивающего все внутренности, взгляда и хитрой кривой усмешки, лицо которого было идеально с любых ракурсов и при любой позе, источал лишь яд, обращаясь с Бомгю, как с побитой псиной. Причём побитой самолично. Представляя, как пухлые губы Ёнджуна могли вместо издевательской выдать ласковую улыбку, чуть обнажающую зубы, Бомгю выл в потолок от дурацких вольностей. Ведь пагубно представлять себе Ёнджуна в хорошем ключе. Представлять, что старший мог звонко смеяться — его с поличным выдавали юные «утиные лапки» от зажмуренных глаз; что старший мог комично вскинуть брови, потому что продольные неглубокие морщинки на лбу указывали на это; как его глаза округляются от удивления, заставляя моновеки сложиться в пару складок. Он представлял себе хорошего парня Ёнджуна и думал, что точно сбрендил, не зная, чем заткнуть своё желание увидеть представленную мимику вживую. Или подсмотреть, потому что вряд ли при жизни Бомгю увидит эти эмоции на чужом лице в свой адрес. «Ну и нахер надо», — капризно боролся парень со своей бушующей фантазией, заканчивая с ретушью трёхсот шести фотографий и заливая большую часть из них в облако. В существовании оставшейся части, эгоистично себе присвоенной, никто больше знать не должен, и сам Бомгю старался забыть её, будто не собирался пересматривать снимки время от времени. Будто не сошёл с ума в конец из-за содержания кофеина в крови, заменившего серую мозговую жидкость. Будто не признался глубоко внутри, что лицо Ёнджуна заставляло его щёки заливаться краской не только от превосходства фотографий и удачного кадра. «Ладно, он красивый. Сдаюсь», — устало выдохнул Бомгю, понимая, что папка с наименованием «Для меня» мозолит глаза слишком настойчиво. Будто коря в каждом мегабайте памяти, что занимает на жёстком диске ноутбука. Бомгю оправдывался: «Я — деятель искусства, я могу оценить красоту людей. Любых, это нормально. Это нормально!», и безбожно расковыривал свои губы из-за невесть откуда появившегося волнения. Или, скорее, трепета? Не это он хотел бы испытывать к мудаку, который во-первых: разбил его объектив; во-вторых: имел крайне скверный характер и отсутствие дружелюбия; в-третьих: придумал ему дурацкую кличку, используя её повсеместно; и, наконец, в-четвёртых: не произносил ничего, кроме червивой гнили в адрес Бомгю с момента их встречи, укореняя свой образ отбитого придурка. «Да, он красивый. Но будто это что-то меняет. Красивых мудаков нужно остерегаться вдвойне», — подытожил свои дни монотонной работы Бомгю, отправляя Тэхёну результат его труда в ту ночь, и ушёл за блаженным отдыхом, затыкая мысли наушниками. Наушниками, которые обвязали его шею из-за ворочанья и неспокойного сна и, кажется, стали следствием небольшого удушья. «Это всё из-за этого», — убеждал себя парень, стоя перед зеркалом, вновь сплёскивая на, не переставая горящее, лицо ледяной водой. «Это переутомление», — скрежетал он еле слышно, скидывая мешковатую футболку для сна на пол ванной, чувствуя, как разгорячённое тело резко застудило. «Я просто перепил кофе и плохо спал...» — закусил губу парень, робко бросая взгляд вниз, спуская нижнее бельё. «Это не... это не из-за него», — зажмурился Бомгю, отводя взгляд от собственного полувставшего члена. «Вот и приплыли, блять. Ваш диагноз: вы ебанулись», — заключил он, обрушая на себя поток прохладной воды в душевой кабине и стирая этой нехитрой манипуляцией следы разгоревшегося в паху наваждения. Он простоял так с получаса, пялясь в однотонный белый кафель, и слушал писк в ушах, потому что он был более привлекателен, чем собственные гнусные мысли. Он вообще предпочёл бы отключить мозг хотя бы на мгновение и продолжить жить на автопилоте, не задумываясь над странными реакциями своего тела. Пробуя следовать пути истинного овоща, отгоняя от себя подкрадывающийся экзистенциальный кризис, он подумал, что впервые рад идти в университет. Там ему всунут в голову кучу хоть и ненужной, но так необходимой ему сейчас информации, которую он с радостью проглотит. Что подаст её, как основное блюдо для требующего пищи мозга, жадно ищущий ответы на идиотские вопросы: «почему?» и «как?». Что наконец выйдет за пределы комнаты, в которой вместе с ним будто поселился ещё один житель, так нагло присвоивший себе не только папку на ноутбуке, но и целую его голову, да один неспокойный сон. Если не приглядываться, Бомгю был вполне уравновешен. Если не обращать внимания на его притуплённый взгляд и мелко подрагивающие пальцы рук, заторможенность и грёбанную растерянность, из-за которой он разбил любимую кружку, пока собирался сварить кофе, которое по итогу убежало, перекипев на плите из турки. Если не брать в расчёт, что он сконфужен предательством со стороны собственного тела, то можно пропустить то, как он собирает в сумку совершенно не те конспекты, которые стоило бы, и не интересуется текущей датой, ведь сдача проекта висела на носу. Что он впервые с трудом обувает собственные берцы, потому что ноги то и дело норовят подкоситься, и даже не замечает расклеенный мысок на одном из ботинков. Но если закадычно спросить парня, как у него дела, по-приятельски хлопая по плечу, то, скорее всего, он молча расплачется.
***
Стоя возле расписания своего курса, Бомгю подавил желание взвыть в воздух из-за перепутанных в голове пар. Теперь идея появиться в университете не казалась ему такой уж и удачной, понимая, что головная боль у него не просто прибавилась — она приумножилась, продолжая расти в геометрической прогрессии. Парень зацепился взглядом за одногруппников, обсуждающих сделанные к сегодняшнему дню проекты по «Фотожанру», что самостоятельно исключились из памяти после произошедших событий. За ненадобностью, как ненужный мусор. «Сука, да что ж такое?» — рвал и метал парень мысленно, грузно плюхаясь на скамью в ожидании расправы. Он и так был в контрах с профессором по этой дисциплине, так ещё и мимо ушей пропустил очередной проект, такой же бесполезный, как и все предыдущие. Видимость работы, без какой-либо мозговой нагрузки, — так можно было охарактеризовать безвкусно сформулированные методички к заданиям, и отношение профессора в целом. Бомгю думал, что в его организме небывалый недостаток серотонина — он машинально похлопал себя по карманам, желая откопать телефон и увидеть сообщение от, например, Кана. Узнать, просмотрел ли он готовые снимки, понравилось ли ему, написал ли он на английском его прилипчивое: «Jesus christ, this is cramazing!». Напечатать в ответ, что рад был работать с ним, возможно, поделиться историей про разбитый объектив, спросить финальное мнение про портфолио, завести диалог. Подружиться поближе? Бомгю вдруг остро почувствовал недостаток общения после проведённой фотосессии в кругу новых лиц. Поправочка: «относительно новых». Он даже допустил мысль, что мог написать Субину, поблагодарить его за полезное знакомство и рекомендацию его, как фотографа, потому что Тэхён оказался отличным парнем. Спросить у него самого, правда ли, что он должен был присутствовать на фотосессии в качестве модели тоже, и как так получилось, что они снимались в кастомной одежде Кана? Как они подружились? Или... Почему Ёнджун такой мудак? Бомгю цокнул от всплывшего имени в голове, и с горечью понял, что забыл не только собственное расписание на сегодня, но и телефон тоже. Лучше бы он забыл мелькающего в памяти ублюдка из сна, который будто насмехался над ним, дразняще напоминая: «Ты хотел этого», намекая на татуировку на тазовой косточке. Намекая также, что его образ будет преследовать его и дальше, если Бомгю-таки сблизится с Тэхёном и Субином и продолжит участвовать в фотосъёмках. А с новым объективом и улучшенным качеством изображения избавиться от него станет совершенно невозможно. Неизлечимый вирус. Бомгю улёгся на сложенные руки на столе, понимая, что не знает, что ему делать теперь. Как пережить тухлую пару и не поцапаться вновь с профессором, с которым он вёл холодное противостояние. Как продолжить общение с Тэхёном, отрекаясь от фотосъёмок, ведь с одной из его моделей он вряд ли сработается. Как, собственно, выкинуть назойливую рожу придурка, так и стоящую перед глазами и не дающую покоя ни на секунду? Здание корпуса помогло ему в этом, оглушая стены университета противным звонком. Аудитория засуетилась в ожидании профессора, готовясь к сдаче готовых, чёрт бы их побрал, проектов, тем которых Бомгю даже не мог узнать: среди стольких людей заговорить было не с кем. Или у Бомгю не было желания для этого, и он решил, что будет импровизировать, подоврёт что-то или попросит отсрочку в конце концов, засовывая собственную гордость в задницу. Правда, думал Бомгю, его нежное эго так раздуто, что вряд ли уместится там, не разорвав несчастные кишки. Профессор неторопливо явился с опозданием в десять минут, лениво обводя аудиторию взглядом. Его глаза на долю секунды задержались на Бомгю, который задумчиво крутил прядь волос в пальцах, и строго прищурился, явно испытывая что-то вроде брезгливости. Наверное потому, что и сам парень машинально свёл брови и поджал губы от свербевшей обиды за грёбанный неудавшийся проект по пейзажу. И, кажется, далеко не последний. После озвучивания за кафедрой о начале сдачи проектов, Бомгю лишь без интереса наблюдал за ответами согруппников, которые утыкались носами в листы своих конспектов и переключали бесконечные слайды презентаций, поверхностно рассказывая материал. Одна из местных хорошисток лепетала про архитектурную фотосъёмку, охарактеризовывая её категорическим «фотографии строений и зданий», с чего Бомгю прыснул, понимая, что девчонка вряд ли представляла важность игры контраста, света и тени на подобных работах; акцентов и габаритов сооружений. Она приводила в примеры работы самого известного фотографа этого направления, Ивана Баана, который уже настолько заезжен в мире искусства, что Бомгю от этого сморщило. Упоминала Эдварда Стайхена, отмечая его любовь к наложениям одного объекта на другой, и Бомгю сморщило ещё сильнее от мысли, что та даже не удосужилась изучить вопрос глубже. Ведь фотограф был основателем модной фотографии, и вместо него можно было упомянуть других деятелей: Эзра Столлера, Элен Бине, да кого угодно, кто специализировался на архитектурных композициях. Парень неприкрыто кривился от неправильно произнесённых имён, спутанных дат, неверной или косвенной информации, которую милочка выдавала за действительность, говоря: «У Хироси Сугимото был собственный авторский почерк — он использовал размытость при съёмке», совершенно не уточняя, что это не стилистический эффект. «Это исследование, дура», — негодовал Бомгю, подавляя желание вскочить и выкрикнуть, что так деятель хотел лишь проверить, способен ли лицезреющий фото зритель определить известные памятники или места по одному лишь силуэту. — Итак, кто готовил коммерческую фуд-съёмку? — почти зевая, изрёк профессор, выискивая хоть одну поднятую руку. Парень с первых рядов поднялся и поспешил запустить на проекторе свою презентацию, такую же бездушную, как и предыдущая. Бомгю в первое время даже думал подружиться с ним, пока тот не признался, что собирается проплатить первый же экзамен, потому что диплом ему нужен для галочки. Место работы для него уже подготовлено и ждёт своего часа, и оно касается фотографии лишь поверхностно. «Не собираюсь получать жалкие гроши за разноцветные картинки, отец поставит меня руководить целой студией!» — ехидно посмеивался он, напрочь отталкивая от себя Бомгю. Теперь он, стоя в центре аудитории, красноречиво вещал о популярности фуд-фото в сфере общепита и её ценности в гастрономическом бизнесе. Понаставил аппетитных снимков Майкла Рэя и Рика Судерса на слайды, которые отвлекали Бомгю от неприятного голоса рассказчика, который то и дело, что оценивал стоимость каждого снимка. «Мне нужно начинать питаться не только кофе», — захлебнулся слюной Бомгю, чувствуя, как впалый живот капризно урчит, словно выкинутый на берег умирающий кит. — Следующие примеры работ будут знакомы многим в аудитории!.. — таинственно начал презентующий, переключая слайд. И Бомгю, как и предрекал парень около проектора, узнал фотографии сразу же, до скрипа сжимая собственные челюсти. Нет, это не был очередной деятель искусства, который издевается над его ЖКТ и заставляет пустой желудок вырабатывать сок только от удачно сложенных пикселей. Это был... — ...Десертная съёмка под авторством первогодки нашего университета, Хюнин Камал Кая, тоже заслуживает внимания!.. — начал вылизывание жопных отверстий одногруппник под хвалебные зазывания со стороны аудитории. Все, кто ещё был не заинтересован рассказом, моментально вскинули головы. И даже профессор, который будто проснулся, наконец, поправил свои съехавшие в бок очки и вперился взглядом в пёстрые слайды. Все довольно заохали, будто видели перед собою выставленные поочерёдно семь чудес света. Самого героя-фотографа не было в аудитории, но даже в его отсутствии имя пиздюка продолжало отбиваться от стен и резать уши Бомгю. И все сопливые «охи» и «ахи» были исключительно в приторно-сладком ключе, как и все те десертики, которыми был напичкан слайд на проекторе. «Ебучий цирк», — мысленно ругнулся парень, насупленно посматривая на восторженных девчонок, которые растекались, как клубничный крем от одного упоминания белобрысого. Косился на выпятивших грудь парней, хвастающихся, что великий Кай однажды заговорил с ними или предложил обменяться контактами. Все перешёптывались о нём, будто первогодка какой-то напыщенный герой боевика, спасший весь мир и заполучивший самую сексапильную красотку, как в любом клишированном сценарии. Вздыхали, как по звезде мирового масштаба, трубя о нём изо всех ротовых щелей, что он прирождённый талант и невероятно милый. Бомгю мог радоваться лишь от того, что аппетит, который скручивал кишки, моментально отрезало, и ему вновь захотелось крепкого, горького кофе, потому что на корне языка невесть откуда появилась химозная сладость. «Симптоматика. Кажется, у меня аллергия на плохой вкус. Или на улыбающихся блондинистых мартышек», — подумал Бомгю, отрывая сухую корку с губы, сразу же закусывая открытую ранку, чтобы перекрыть болью собственную рождающуюся злобу. В конце расхохлившемуся от успеха одногруппнику хлопали и присвистывали, профессор был довольнее сытой псины, и сказал, что именно такой работы и ожидал от выпускника их университета. Что его проект — отличный пример выполненного задания, и всем назидал следовать выстроенному алгоритму. «Пункт первый: подлизать мартышКаю — так и запишем», — закатил глаза Бомгю, чувствуя себя заключённым в костюм клоуна, что не мог выполнить даже первый этап. Правда, от этого вряд ли будет даже досадно, потому что вступать в клуб фанаточек цветочного мальчика он не собирался. — Итак, дальше у нас... будуар, — прокашлялся профессор, поднимая глаза на притихшую аудиторию. — Кто готовил будуар? Все отчего-то зашушукались, начали переглядываться, будто в поисках очередного активиста, который вскинет руку и поведает об интимном жанре. Но никто не откликался, пока робкая староста группы не подала свой скрипуче-пищащий голосок: — Вы выдали её Чхве Бомгю, профессор! — названному показалось, что он пробудился второй раз за день, ошарашенно отрывая голову от подпиравшей щеку ладони. Старик за кафедрой вперился в него требовательным взглядом, будто осуждая за затянувшееся молчание. Бомгю машинально поднялся с места и направился к проектору, судорожно думая, как объяснить, что идёт налегке. Без листов с кратким изложением материала, флешки с презентацией и самого распечатанного проекта, которого не существовало. Но он существовал в его голове, так же, как и уже звучавшие в центре аудитории жанры до этого, как и многие другие направления, которые он впитал уже давно не по указке профессора или рабочей программы, а из-за самостоятельного любопытства и пытливого ума. Бомгю рискнул, видя, что профессор уже забвенно уткнулся в свой рабочий журнал и решил подремать, и, прокашлявшись, начал: — ...Б-будуар зачастую путают с ню-съёмкой и считают чем-то вульгарным из-за обнажённой кожи и интимных поз, но перво-наперво, этот жанр про чувственность и красоту. Если вы знакомы с работами Сильвио Сандуленску и его прекрасными Кики и Флоренс, то вы знаете, о чём я говорю, — Бомгю аккуратно зашагал вдоль проектора, ведомый собственным рассказом. Аудитория продолжала тихо гудеть, не понимая, почему их согруппник не притронулся к проектору, оставляя его полностью проигнорированным. — В целом, будуар — это ответвление фешн-съёмки, которое родилось в 1940-х годах, и до сих пор популярно среди жанров фотоискусства. Не только модель играет значение, но и игра света; правильно выстроенная композиция; мягкие, обволакивающие силуэт тени; атмосфера фотографии; выстроенное взаимопонимание с моделью, — он загибал палец под каждое перечисление, словно убеждаясь, что указал все. — Если не ошибаюсь, Стефани Бордас, фотограф-будуарист из Нью-Йоркской студии, специализируется на нетривиальной внешности, позволяя в первую очередь модели самостоятельно раскрыться. Я бы назвал это своего рода терапией или сеансом у психолога. Что-то я отвлёкся... Если говорить об аппаратуре фотографа-будуриста, то рекомендуют использовать 35-ти миллиметровый объектив для вписывания модели в концепт созданной фотозоны, будь то ажурный диван или взбитая кровать, и напротив — использовать 85-ти миллиметровый, чтобы исключить фон и перевести акцент именно на модель, её эмоции, каждый силуэт и изгиб тела, передать настроение. А для создания глубины и резкости нужно упомянуть и число диафрагмы... — Бомгю так увлёкся, что не заметил полностью развёрнутый корпус профессора, который притоптывал ногой и строго взирал то на него, так вольно расшагивающего из угла в угол, то на потухший проектор. Его голос оборвал рассказ парня на полуслове: — Это, конечно, всё замечательно, молодой человек, но где ваша презентация? — сухо прогремел мужчина, буравя в Бомгю по две сквозных дырки. Тот запнулся и выпалил первое, что было в голове: — Её нет, — и понимая, как налажал, Бомгю закусил губу от досады за собственную чрезмерную глупость. «Сложно было сказать, что забыл её, идиот? Что принесёшь на следующую пару? Придумать что-то, кроме правды?» — ругался он на себя в мыслях, ожидая вердикта тяжело выдохнувшего профессора. — Ваша подготовка, при всём вашем красноречии, удручает. Присаживайтесь на место, у вас несдача. В следующий раз будьте серь-... — Несдача?! — ни рот на замке, ни себя в руках Бомгю держать не умел никогда, особенно после изнуряющих дней работы, плохого сна и вечного паршивого настроения. Особенно когда профессор смотрел на него свысока, а аудитория уже насмешливо хихикала со скамей. — Подготовка удручает? Да я готов рассказать каждую деталь настройки аппаратуры для фотосъёмки, привести ещё с десяток фотографов современников, которые снимают в этом жанре и... «...И мог бы показать вам фотографии Ёнджуна, чёрт бы его побрал, потому что один его взгляд — истинный будуар». — Проект включает в себя сдачу определённых материалов, молодой человек. Вы, в первую очередь, будущий фотограф, а не оратор, — профессор показушно поправил очки на переносице и вскинул голову. — Без визуализации вашего разглагольствования, можете не утруждаться дальше. Сядьте на место, не тратьте наше время. «Наше время» было сказано так, словно Бомгю был левым проходимцем, случайно забредшим в аудиторию. Поджав губы, он нервно зашагал к своему месту, слыша сопровождение из ехидного гула и обрывков фраз со стороны. Сев на скамью, за спиной разнеслось уже привычное, но слишком отчётливое и громкое: «Что за неудачник...», чтобы Бомгю смог проигнорировать это. Он обернулся корпусом на звук девчачьего голоса, который принадлежал студентке со смежного потока, и вперился в неё взглядом. Та продолжила тихо хихикать и переговариваться с подругой, такой же по-блядски размалёванной: — ...Он только говорить и умеет, выскочка, ха-ха! — хохотнула та, прикладывая ладонь к лицу, совершенно не замечая чужого тяжелого взгляда. — Эй, я вообще-то тут, — холодно проскрежетал Бомгю, с трудом отгоняя от себя нахлынувшую агрессию. Ведь ещё немного, и он точно выдавит её милые, подведённые синим карандашом, глазки. Девица, наконец-то, обратила на него внимание, совершенно не тушуясь контекстом своего разговора и чужих сведённых бровей. Она ехидно прыснула, обращаясь к Бомгю лично: — Ну так выйди! Раздражаешь, — протянула та, демонстративно закатывая глаза и возвращаясь к подруге, исключая Бомгю из собеседников. «Сука конченая», — ругнулся мысленно Бомгю, думая, что выйти ему действительно жутко хотелось. Чтобы хотя бы на него перестали пялиться и использовать его имя для обсуждения, но он остался на месте будто на зло всем, чтобы помозолить глаза. Что он держит себя в руках, притворяясь, что слеп и глух, что достаточно уверен, чтобы не обращать внимания на всяких идиотов. Что переживёт очередной провал, не теряя дух. Бомгю создавал видимость незаинтересованности и отрешённости, притупляя органы чувств и абстрагируясь. Потому что в душе знал: он лжёт самому себе и захлёбывается злостью, которую не может обуздать никакими дыхательными практиками и медитациями. Стоило бесконечной паре наконец подойти к концу со звучанием звонка, Бомгю резко дёрнулся с места и вылетел из аудитории, понимая, что не может находиться в здании университета ещё дольше. Что он на грани нервного срыва, который медленно подкрадывался к нему всё это время, подкидывая свежие причины для самовыпила. Даже грёбанный мелкий дождь, который внезапно разлил по улицам озёрца луж, почти заставил его взвыть в воздух от досады. Ни зонта, ни сил выносить собственную жизнь не было. Он задержался на крыльце корпуса, понимая, что даже свинтить с пар по-нормальному не может, как вдруг крупно вздрогнул: вслед за ним вышла небольшая компания во главе угадайте-блядь-кого, чьей рожи и не хватало Бомгю для полного счастья. Он отшатнулся в сторону, делая вид, что в его сумке оказалось что-то крайне необходимое, и вдруг прислушался уже по привычке: — Кай-я, слышал, ты участвуешь в фотовыставке в конце апреля? — кажется, это был очередной старшекурсник, желающий подмазаться к популярному пай-мальчику поближе, судя по его сладко-приторному тону голоса. — Ах, да! Как хорошо, что университет даёт возможность первокурсникам участвовать в подобном, я так рад буду поделиться своими снимками с Гавайев! — вещал Хюнин, светясь от по-детски невинного счастья, и Бомгю поморщился, будто ослеплённый внезапно вышедшим из-за туч солнцем. — Для меня очень важно показать свои последние работы — совершенно иной уровень! Бомгю прыснул, тут же маскируя смешок за кашлем, который был также успешно проигнорирован небольшой компанией: ещё несколько старших парней, окружающих Кая, восхваляюще улюлюкали в его честь, обещая, что отдадут за его работы свои голоса и будут болеть за победу. — У тебя нет конкурентов, Кай-я, ты точно возьмёшь первое призовое! — Клянусь, я не знаю, кто мог бы тягаться с тобой, Хюнинни! Ты определённо будешь победителем! — Уверен, многие даже не станут пробовать выставлять свою кандидатуру, узнав, что участвуешь ты! Тебе нет равных! Бомгю оставалось сжимать челюсти крепче, чтобы не вставить свои пять копеек. «Совершенно иной уровень? Это какой? Очередные пальмочки на фоне голубого неба, мороженное и экзотические коктейли с пляжа? Его напыщенно-довольная рожа?» — Бомгю давился жёлчью, не желая слушать развернувшийся цирк — старшие обвили блондина со всех сторон, как гиены, правда, рожи их были растянуты в смазливых улыбках послушных пёсиков: ещё немного, и каждый отрастит себе хвостик и завиляет им, пуская слюни. «Блять, нет, я слишком молод для диабета», — скривился Бомгю от приторной лести и решил, что намокнуть под дождём будет куда лучше, чем продолжать заочно участвовать в этой клоунаде. Он не мог вынести очередной порции обсасывания Хуйнин Кая, потому что кипящая и без того злость скоро могла взять верх над раскалывающимся разумом. Парень был готов сорваться в любую секунду и наконец высказать недоноску-селебе всё, что он думает. О его раздражающем, совершенно беззаботном, смехе; о его инстаграме и раздутой популярности среди, очевидно, страдающих слабоумием студентов. Поэтому, выбирая из двух зол наименьшее, Бомгю вышел из-под крыльца здания, чувствуя ледяные капли на своём лице и за шиворотом. Даже их низкая температура не остужала растущее раздражение, если не наоборот: парень продолжал злиться, даже отдаляясь от звука смущённого смеха Хюнина, который всё отмахивался от слащавых комплиментов и очевидного, но не для него, подхалимства. Если бы на этом льющиеся, будто ливневый дождь, неудачи закончились, в целом, Бомгю посчитал бы день успешно завершённым. Никаких драк, никаких сбивающих его парней на грёбанных скейтах и «дорогуш» — можно считать, что ему крупно повезло, относительно других дней его жизни. А если он ещё дождётся ответа Кана по поводу съёмки, попивая горячий кофе в своей комнате, то, глядишь, и желание продолжать своё существование прибавится. Немыслимое безрассудство. Отойдя на пару шагов от крыльца, Бомгю оступился на ровном месте, цепляясь расклеенным мыском ботинка за шершавый асфальт. Он комично полетел на землю, в полёте ощущая отголоски дежавю, только в этот раз его никто не сбил. То ли ноги от усталости подвели его, то ли общий упадок сил, то ли даже земля желала подставить его, уходя из-под ступней. Всё в этом мире будто сговорилось против парня, уговаривая и гравитацию притянуть его, кажется, с большим ускорением, нежели 9,8 метров за квадратную секунду. В любом случае, по ощущениям и фурорным брызгам из лужи, в которую он смачно приземлился, летел он на скорости космического астероида. Больно отбив только зажившие колени и промочив насквозь одежду, парень с кряхтением привстал на локтях, чувствуя, как влажные передние пряди волос противно облепили лицо. Как выпачканная в дорожной пыли и дождевой воде дедушкина куртка липла к груди и неприятно холодила и без того продрогшее тело. Со стороны крыльца послышалось взволнованное «Ой!», которое резануло по живому сильнее, чем хоровое гоготание неизвестных, потому быть посмешищем начинало становиться ролевой моделью Бомгю. «Ох, бедолага...» — следом слетевшее с губ белобрысого сопляка заставило парня скривиться от искусственной, как ему казалось, жалости, отражаясь в глянце лужицы под ним искажённым автопортретом. Он всматривался в размываемые волны грязной воды, в свои расплывающиеся черты, полные первородной злости и обиды, отчётливо слыша голос в голове, бьющий набатом: «Какой же ты лузер, лузер! ЛУЗЕР!..» Пытаясь заткнуть наваждение, он сорвался и ударил кулаком по собственному водному отражению, вновь заливая лицо порцией гадкой воды, застилающей глаза вместо слёз. Хотя разреветься хотелось неимоверно - Бомгю молил слёзные каналы подождать хотя бы до угла улицы, чтобы скрыться подальше от университета и попинать пару-тройку мусорных баков в своё удовольствие. Чтобы не слышать такие актёрские вздохи со стороны Хюнина, его жалостливое причитание на фоне парней, надрывающие свои животы от смеха. Чтобы не чувствовать приторную жалость в чужом отклике: — Ты в порядке? Не ушибся? — прогремел голос Кая с крыльца, полный бестолкового добродушия. Это было впервые, когда мелкий обращался к нему лично и Бомгю жалел, что это вообще произошло. Особенно при таких обстоятельствах. Он поднялся с земли, остервенело оглядывая свой задекорированный в грязи и мутной воде вид, и подумал, что Кан вряд ли бы оценил такой дизайнерский ход. Бомгю пришло в голову слово shame, но чувствовал он себя троекратно униженным. Просто невыносимым неудачником. — Прости, ты как? Всё в порядке? — воскликнул во второй раз Кай, явно набиваясь в круг святых лик из-за невесть откуда появившейся заботы, от которой Бомгю воротило. Пока его дружки стирали выступившие от смеха слёзы, его лицо напоминало грустного щеночка, которого привязали к фонарному столбу и забыли. Да так реалистично, что Бомгю мог бы даже поверить в его искренность, если бы не накопившаяся, пожирающая его ненависть и капля, лишь одна капля, зависти. — Всё, блять, прекрасно, разве не видно?! — прогремел он вместо грозовой тучи, которая сгущалась над их городом. Собственный голос отдавал рыком, да таким зверским, что сам парень не узнавал ни его, ни собственные захлестнувшие чувства. На секунду ему даже захотелось подбежать к растерянному парню и смачно прописать тому по роже, чтобы перестал давить такую неправдоподобно-взволнованную гримасу, которой парень не верил совершенно. Чтобы перестал делать вид, будто ему не всё равно на человека, с которым заговорил впервые в жизни. Кто из них более жалок — вопрос риторический. Испугавшись собственного порыва выместить злость физическим способом, Бомгю поспешил ретироваться с крыльца корпуса, прихрамывающе удаляясь прочь. Пока вымокший парень терялся на фоне городской улицы, один из старшекурсников приобнял вставшего в ступоре Кая за плечо и весело хохотнул: — Не обращай внимания, Кай-я, очередной отброс с придурью! — его улыбка больше напоминала Хюнину оскал, правда, ему хотелось думать, что парень рядом просто по-причудливому так улыбается. — Ну что, поход в забегаловку ещё в силе? Ты же оплатишь обеды своим хёнам, правда, Хюннини? Тот качнул одобрительно головой и позволил старшим увести его в сторону, только им известную. Конечно он оплатит, ведь в мире Кая все друзья поступают именно так.
***
Soobunny: Ты уже видел снимки? Чёрт, Тэхённи мне уже всю личку закидал ими, но это того стоит. Они реально отпадные! 17:01 Ёнджун пробежался глазами по новому уведомлению, и по десятому кругу начал рассматривать фотографии в облаке, ссылку на которую Кан сбросил ему несколькими часами ранее. «Реально, отпадные — это ещё слабо сказано», — подумал парень, тяжело выдыхая, ведь признаться честно, этот гадёныш-фотограф поработал на славу. «И я тоже», — самодовольно добавил Ёнджун, чтобы хоть немного принизить чужой вклад. Правда, это было единственное, чему он мог радоваться, потому что остальная колоссальная работа была не его заслугой. Парень со скрипом признал две вещи: первая — это лучшие его фотографии за последнее время, и вторая, что он действительно... восхищён. Восхищён заурядной, на первой взгляд, деятельностью фотографа, которую он категорично расценивал как «стой и щёлкай пальцем», понимая, что мыслил слишком поверхностно. Понимая, как ему, чёрт побери, повезло оказаться по ту сторону объектива и выглядеть на фотографиях так, будто он фэшен-модель с многолетним стажем на обложке модного глянца. И далеко не из-за его навыков, а скорее удачно подобранных ракурсов, выставленного освещения и того профессионального виденья, которого и не хватало Тэхёну всё это время. Их любительские фотосессии показались лишь детсадовскими шалостями, по сравнению с той работой, которую проделал мелкий шумовыделитель с чумной причёской. Пока Ёнджун просматривал фотографии вновь и вновь, внутри колола игла так поздно рождающейся вины. Она медленно вспарывала его внутренние органы, позволяя просачиваться мыслям-паразитам, которые глушили его капризное «я не виноват», врывающимися:
«Ты сбил его»
«Из-за тебя разбит объектив его фотоаппарата»
«Из-за тебя он горько плакал»
«Ты даже не извинился»
...которые парень настойчиво отгонял от себя, словно жужжащих на мусорной свалке мух. По крайней мере, пытался это сделать, потому что чем чаще лицо паренька мелькало в его кругах, тем злее он становился. На самого себя, в первую очередь, но целенаправленно направлял весь негатив по определённому вектору — на фотографа, кого и окрестил виновником собственной участи. Собственное: «Я просил его отойти» уже звучало не более, чем пук в воздух, становясь с каждым днём всё менее увесистым. Но отчего-то само присутствие парня раздражало его невыносимо, потому что перед глазами так и стояло его заплаканное лицо в тот день на набережной, будто издеваясь над ним и продолжая тыкать пальцем в его проступок. И не только оно — Субин был не на его стороне в вопросе с фотографом, и постоянно негодовал по поводу и без. «Тебя несёт, хён, ты перегибаешь», — качал он головой, словно был на пару десятков лет старше и мудрее. На самом же деле, он просто прикипел к Бомгю быстрее, чем успел узнать ближе, и горел желанием потушить пожар вражды между двумя парнями по доброте душевной. Он заразил этим и Кана, который осуждающе протянул на последней тусовке, что: «Jesus, впервые вижу, чтобы ты вёл себя как toxic bitch», и угрюмо затянулся дешёвой сигаретой Ёнджуна, которую нагло стрельнул по пьяни. В целом, все нравоучения друзей и начинались на той стадии, когда все трое шли курить, хотя курил из них только Ёнджун — чем пачка становилась пустей, тем больше порицаний он слышал в свою сторону. Оправданий не было, на каждое: «Ты сам цепляешься к нему» и «Он же неплохой парень, почему ты так с ним?», - Ёнджун не находил ответов, лишь устало фыркая и кривя губы от недовольства. Скорее всего, друзья были правы. Скорее всего, этот придурок... Бомгю действительно был неплохим парнем. И скорее всего, при других обстоятельствах их встречи, они смогли бы подружиться, нормально и по-человечески. Смогли бы, если бы совесть Ёнджуна подавала маломальские признаки жизни. Продолжать мучить собственную голову дурацкими головоломками «почему всё сложилось именно так» перед грядущей сменой в баре, было непозволительно, иначе актёрское кокетничество будет омрачено отсутствием игривого настроения. Хотя вряд ли дамочки чувствовали его притворство, особенно под высоким градусом. В любом случае, он убедится в этом сегодня, потому что даже погода за окном удручала, делая его лицо не таким коммерчески выгодным — мимическая морщинка между бровей так и не разгладилась, хотя в его возрасте пора бы привыкнуть к этому. В жизни никакой Бомгю не отретуширует его тон кожи, делая его превосходно ровным, не выделит его губы чуть винным оттенком и не подчеркнёт брови с ресницами, оттеняя острый взгляд. «Неужели ты видишь меня именно так?» — заворожённо думал Ёнджун, который до этого никогда не сомневался в собственной природной красоте. Глазами фотографа он был куда лучше. Он раздражённо ухватился за пачку сигарет, думая, что сможет заткнуть собственное рождающееся любопытство никотином и, наконец, сосредоточиться на скорой рабочей смене. Что новые всплывающие вопросы: «Так, что он думает обо мне?», «Хорошо ли я справился на съёмках?» и «Стоит ли мне слегка тинтовать губы, чтобы выглядеть так горячо, как на фото?», которые бы хотелось задать конкретному засранцу, обустроились в его голове, как новые владельцы доселе глухого места. Что причин заговорить с парнем, как с закадычным приятелем, было больше, чем он предполагал, несмотря на обоюдную неприязнь, и это злило, словно Ёнджун предал самого себя. Собственную разбухшую гордыню и детскую упёртость, которая сопротивлялась крошечному желанию найти с фотографом общий язык и, в конце концов, успокоиться. Попробовать, подобно Субину, позвать его по имени или похлопать по плечу, растрепать отросшие волосы и отпустить не язвительный подкол, а остроумную шутку, заставляя парня залиться смехом. Он помнил, что парень способен улыбаться, и делал это крайне очаровательно, чёрт бы его побрал, когда общался с Каном, при этом не выглядя ошалевшим придурком с басистой руганью вместо нормального словарного запаса, коим видел его Ёнджун всё это время. Можно было допустить, что Ёнджун ошибался всё это время, но вряд ли собственная гордыня даст этой мысли пищу для роста и развития. Докурив сигарету, он остро почувствовал, что уже нуждался во второй — мозговой процесс всё ещё продолжал работать ему во вред. Времени до смены оставалось достаточно, чтобы медленно выгулять собственную голову, проложив путь до бара по длинному маршруту в пару десятков песен из плейлиста. Идея пришлась парню по душе, и он засобирался на выход, надеясь, что дождь вымоет всё скопившееся дерьмо в нём и позволит улыбке на лице стать правдоподобнее.
***
С натянутым по самый нос капюшоном, который не сказать, чтобы спасал от то и дело падающих на лицо капель мелкого дождя, Ёнджун размеренно вышагивал по каменной кладке набережной и безуспешно боролся с накатывающими воспоминаниями. Почему он пошёл именно этим путём, ответ очевидный — так его прогулка продлится дольше, и никакой плачущий пацан из головы не заставит его менять протоптанный годами маршрут. Тем более с парапета набережной был чудесный вид на водную гладь и хмурый небосвод, который затянулся мрачно-серыми тучами и готов был обрушить первые громовые рокотания. Под стать настроению Ёнджуна, к слову сказать, которое не спасла ни вторая, ни третья выкуренная сигарета, ни музыка в наушниках. «Это всё чёртов дождь», — чертыхнулся парень, пребывая в неузнаваемом для него унынии. Последние недели ощущались ничем иным, как эмоциональными качелями, амплитудно раскачиваясь от состояния: «Ахуенно отлично» — из-за открытого в начале весны спот-парка; последней попойки у Тэхёна, почти полностью прошедшей на ура; секса с блондиночкой, которая в целом была неплоха собой настолько, что её номерок можно было и использовать повторно. До состояния: «Дерьмо дермищенское» — из-за периодически появляющейся занозы в заднице — фотографишки Бомгю — который сначала горько плачет, орёт на него всеми нелестными словами, лезет в драку, а потом срывает его крышу снимками, заставляя думать о слишком многом и ненужном. «На его месте я запустил бы в себя камеру», — хмыкнул мысленно Ёнджун, полагая, что не смог бы сохранить хладнокровие и сделать хотя бы пару годных снимков, будь он по ту сторону объектива. Понимая, что снова находит причины восхищаться патлатым придурком, Ёнджун нервно ускорил шаг, будто убегая от собственных мыслей. Правда они всегда были куда быстрее, пресекая любые попытки побега, как грозные тюремные надзорные. Они продолжали глумиться над ним, вынуждая цепляться глазами за парапет набережной, узкую дорожку за оградой, по которой и стритил в конце зимы, и рисовали вместо хмурых туч утреннее зарево, на которое парень тогда так заворожённо засмотрелся. Засмотрелся и не заметил, как несётся на стоящего парня, окликая его слишком поздно, чтобы исправить ситуацию. Ёнджун прошёл точку невозврата, наконец признавая, что налажал. Вот только, затянув с игрой в мудака, извиниться за содеянное не представлялось возможным — они оба гавкали друг на друга, будто озверевшие псины, и вряд ли это изменится. Они уже не смогут иначе. Образы с конца зимы вдруг стали навязчивее, вырисовывая тёмный силуэт с опущенной головой, упёртый в парапет неподалёку. «Да здравствуй шизофрения», — закатил глаза Ёнджун, промаргиваясь, чтобы рассеять мутное наваждение. Но, к удивлению, это не помогло — неизвестный продолжал мозолить глаза, стоя в одиночестве под дождём, и Ёнджун уже готов был смириться с приобретённым психическим расстройством. Пока не подошёл чуть ближе, признавая мокрые чёрные пряди, свисающие до плеч, исключительно чёрные шмотки и шопер-сумку, которую видел в день открытия спот-парка у... Бомгю. Парень облокотился локтями на парапет, постоянно промачивал лицо тыльной стороной ладони и влажно шмыгал носом, будто... будто снова ревел. Наконец признавая в сложившемся образе никого иного как фотографа, Ёнджун замер, оставаясь в стороне. Он растеряно хлопал глазами, слыша сквозь дробь дождя чужой тихий плач и всхлипы, не зная, что ему стоит делать. «Просто пройди мимо», — гадко подсказал ему эгоизм, который Ёнджун и без того постоянно слушал. Но в этот раз его властный голос не завладел разумом потерянного парня, на которого навалилось ярое желание подойти ближе. Подойти ближе и узнать, что случилось, почему он снова плачет. Поинтересоваться, нашёлся ли очередной подонок, который испортил ему фотоаппарат? Попробовать утешить? Ёнджун метался от одного чувства к другому, не зная, что было хуже: притвориться, что ничего не видел и не слышал, и оставить озябшего парня мокнуть под дождём и продолжать рыдать в одиночестве; или наконец-то предпринять попытку пойти навстречу, подставить своё плечо и узнать причины чужих слёз, будто они двое не кто иные, как давние приятели. Ёнджун не был способен ни на первое, ни на второе, и решив, что будет импровизировать на ходу, медленно зашагал по направлению к Бомгю. Тот, стоя мраморным изваянием спиной к нему, сгорбился ниже, продолжая обсыпать парапет своими слезами и каплями воды, стекающих с волос. Его уязвимый вид и мелко подрагивающие плечи заставили грудь Ёнджуна заныть от неизвестных, захватывающих по горло чувств жалости и сочувствия, которые впервые родились у него к Бомгю с момента встречи. Это приносило лишь дискомфорт и густую тяжесть внутри, которая заставляла его жалеть о собственном порыве. Он нервно поправил капюшон и нерешительно прочистил горло, резким звуком которого заставил плачущего парня крупно вздрогнуть, а собственный рот непроизвольно обронить: — Эй, — вместо более дружелюбного «привет», которое крутилось в голове, но так и осталось там, заткнутое вглубь подсознания. Так же, как и «что случилось?», перечёркнутое холодным: — Чего опять ноешь? Бомгю медленно перевёл на него раскрасневшиеся глаза, полные невыносимого ужаса — этот день просто не мог быть ещё хуже. Причина, по которой всё летело прямиком в пизду, по иронии грёбанной судьбы, сейчас оказалась прямо перед ним, выжидающе уставившись на его разбитый вид. О том, что он не пошёл домой на расправу собственной матери, у которой было бы слишком много невыносимых вопросов по поводу грязной измазанной одежды и скорого возвращения с пар — Бомгю пожалел сразу, понимая, что Ёнджун был куда хуже. Он забыл, что живёт в мире, полном несправедливости. Особенно по отношению к нему. Лицо парня исказилось в горьком оскале, отражая возведённые в абсолют отчаяние и нескончаемую злость на все судьбоносные подарки свыше, которыми он был сыт по горло. Особенно на этой набережной. Особенно этим сраным Ёнджуном. — Чт... какого хуя? Что ты тут делаешь? — проскрежетал Бомгю, махом стирая остатки слёз с глаз, словно позорные следы, протоптанные на лице. Стараясь скрыть рваное дыхание и хриплые всхлипы, он расправился в спине, силясь наскрести последние остатки собственной гордости. Потому что Ёнджун выглядел как всегда чертовски хорошо, и ему тоже нужно, чтобы не уступить ему. Чтобы держать лицо, стойкость и нерушимость, которую старший превращал в пыль одними лишь тёмными глазами и хмурым взглядом, скользящим по виду парня снизу вверх. — Люблю гулять в проливной дождь, так романтично, — саркастично скривился Ёнджун, закатывая глаза. — На работу иду, блять, что ж ещё. Что с твоей... одеждой? — он подцепил пальцами край чужой куртки, замечая, что и под ней футболка была насквозь мокрая и вымазанная в грязи. В целом вид парня удручал — он мелко трясся от холода и продолжал лить слёзы, хоть и гримаса не походила больше на нытика, скорее на озлобленного бультерьера, готового вцепиться Ёнджуну в рожу. Бомгю грубо отшвырнул его руку и закутался во влажную куртку, не давая себя разглядывать и дальше. — Какая тебе, нахуй, разница? Вали куда шёл, — рыкнул он в лицо парня, плохо подавляя агрессию. Как и плохо подавляя подкатывающую истерику, потому что Ёнджун стал его точкой кипения, кульминацией, апогеем всего пиздеца, что был в его жизни в последнее время. Он преследовал его повсеместно, словно проклятие, забрался в каждую бегущую по мозговым нейронам мысль, в один злополучный сон и грёбанную реальность, стоя перед ним в самый уязвимый для него момент. В момент, когда он просто хотел сровняться с землёй и знатно прореветься. Ёнджун хоть и перешагнул через себя и попробовал свести мосты, но ответная реакция на его героические усилия явно не была оценена. И это безумно злило его, словно плевок в лицо от человека, которому очевидно нужна была помощь. Потому что в невербально протянутую спасательную руку вцепились стальной пастью и растерзали на куски, лишая желания вытянуть и вторую. Но... несмотря на кипящий гнев внутри и взвинченные нервы, плачущий Бомгю рождал в нём эмоции куда сильнее, перекрывающие первые — новорождённое сострадание, совсем крохотное и неумелое, слабо различимое для парня под пеленой негативных чувств. Поэтому, проглотив чужое ругательство, он продолжил бороться с собственным раздражением ради второго шанса к примирению. Правда, его голос всё ещё был не так мягок, как ему бы хотелось: — Сам пиздуй уже, желательно домой. Стоишь, блять, дрожишь весь. Заболеть хочешь? — отчеканил Ёнджун каждое слово, будто переступая преграды на пути речевого аппарата. Он настойчиво отгонял от себя понятие «забота», которая просачивалась изо рта не к тому человеку, которому стоило бы, твёрдо определяя её, как «холодная рассудительность», не более. Просто Ёнджун прагматик и знает, что перемерзание может стать следствием затяжной простуды или ангины. А не потому что Ёнджун переживает, что парень перед ним завтра сляжет с высокой температурой и будет давиться сухим кашлем. Бомгю лишь зажмурился и отвернул лицо в сторону, сдерживая прильнувшие вновь слёзы из-за неразберихи в голове. Старший будто насмехался над ним, никак иначе парень не мог описать чужого вторжения и несуразных напутствий. Будто они близкие друзья и его сейчас отчитывают за плохое поведение и вред собственному здоровью. Будто Ёнджуну не всё равно на него. Будто ему есть дело до его разбитого состояния, грязной одежды, причин слёз и недосыпа этой ночью. Мелькнувшее на подкорке сознания жалкое желание поверить в это и уткнуться мокрой головой в чужое плечо, которое словно нерешительно подставляли ради этого, напугало Бомгю до дрожи. Но ещё больше напугала ладонь Ёнджуна, которая потянулась к его плечу в каком-то неизвестном порыве, почти неосознанном, ведь Бомгю глотал всхлипы и был на грани шумно разреветься, отчего и самому старшему стало в одночасье тошно. Как бы он ни хотел, абстрагироваться и быть в стороне не получалось. Не находилось желания. А видеть чужое мучение было подобно пытке, тем более, что никаких способов утешить парня Ёнджун не знал и не находил. Субину уже было позволительно по-приятельски касаться его, и отчего-то парень набрался решимости поступить так же, словно имел все права на это. Защитные механизмы работали исправно. Годы практики и горький нажитый опыт, ещё после смерти деда, и сейчас уничтожили паразитирующую мысль, подкидывая пару полений в горящий и без того камин истеричной ярости. Бомгю сморгнул слёзы, не сдержав пару крупных капель, рассвирепел и ядовито выкрикнул: — Да отъебись ты от меня! — и вновь зло отпихнул чужую руку, заставляя Ёнджуна от резкости покачнуться на месте. — Заебал уже, сначала камера, потом твоё мудацкое поведение, сил моих нет! Знаешь что? Иди нахуй! Просто иди нахуй... Под конец голос Бомгю почти стих и приглушался вновь начавшимся рёвом, который больше не было сил сдерживать. Он уткнулся руками в парапет и склонил голову, разрезая шум дождя собственным воем, да таким сломленным, что Ёнджун так и стоял полностью обескураженный ещё какое-то время. В любой другой ситуации он надрал бы обидчику задницу или выплюнул не менее дерзкие оскорбления в чужой адрес, особенно когда тот определённо этого заслуживал. Навзрыд плачущий, насквозь мокрый, вымазанный в грязи и разбросанный на осколки перед ним парень заслуживал этого не меньше. Но в голове Ёнджуна была звенящая пустота, в груди — притуплённая боль, не дающая ни вдохнуть, ни выдохнуть, и ком обиды, не нашедшей выхода. «Нужно было пройти мимо», — горько подумал парень, обе руки которого были зверски откушены. Он, наконец, прислушался к голосу разума, и всё ещё пошатываясь от шока, отступил от парня и направился прочь, бросая напоследок абстрактное: «Да в пизду». Каждый его шаг сопровождался удаляющимся звуком чужого плача, который он так и не смог остановить, если не наоборот. Он снова всё испортил, снова оказался причиной для слёз и яростных воплей, становясь их невольным катализатором. На душе было паршиво, собственную злость хотелось выплеснуть, искоренить из себя и направить на объект, её вызвавший. И даже вдруг ведясь на обострённое желание рвануть обратно и всё-таки проехаться по залитой слезами морде кулаком, Ёнджун так и встал вполоборота, не узнавая себя. С каких пор в нём столько желчи? С каких пор он стал причиной чужой необузданной ненависти? И с каких пор он чувствует такую острую вину, будто секундой ранее не был послан куда подальше? Закусив губу, он махом приблизился к парню со спины, совершенно не соображая из-за трудно сплетённых мыслей. Он поддался порыву и позволил телу действовать на автомате: резво скинул свою куртку с себя и накинул на сгорбленную спину парня, натягивая на его мокрые волосы капюшон. Молча, будто ничего не произошло, он покинул его так же быстро, как и вернулся, не успевая заметить, как на его порыв развернулись и уставились нечитаемым взглядом. Чувствуя, как капли дождя помалу остужают его разгорячённое от злости лицо, Ёнджун выудил из кармана пачку сигарет, понимая, что задохнуться никотином и наконец сдохнуть хочется невыносимо.
***
Стараясь прошмыгнуть мимо кухни, на которой гудела мать, сетуя на неправдоподобность телевизионной передачи, Бомгю закутался в куртку Ёнджуна и обронил привычное «Я дома», скользнув в коридор по направлению к своей комнате. Женщина если и успела метнуть на него взгляд, то вряд ли заметила серое расползающееся по его одежде пятно, позорно укрытое верхней одеждой, поэтому её брошенное вслед: «Если что, ужин готов!», почти успокоило Бомгю, оставляя причины его спешки не раскрытыми. Продрогшими конечностями он стянул с себя ледяную одежду, отправив всё испачканное в стиральную машину, и принял горячий душ, стоя под потоком воды добрых полчаса, почти не шевелясь, — всё тело кололо от перепада температур. И не только потому что он до костей замёрз, стоя пару часов на улице в проливной дождь, — собственная вина колола его куда сильнее, взращивая маленькие острые колючки в каждой клетке эпидермиса. А испытывать подобные чувства к старшему было сродни пытке, потому что до этого он был жертвой, замученной чужими действиями и ублюдским поведением. В любом случае, он чувствовал себя так уродливо, рыдая на набережной, пока не явился Ёнджун и не вывернул его наизнанку своей псевдо-заботой. Или не псевдо, судя по молчаливо накинутой куртке после того, как Бомгю выплюнул ему в лицо весь накопленный за день токсичный яд, которым он и не собирался делиться. Стыдно. Было так стыдно, что Бомгю не мог перестать закусывать губы от пожирающей его досады за несдержанность и глупость. Запах сигарет и вишнёво-пряный одеколон парня не перебился даже гелем для душа, так и свербя в носу напоминанием, как он облажался. Если бы он только умел держать язык за зубами, вовремя остановиться и не распыляться по щелчку пальцев — всего этого бы не было. Всего нависшего над ним отчаянного «Мне жаль», будто смертельный приговор. И ему нужно чистосердечное признание, чтобы сгладить собственный вердикт. Мысли о собственной вине, как и необходимость извиниться перед старшим, были мучительны в равной степени. Но вид повешенной в комнате куртки, которая обогревала его по пути домой и пропитала чужим запахом, будто насмехалась над ним, тяжёлым грузом пригвождая голову парня к земле. Бомгю хоть и был грубым и неотёсанным засранцем, но не лишён совести окончательно, понимая, что не просто перегнул палку, а разломал на части и вонзил её острые края в грудь Ёнджуна, который впервые не ответил на его выпад. Точнее, ответил так, что оставил Бомгю в растерянности хлопать глазами и провожать его взглядом, кутающегося в худи под проливным дождём, от которого та вряд ли бы спасла. Почему он... вообще поступил так, опрометчиво отдавая куртку человеку, который собственный рот на замке сдержать не смог и высказал ему всё кипящее внутри дерьмо, возведённое до космических масштабов из-за абсурдной истерики? Ёнджун попал под его горячую руку, стал случайным свидетелем его разбитого состояния и пытался своеобразно - но всё же пытался - помочь своим грубым «Пиздуй домой», от которого сердце Бомгю ныло совсем не от жестокой формулировки. От замаскированного волнения, следы которого старший так профессионально затирал, но Бомгю видел его лицо так отчётливо, и не было в нём прежнего ублюдка, что ухмылялся и дразнил его при любом удобном случае. Он был растерян, взгляд метался то по лицу Бомгю, определённо прослеживая дорожки слёз, то оглядывал его грязную одежду и тяжело хмурился, подобно небу над ним. В мрачных глазах стоял лишь один лаконичный вопрос: «Что с тобой произошло и могу ли я помочь тебе?», Бомгю видел его и злился лишь сильнее, надумывая, что ему уже чудится; что воспалённый мозг вновь вырисовывает ему «хорошего Ёнджуна», которого нет в реальности. А он, сука, был — подкрался со спины и согрел своей курткой, ничего не говоря. И как Бомгю теперь жить с этим — неизвестно. Взгляд старшего, ошарашено распахнутый во время жестокой тирады в свой адрес, преследовал Бомгю повсеместно: пока он натягивал на себя домашнюю одежду; пока разделяли ужин с матерью, которая отметила его чрезмерную унылость; пока... ткнулся лбом в висящую куртку Ёнджуна, которую мягко очищал от следов влаги и грязи. Он ненавидел себя за желание вновь втянуть запах носом, насильно возвращая себя на чёртову набережную, и мысленно извиняться перед старшим за всё сказанное, вытолкнутое изо рта под гнётом паршивого дня. В реальности он так и стоял, уткнувшись в куртку, как полный идиот, дыша смесью одеколона и сигарет, и чувствовал, как глаза вновь противно покалывает. «Нужно что-то сделать... Хоть что-то», — судорожно метался Бомгю, придумывая план дальнейших действий. Он должен исправить ситуацию, наплевав на ворчащую внутри гордость и чувство самоуважения, которые будто сговорились и просили оставить всё как есть. «Уёбок не извинился за твой объектив, и ты не должен», — попискивали они с уха на ухо, как полевые мыши, но парень был слишком совестливым и сердобольным, да и в первую очередь — это нужно было ему самому. Чтобы не чувствовать себя ещё более дерьмово, чем уже есть. Он не знал номера Ёнджуна, но определённо знал тех, кто мог бы его ему подсказать. И тут вспышкой в голове возник позабытый так досадно Кан, сообщения которого он ждал первую часть дня, пока всё не полетело в тартарары. Бомгю нашёл телефон, забытый на зарядке, и, разблокировав экран, понял, что не только он был в ожидании: Тэхён засыпал его горой благодарственных и хвалебных сообщений: — «Jesus Christ, mate! This is totally talented, brilliant, incredible, cramazing...», — облизываясь на каждое фото из облака, заставляя Бомгю хихикнуть от старого мема с футуристичной поп-знаменитостью. И ещё множество иностранных слов, половину из которых Бомгю вообще видел впервые. Кан набросал на простеньком конструкторе сайтов лендинг и добавил туда фотографии с Ёнджуном, отправляя полученный скриншот Бомгю, и перешёл на капс, вещая, что это именно то, чего он хотел. Тяжесть уступила место мимолётной радости, позволяя парню, наконец, отвлечься и написать Кану в ответ, что тоже был рад знакомству и совместной работе. И добавить совсем неуверенно, что если будет ещё материал для съёмки, то он всегда будет рад помочь вновь. Правда, для начала нужно наладить их отношения с Ёнджуном, возведя их хотя бы на уровень «около-нейтральное», потому что из-за его эмоционального возгорания они сделали несколько шагов назад, пробивая двойное дно. И не успев попросить у Тэхёна напоследок контакты старшего, как Кан позвонил ему сам, потому что никакие символы не способны передать его возбуждённого восторга. И недолго думая, Бомгю принял вызов и пропал из реальности часа так на два-три, болтая с новоиспечённым приятелем о делах насущных. В первые минут тридцать они обсуждали фотосессию, итоговые снимки, Тэхён подмечал и Ёнджуна, с которым, как ему показалось, Бомгю удачно сработался, несмотря на постоянные стычки. Но чувствуя, что парень на другом проводе подолгу молчит при его упоминании или увиливает с ответом, задал вопрос в лоб: «— Всё же, что между вами произошло?» Тяжело выдохнув в трубку, Бомгю начал с самого начала: с первого случая на набережной и по последний. Рассказал про объектив, из-за которого ему понадобились деньги, потому что придурок, разбивший его, даже бровью не повёл, чтобы возместить ущерб. Рассказал про драку в скейт-парке и знакомство с Субином, который и разрешил их конфликт таким нехитрым путём — поработать на его друга. Потом они то и дело цапались между собой, за что было крайне стыдно перед Каном, который стал невольником этих глупых сцен пререкательств. А дальше случилось «сегодня» со всеми его вытекающими: снова набережная и крупная ссора, из-за которой Бомгю был в полном смятении и тоске. «— Джуни, может, и кажется грубым бараном, но он, на самом деле, неплохой парень. Он отличный слушатель, отзывчивый, очень щедрый и любит глупейшие в мире каламбуры. И далеко не злопамятный, как ты можешь думать. Поверь, извинений будет достаточно». Бомгю предстояло узнать это на практике, и он понял, что чем дольше они говорят про это, тем крупнее трясутся его руки. Он вдруг перевёл тему, спрашивая у Кана, как он познакомился с Ёнджуном, после в течение часа хохоча над рассказом про бедного Субина, которого Тэхён зашантажировал до полусмерти, и Ёнджуна, который стойко держал лицо хладнокровного бунтаря. «Когда я их встретил, я подумал — это оно», — хихикнул в трубку Кан и загадочно добавил: — «С тобой было так же», — заставляя Бомгю невольно улыбнуться и скромно поддакнуть о взаимности. Тэхён много говорил о своих амбициозных планах, о карьере модного дизайнера, о которой грезит с юности. О разводе родителей, которые не сжились вместе из-за разных взглядов и культур, о живущем в Штатах отце, работающего в издательстве модного журнала, который с детства приносил ему глянцы партиями, позволяя сыну вырезать из них одежду и складывать в несуразные, но так нравившиеся парню, образы. И замечая диковинную тягу к прекрасному, восьмилетнему Кану отец таинственно сказал, что: «За свои интересы, сын, придётся побороться», и отправил его изучать боевое искусство тхэквондо, наперёд зная, что чадо рано или поздно столкнётся с подонками из общества, желающими поставить выбивающееся звено на место. Но Кан наперёд выбивал зубы своим обидчикам, потому что удары его были крепче стали, а желание развиваться в дизайнерском направлении нерушимее, чем все те идеалы, которые внушали среднестатистические сверстники. «— Отец был первым, кто отпустил меня в гей-клуб. А мать была первая, кто подобрал мне оттенок тинта, ха-ха!» Он сказал это так мимолётно и легкомысленно, что Бомгю завис на мгновение, переваривая информацию. Из-за нависшего молчания Кан чуть прокашлялся и добавил следом: «— Too much for your ears, right?» — Нет, совсем нет... Просто немного внезапно. У меня никогда не было друга-гея, ха-ха, — хохотнул Бомгю, понимая, что не чувствует какой-либо скованности из-за новых подробностей. В мире искусства было так много представителей ЛГБТ-сообщества, что он уже давно не удивлялся этому. Он вдруг поник из-за более серьёзной вещи, вспыхнувшей в голове: — У меня в принципе никогда не было друзей. Только мой покойный дедушка. «— Jesus, mate, мне очень жаль...» — удручённо протянул Кан со вздохом, потому что слышать подобное невыносимо. Но не дав себе впасть в уныние, парень осторожно, но более бодро добавил: — «Если позволишь, буду рад компенсировать эту утрату своей дружбой!» — Принимается, — улыбнулся Бомгю, стирая влагу, выступившую на глаза. Ещё никогда его худший день не становился лучшим за один телефонный разговор. «— Не хочешь потусить вместе? Можем сходить на шоппинг или посидеть где-нибудь. Что угодно!» — Бомгю казалось, что он был согласен и на межгалактическое путешествие с этим парнем, и весело согласился, подмечая, что никаких планов на выходных у него нет. Он взглянул на планер, стоящий на рабочем столе, который по большей части использовался, как пустая декорация, и зацепился за числа предстоящих событий в конце недели. «13 марта» — его день рождения. Отчего-то Бомгю не стал говорить об этом событии, чтобы не навесить на новоиспечённого друга излишнюю ответственность по поиску подарка, да и целом, ничего особенного он и не ждал. Этот день уже давно перестал значить хоть что-то ценное после утраты дедушки, который всегда знал, в чём парень нуждался, оставляя ему панасоник со словами: «Я не смогу отметить твой будущий день рождения, поэтому прости, что дарю его так рано». За то, что дед подарил ему камеру так рано — он простил ещё в тот самый день. А вот за то, что сам он ушёл так рано — простить никак не получается до сих пор. Голос Тэхёна прервал накатившие воспоминания: «— Я тебе в личные сообщения сейчас пришлю номер Джуни, отпишись мне, как всё пройдёт, okay?» — Окей, — кивнул Бомгю самому себе и вновь поймал себя на волнительной дрожи, завершая вызов. Через пару минут контакт Ёнджуна висел в его личной с Каном переписке и до трясучки пугал своим существованием. Написать сообщение было проще, чем звонить и заикаясь просить прощения, боясь в ответ услышать ехидные насмешки и заслуженную ругань, которую Бомгю воображал, но палец так и завис над полем ввода, будто от страха быть съеденным кнопкой отправки сообщения. Он то набирал, то стирал сухой текст, борясь с собой: «Прости, что наорал на тебя» — Нет. «Извини, я перегнул» — Не то. «Не хотел кричать на тебя, мне жаль» — Тоже нет... «Вообще-то, пиздюк, ты заслуж...» — Нет, нет, нет! Бомгю взвыл в потолок от тщетных потуг подобрать нужные слова, думая, что собственная искренность звучит слишком слащаво и неправдоподобно. По крайне мере, первые варианты. Ёнджун точно пошлёт его куда подальше при следующей встрече, если она состоится. А ведь состоится же — куртку-то придётся вернуть, рано или поздно... если, конечно, они не рассорятся до такой степени, что её придётся возвращать через чужие руки. Бомгю сглотнул вставший ком в горле, признавая, что не хотел бы такой затянувшейся холодной вражды. Совсем не хотел. Поэтому он бегло напечатал то, что было на уме, и судорожно вжал кнопку «Отправить», трусливо откидывая от себя телефон. Будь что будет.
***
Бар кишел новоприбывшими студентами до самого закрытия, снующимися около барной стойки словно муравьи-добытчики. Ёнджун только и успевал обновлять роксы новыми порциями крепкого виски; устраивать фаер-шоу, разливая огненную струйку текилы по бокалам и проводить конкурс по выпиванию десяти шотов абсента среди самых бойких парней, желающих проявить свою стойкость перед молодыми куколками и произвести впечатление. Правда, те косились на бармена куда чаще, чем на давящихся зелёной жижей парней, и мимолётно пытались состроить свои ярко-накрашенные глазки, наивно полагая, что парень найдёт в них что-то особенное. Кажется, Ёнджун даже знал парочку второсортных романов с такой завязкой, и горько думал, что в жизни всё совершенно иначе. В любом случае, его жизнь не походила ни на драматическое произведение, ни на дешёвое чтиво для молодых женщин о смазливой любви, ни на героическое восхождение героя из цикла фантастической саги. Он был сборной солянкой из миниатюрных проз, не связанных по смыслу, и с тиражом в ноль экземпляров. Лишь одним коллекционным изданием. Спонсор его натянутого до треска настроения и рабочего возбуждения, что позволяло ему подначивать молодёжь пить без остановки и обновлять бокалы в два раза чаще, — полная стопка водки, запитая гранатовым соком перед началом смены. Потому что это единственное, что могло спасти его от угрюмой подавленности. Но ничего так и не спасло его от Бомгю. Он был неузнаваемо растерян. Переливая порцию крепкого виски из джиггера в бокал, он заметил, как собственные руки мелко тряслись. Как рецептуры традиционных коктейлей вылетали из головы, которая давала сбой и била в глаза алой сиреной тревоги. Что смешение занимало у него в два раза больше времени, чем обычно, заставляя Джису рядом на него взволнованно поглядывать. Старший бармен тоже видел это — парень явно не в тонусе и что-то его гложет, несмотря на вполне складную работу со стороны. Мелкие изъяны хоть и не влияли на веселье клиентов, но были заметны острому глазу сотрудника, что знал Ёнджуна уже слишком давно, чтобы спустить это на текущую загруженность. Ближе к глубокой ночи, когда в баре остались те немногие клиенты, всё ещё стоящие на ногах и при деньгах в кошельке, оба бармена смогли немного выдохнуть, и Ёнджун напросился на быстрый перекур. Стоя под козырьком у чёрного выхода, он подкурил и глубоко затянулся, медленно выдыхая сизый дым во всё ещё влажный после дождя воздух. Голова почти не гудела, громкий галдёж студентов до сих пор отдавался в ушах, но больше не резал по перепонкам, оставаясь лишь неприятным наваждением. Если его физические показатели, наконец, пришли в норму, то вот ментальные так и оставались в удручающем состоянии — он слишком много думал не о том. Он слишком много чувствовал. Злость, обида, раздражение и горечь - с одной стороны ринга, а напротив - меланхолия, досада, вина и раскаяние. Эта битва продолжалась до сих пор, потому что силы были идеально сбалансированы и никто не выходил победителем — в этой равной схватке их не могло быть. Был лишь один проигравший Ёнджун, что давился никотином и чертыхался из-за вновь вспыхнувшего парня, громогласно выкрикивающего ему в лицо всё, что свербело внутри. Все векторы и ориентиры, куда Ёнджуну следовало выдвинуться. «Надо было пиздануть его», — сплюнул Ёнджун, хмуро кривя лицо. — «Возможно, мне стало бы легче». «Не стало бы», — гадко подсказывало подсознание, оно было куда мудрее в этом вопросе. Ёнджун при всём своём неидеальном, ворчливом и величественном характере далеко не монстр, чтобы выбивать всю дурь из плачущих людей. Даже плачущих и орущих на него. Даже из Бомгю, рожа которого будто так и просит подарить ей кулачный поцелуй. Наверное, это странно было с его стороны — ответить на выпад молчанием. Отдать куртку. Уйти, оставив парня в покое, в котором он нуждался. Чувство некой незавершённости так и терзало Ёнджуна, который не знал, чем его заткнуть, чтобы отключить собственную голову хотя бы на секунду. Та продолжала терзать его, подкидывая другие варианты развития произошедшего события. Что было бы, если бы он остался, настойчиво уткнул его голову в своё плечо, дав нормально пореветь в него, и проводил до дома? Смогли бы они наконец... подружиться? Излил бы Бомгю ему свою душу, приоткрыл бы занавесу тайны его тоскливого отчаяния? Возможно, простил бы за объектив? Перестал бы так отчаянно ненавидеть? «Спасибо за помощь, хён!» — улыбнулся бы ему Бомгю, махая на прощание. «Фантазёр хуев», — рыкнул под нос Ёнджун, снова затягиваясь. Ему нужно было переключиться хоть на что-то. Он машинально похлопал себя по карманам в поисках телефона, который часом ранее единожды завибрировал в кармане. Поток клиентов был слишком плотным, чтобы парень мог отвлечься, да и думалось ему, Субин просто прислал очередной анимешный прикол, который Ёнджун не поймёт. Но лучше бы это был он. Лучше бы это была картинка нарисованной японской школьницы или кошки-девочки, которыми были заклеены стены в комнате его друга. Да что угодно. Но не сообщение с неизвестного ему номера, которое гласило краткое: «Привет, это Бомгю. Я хотел бы извиниться за сегодня, мне не стоило срываться на тебе. Мне правда жаль. Надеюсь, ты не намок под дождём. Спасибо за куртку, постараюсь вер- нуть при любой удобной тебе возможности. И ещё раз прости, хён». Ёнджун тупорыло пялился в телефон добрые минут десять, забывая, что взятый перерыв длился в два раза меньше. Он перечитывал от начала до конца, будто это толстенный роман на полтысячи страниц, цепляясь за каждую букву, всё не веря, что это реально написанный текст. Что его не накрыло от бесперебойной работы на износ, что его мозг не глюканул от сотрясающих его событий и он в край не чокнулся на собственных фантазиях о дурацкой дружбе с фотографом. А ещё это контрольное: «...хён». Чёрт бы побрал этого Бомгю, который ворочает его душу, как ему захочется: то плюнет в неё, терзая до основания, то приласкает, заставляя сердце парня раздаваться в самой глотке глухой пульсацией. Ёнджун безрезультатно сглотнул, тщетно понимая, что его вновь мелко трясёт. Будто четырехкамерный орган вырос в каждой клетке его тела и выстукивает рваный ритм на измождённой сверхзвуковой скорости. Он даже не заметил, что затаённая обида куда-то исчезла. Испарилась ровно так же, как бурлящая злость и гнев, которые просили физического выхода: либо в новой драке при встрече с патлатым фотографом, либо в случайном сексе с очередной красоткой, которая усмирит его пыл; либо в дополнительной порции алкоголя перед сном наедине с собой по всем традициям закореневшего алкоголика. Он чувствовал... облегчение? Умиротворение, лёгкость, каплю радости и невесть откуда взявшееся озорство, потому что подколоть парня, который впервые обратился к нему уважительно - смерть как хотелось. От этой мысли на лице поползла до боли довольная улыбка и Ёнджун с трудом подавил её, зная наперёд, что не упустит момент припомнить парню его слова. Он поймал себя на мысли, что увидеть его сейчас хотелось до жути, посмотреть на его определённо раскрасневшееся от стыда лицо, пыхтящее от раздражения, и насупленный нос, который тот всегда морщил, когда хмурился. Подразнить его, заглянуть в глаза до победного, и смутить лишь сильнее. Ёнджун вслух издал смешок, который так и не смог сдержать, и бегло напечатал в ответ лаконичное: «Прощён».
