alright — Rad Cat, Dutch Melrose
Воздух в лёгких стал обжигающим. Бомгю начал втягивать кислород через рот, пробуя охладить разгорячённое тело, но это не помогало, лишь выдавало его хриплое дыхание. Он чувствовал спиной источник жара, пока вяло размыкал сонные глаза. В обезоруженной темноте зрение отказывалось фокусироваться, заостряя другие органы чувств. Например, осязание. Осязание, которое раздразнили чужие блуждающие пальцы под его домашней футболкой. Они медленно выводили рисунки на его коже, заставляя живот невольно втягиваться. Касания прокрадывались от пупка через очертания рёбер к напряжённому соску, по окружности которого мягко обвели шершавой подушечкой. Бомгю, рвано выдохнув, непонимающе обернулся через плечо, почти встречая губами приоткрытые чужие. — Х-... нм-... — первый сорвавшийся стон поймали ртом, припадая навстречу совсем близко. Ёнджун, влажно причмокивая, оставил россыпь томительных поцелуев: в уголок губ, на остром подбородке и впалой щеке, пока настойчиво сминал между пальцев чувствительный сосок. Бомгю, туго соображая после внезапного пробуждения и завязывающихся в паху узлов, упёрся в чужую руку, вяло пробуя оттянуть от себя. Но старший был слишком убедительный: мягко покусывал за острую челюсть, тёрся кончиком носа о кожу шеи, готовя её к влажной дорожке языка. — Х-хён-... чт-... — Ты не ответил, — шепнул Ёнджун на его ухо, скользя ладонью к резинке нижнего белья. В голове был кромешный бардак, ударивший окситоцин вместе с возбуждением. Тело охотно отзывалось на каждое прикосновение, как на сладкое подкинутое лакомство, по которому то истосковалось. Ёнджун вернулся к его приоткрытым губам, опаляя жарким дыханием, и хрипло продолжил: — О чём я думаю? О чём мог думать парень, тесно вжимаясь сзади очевидным возбуждением? Парень, чья рука дразняще цепляла ткань боксеров, оглаживала напряжённые бёдра, вжимая плотнее собственные. Парень, чья температура тела соотносилась с лавовым извержением, что погребала в своей лавине плавящегося, как восковая свечка, Бомгю. Что было в охваченной бесами голове, делая его таким дико-жаждущим и настырным? Младший потянулся дрожащей рукой к чужому затылку и прильнул ближе, долгожданно присваивая пошло улыбающиеся губы себе. Поза не позволяла поцелую продлиться долго, но для ответа этого было вполне достаточно. — Угадал? — выдохнул младший, заглядывая в темноту чужих пеленой затуманенных глаз. Он знал: свои были зеркально похожи. — Почти, — влажный язык скользнул по губам, словно стартовый флаг перед началом гоночного трека. А дальше лишь ускоряющийся водоворот, огнивом горящее сердце, грубо задранная футболка и Ёнджун сверху, обернувшийся изголодавшим хищником, что поедал его со зверским аппетитом: пробовал на вкус разбухший от трения сосок, вёл языком по рельефу груди, что судорожно вздымалась от срывающихся низких стонов. Виновато зацеловывал оставленные укусы под ключицей, правда, в его развратном взгляде не было никакой вины, только необузданная страсть и влечение. Только желание завладеть и подчинить натянутое от безумного возбуждения тело, чей ныне безвольный хозяин отчаянно впивался ладонью в собственный рот, чтобы не быть слишком громким. Слишком откровенным и открытым перед собственным завоевателем, что мучительно предавал его пыткам под тканью боксеров. Ладонь старшего двигалась амплитудно, крепко обхватывая сочащий смазкой член, заставляя кровь парня кипеть, как бурлящий адский котёл. Если в преисподней его ждало именно такое наказание, то Бомгю был готов сгореть дотла в чужих руках, стать его демоническим ужином, завещая душу и работающее на износ сердце. Он покорно взывал к имени старшего, поддаваясь тазом навстречу сладкому наказанию. Посвящал очередной протяжный стон, перехваченный прильнувшими губами, жадно присваивающие и парня и его жаром обдающее дыхание строго себе. Ненасытный собственник. Охваченный всепоглощающим пламенем, Бомгю порывисто вцепился в затылок старшего, сбивчиво шепча сквозь поцелуй: — Ст-... стой, — он близился к своему пределу, не имея возможности соображать здраво. Было так пугающе хорошо и невыносимо, что он в переизбытке просил милости, цепляясь дрожащими пальцами за чужую неотступающую руку. — Хён, п-пожа-... Старший проглотил протяжный стон, затыкая остатки сопротивления влажным языком, властно проскользнувший в распахнутый рот. Не осталось иного выхода, как всецело подчиниться чужой воле, ускорившимся на члене движениям, укрепляющемуся проклятию, что пожирало его оставленный Ёнджуном мозг. В момент, когда свободная рука лихорадочно впилась в простынь, а перед глазами мир вспыхнул огненными искрами, Бомгю думал, что погиб. Что душа действительно покинула его тело, отданная по дьявольскому контракту демону в обличии Ёнджуна. Перед тем как приоткрыть сомкнутые от блаженной неги глаза, он успел почувствовать лишь влажный холод на былом захваченном старшим месте, и резкий недостаток нависшего над ним тела. В ушах всё ещё звенело, когда утренний полумрак развеял ускользающие остатки сна. Демон исчез, оставляя парня заторможенно осознавать произошедшее в одиночестве с приходящим в рабочее состояние рассудком. Он обвёл взглядом комнату, убеждаясь, что произошедшее не имело связи с реальностью, за одним единственным исключением: стоило приподнять край одеяла, как он тут же испуганно вскочил с кровати, виртуозно перепрыгивая через мирно спящего Ёнджуна, и засеменил в ванную, оттягивая подол растянутой футболки. Одна явная улика, доказывающая его причастность к страшному злодеянию, расползлась мокрым пятном на белье, неприятно холодя лобок. Его подставили и бросили на самосуд, что происходил за закрытыми дверьми ванной. Бомгю не заметил, что его побег был отслежен лениво прикрытым взглядом ёнджуновых глаз.
***
В мыслях был сплошной хаос и лишь одна членораздельная фраза: «Твою мать, твою мать, твою мать!», зацикленная между вспышками кадров сновидения и фантомными ощущениями. Отмываясь от собственной спермы, Бомгю горел от стыда, пробуя остудить лицо о холодный кафель душевой кабины. Но ни это, ни контрастный душ не привели его в чувства, не помогли ватным ногам после разрядки окрепнуть, а пальцам перестать предательски трястись. Насколько глубоко он пал, позволяя ночным демонам слишком многое для своего здравого рассудка? Что ещё он готов был предложить им в обмен на запретный плод и прикосновения Ёнджуна, которых никогда не встретит в реальности? И главное: насытится ли он сам вкушённым грехом или лишь распылится в своём желании быть ещё ближе? Бомгю омывал бордовое лицо под ледяным потоком, пробуя обмозговать произошедшее. Было так невыносимо стыдно за себя, за грязные мысли, преследующие его по ночам, которым он безропотно отдавался. Перед Ёнджуном наяву, что доверял ему, рассказывая ночью хриплым шёпотом произошедшее между ним и отцом. Вверяя свою боль, обречённость и страх неясного будущего, за которое он в ответе перед самим собой. Чтобы оправдать собственную решимость против системы, из которой с трудом выбрался. Бомгю не помнил в какой момент накрыл своей ладонью сжатый кулак старшего, не помнил, когда их пальцы переплелись, мягко сцепляясь вместе в замок. Но чётко помнил, когда в полудрёме перевернулся на бок, чувствуя, что сзади неосознанно прильнули ближе. Обвили рукой со спины и притянули к себе плотнее, чтобы разделить общее тепло на двоих. Как кончик носа старшего уткнулся в его патлатую макушку и довольно засопел вновь, погружаясь обратно в глубокий сон. И если эти безобидные тактильные повадки Ёнджуна стали катализатором ночного демонического нашествия, то Бомгю пора задуматься, не живёт ли в нём самом приспешник сатаны. Может ли он доверять самому себе и не натворить глупостей, раз его юное тело так реагировало на невинные раздражители? «Нужно что-то делать», — подытожил он, списывая грехи на отсутствие сексуального опыта и личной жизни. Ёнджун не должен пострадать ещё раз, если он не найдёт в себе силы сдерживаться и передаст контроль над разумом похотливому бесу. И если в последнее время он соотносил себя в постели именно с мужчиной, то он знал, чей номер стоило, наконец, набрать. И предлог был подходящий — исходники фотографий с daddy's palace, которые он так и не увидел. В чистой домашней одежде, растирая на ходу волосы махровым полотенцем, он бесшумно вышел из ванной, внезапно застав Ёнджуна бодрствующим. Тот вальяжно расселся за его рабочим столом и крутил в руках развёрнутый из смятого комка рисунок, что по случайности не оказался выброшен вовремя. Рисунок настоящего лузера, что не мог придумать элементарный концепт за неделю до дедлайна сдачи фотографий на конкурс. Ёнджун взглянул на него поверх мятого листка и расплылся в шкодливой улыбке: — Не знал, что ты не только разговариваешь во сне. Бомгю перекрыло дыхание от пробившей насквозь голову реплики, но старший внезапно переменился в лице, возвращаясь к рисунку в руках: — Что это? Младший похлопал глазами, боязливо приближаясь. И что это был за внезапный вброс информации, которую неясно как интерпретировать? Свидетелем чего старший стал не по своей воле? Что успел увидеть или услышать? Что из того, что было в запретном сне, вылезло наружу и стало причиной этой тронувшей губы парня улыбки и вскинутой игривой брови? Он переключился с навязчивых вопросов на собственный неряшливый рисунок, который успел вычеркнуть из памяти. Очередная попытка доказать себе, что годен на что-то особенное. По факту, лишь очередной провал, запечатлённый на бумаге. — Уже ничего, — уныло отмахнулся Бомгю. — Пытался выдавить из себя что-то стоящее, но нельзя выдавить из себя то, чего нет. Ёнджун в непонимании нахмурился, адресуя парню немой вопрос. Тот лишь сокрушённо выдохнул и уселся на кровать, подпирая подбородок рукой. — Это должно было быть оформлением фотозоны. Связующим концептом между фотографиями. Но я так по итогу ничего и не придумал... — его голос стихал, переходя в бубнёж под нос самому себе, — ...может, мне вообще стоит снять свою кандидатуру с конкурса?-... — А мне нравится. — А? — Есть в этом что-то, — задумчиво протянул Ёнджун, не сводя глаз с рисунка. Он прошёлся пальцем по продавленным графитом штрихам, поясняя: — Как будто я могу встать на место этого силуэта, став частью выставки. Воодушевляюще для таких, как я... Бомгю поддался ближе, рассматривая эскиз под иным углом, визуализируя для себя описанное парнем. Отчего-то несуразные линии и простой набросок начал преображаться, наполняясь смыслом. — ...Такой небольшой интерактив для зрителя. Это привлекает внимание, а ещё... — он обвёл пальцем вокруг силуэта, акцентируясь на криво расположенных рамках, — мне нравится, что они так хаотично раскиданы, словно собственные мысли или... — Воспоминания? Кадры из памяти, жизненный опыт? — внезапно встрепенувшись, подхватил Бомгю, видя перед глазами воссоздаваемую картину. — То, что каждый пропускал через себя или может понять, увидеть в себе самом? Ёнджун, задумчиво поджав губы, через мгновение кивнул, расплываясь в улыбке: — То, что знакомо каждому лузеру, да, — по мере рассуждений, он всё пробовал разгладить заломы на бумаге, выровнять рисунок, на котором так преждевременно поставили крест. — Так каждый зритель сможет стать частью истории, а не просто увидеть со стороны. Рот Бомгю был ошарашенно распахнут какое-то время, пока он со вкусом переваривал полученную информацию. Парень с трудом оторвался от собственного преображённого рисунка и перевёл взгляд на старшего, на выдохе признаваясь: — Ты... удивительный, Ёнджун. Наверно, это был первый раз, когда старший увидел в чужих глазах столько восхищения и восторга. Когда стал причиной их вызвавшей, а не очевидцем со стороны. И то, как рьяно забилось его сердце и закололо скулы от прилива крови, добавило галочку в список вещей, о которых стоило подумать на досуге. Главное — вновь не закинуть идею в дальний ящик, где эти списки плодились похлеще тараканов. Но став случайным свидетелем с острым слухом, до которого дошли недвузначные низкие постанывания и шумные вздохи этим утром, что выдернули его из сновидения, как любопытное явление, которое хотелось застать при жизни, он понял — самокопания не избежать. Ему нужно было абстрагироваться, прикрыть уши и постараться вновь уснуть, а не жалеть, что не успел развернуться и увидеть воочию. Но бурная фантазия делала своё, дорисовывая отчётливый образ: разбросанные по подушке волосы, жарко горящие щёки, сжимающиеся пальцы на постельном, отчего-то ёнджуновом белье. Приоткрытые влажные губы, сбивчиво шепчущие что-то интимное, досадно неразборчивое. Возможно, даже его имя? Если Бомгю ещё можно было оправдать — он не властитель собственных сновидений и не выбирает себе партнёров во влажных снах, то для самого себя оправдания не нашлось. Ёнджун представлял своего близкого друга в сексуально-развязном обличии, пребывая в трезвом рассудке и нормальной ориентации, понимая, что ни первое, ни второе не мешало ему наслаждаться собственной иллюзией. Бомгю в целом сложно было не наслаждаться, даже сейчас, когда он воодушевлённо округлял глаза, в которых искрились огни подобно фейерверкам в ночном небе. Когда поправлял упавшую на глаза влажную чёлку и, загоревшись после обсуждения эскиза, активно покусывал нижнюю губу до красноты. — У меня же столько подходящих кадров! — щёлкнул Бомгю пальцами, тут же подрываясь с места. — Субин, летящий со скейта, бухой в стельку Кан... Как ты думаешь, они разрешат мне использовать их фотографии? Или... или мне стоит сделать новые? Ёнджун пожал плечами, вконец растерявшись. Не из-за того, что достоверно не знал чужую реакцию о выставлении на всеобщее обозрение собственных неудач, а из-за пламенно эмоционального Бомгю, что прилип к нему немигающим взглядом. «Разве ты можешь быть ещё более очаровательным?» — скулил старший внутри, запоминая его такую по-детски искреннюю радость. — Лучше спроси у них-... — А ты? — перебив парня, Бомгю слепо вцепился в его внутреннюю часть бедра, не поспевая за собственными хаотично всплывающими идеями. — Ты же разрешишь использовать свои фотографии? П-Пожалуйста? Ёнджун сглотнул, метнув взгляд на впивающиеся в кожу пальцы младшего, и не сдержав пробужденного бесёнка, пошло улыбнулся: — Подними руку повыше и я подумаю, — жар чужой ладони моментально пропал, как и испуганно отстранившийся младший, сморщивший зардевшее лицо. — А ещё Тэхённи называешь извращенцем... — А как ты думаешь, почему мы с ним так хорошо спелись? — хмыкнул Ёнджун, пряча взгляд обратно в рисунок. Тот мог напомнить ему изначальную тематику разговора, вытеснить прочь похабные шутки с голубым налётом, что так неожиданно пришлись по вкусу. Правда, вид растерянно трущего шею парня и его горящие огнём щёки не могли найти выход из головы. Их просто-напросто не собирались выпускать. Ёнджун сухо откашлялся, натягивая непринуждённость: — С моими фотографиями делай всё, что считаешь нужным. Бомгю вновь расплылся в благодарной улыбке, переводя взгляд на календарь с обведённой посреди месяца датой — проведение фотовыставки. А за неделю до неё заканчивался срок сбора фотографий, концепт которых родился только сейчас. Ещё бы немного и Бомгю без боя оставил пригретый пьедестал расфуфыренному Каю, если бы старший не вдохнул жизнь в чёрно-белый набросок. — Время поджимает, — вразрез обречённому тону, глаза парня горели пламенем войны. Ёнджун мало что смыслил в искусстве и фотографии, но сам невольно переполнялся творческим возбуждением, цепляясь глазами за чёткий профиль младшего. Его пробуждающая уверенность в своих силах подчёркивала его очарование куда больше, чем блестящий хайлайтер и металлическое боди. А пухлые губы, растянутые в азартной усмешке, напыщенно приподнятый подбородок и страстно увлечённый взгляд лишь возводили Бомгю в статус самого настоящего арт-объекта, от которого трудно было отвести глаза. Ёнджун забыл, когда делал полноценный вздох, заворожённо впитывая парня перед собой. Тот продолжал быть беспощадным к сердцу старшего, басисто добивая: — Победителю пора браться за работу!
***
Если Ёнджун и до этого признавал, что Бомгю будоражил его разум и выбивал из привычной колеи, то за последние дни его рассудок до краёв им переполнился. Младший прокрался и прижился в каждый нейрон мозга, что до этого ещё слабо сопротивлялся его влиянию. Вился между извилин, просачивался в каждую мелькающую мысль и стоял перед глазами нестираемым видением. Бомгю стало в избытке, но Ёнджун всё равно не перенасыщался им. Неутолимая жажда. Младший обезумел. С пожарищем в глазах нёсся к Тэхёну в Fancy Cellar после учёбы, чтобы добить воплощаемый в жизнь концепт. Субин был на подхвате — приволок уйму широкоформатных ватманов и все вместе заклеивали ими неоновое граффити в подвале, имитируя стену арендованной галереи. Докупались через типографию Субина тонкие рамки и размещались под руководством Бомгю и эстета-Кана по нужным местам. Кан вытащил все перманентные чёрные маркеры из своих залежей, а Бомгю использовал Ёнджуна, как трафарет, прижимая его к стене и строго веля не двигаться. Это было сложное испытание. Потому что стоящий перед ним на коленях младший начал наносить рваные штрихи у самых ног, медленно поднимаясь выше. Ёнджун не мог не опускать голову, чтобы не проводить аналогии с уже знакомыми, довольно интимными сценами. Правда, если раньше на уровне паха были каштановые, крашено-рыжие или белокурые блестящие волосы, что умело обхаживали его своими ротиками, то теперь там шерудил парень, совсем близко и увлечённо, прикусив зубами колпачок маркера. — Шево? — заворчал Бомгю, чувствуя на себе пристальный взгляд. — Любуюсь видом, — тихо усмехнулся Ёнджун, чтобы игриво косящийся на них Кан не вставил свои пять копеек. Но у того уши были навострены давно, чтобы он пропустил разворачивающееся представление. — When you gonna show your tattoo to him? — пошло расплылся в ухмылке Кан, скрещивая на груди руки. — Shut your fu-... — Што? Шашу? — встрепенулся Бомгю, реагируя на слово-триггер. Он оставил плотные штрихи около бедра Ёнджуна и скользнул взглядом по металлической пряжке ремня, возле которой так кстати оказался. Здесь располагалось так и не раскрытое таинство, что осталось где-то во воспоминаниях первого неспокойного сна. Словно запретное табу, Бомгю не поднимал тему об этом и старался не разглядывать самостоятельно видневшийся из-под белья парня край неизвестной надписи. Но раз Кан заговорил про это, несмотря на иностранную формулировку, то можно было тоже полюбопытствовать. Бомгю вытянул изо рта колпачок, оставляя на нём влажный след слюны, невольно заставляя Ёнджуна излишне на это засмотреться. — А что у тебя там набито? — Джун показывает её только тем, с кем собирается переспать, — вновь вклинился Кан, показушно отворачиваясь за рабочий стол, словно его роль в разговоре сыграна. Ёнджун молча раздувал ноздри, жалея, что иногда выкладывал слишком многое о своей сексуальной жизни. Или бессовестный Кан выкладывал слишком многое о нём. Вид снизу тоже не делал легче — Бомгю стыдливо уткнулся взглядом в стену, проморгался, дёргано мотнул головой и вновь заткнул себя колпачком, с нажимом продолжая обводить его силуэт. Ёнджун внезапно развеселился: — Что, уже не хочешь посмотреть, дорогуша? Младший вскинул на него острый взгляд, что никак не придавал ему грозный вид в этой позе: — Шакнись. Спустя муторный час, прерывающийся на передразнивания друг друга, по центру образовался чёрный силуэт, подписанный роковым «ЛУЗЕР». — Это буквально сцена из комикса, — протянул заворожённо Субин, прислоняясь спиной к силуэту и разводя руки. — Мы можем запустить хэштег в соцсетях! Пусть все, кому понравится фотозона, поделятся фотографией. Дополнительная реклама! — амбициозный Тэхён поджимал плечо Бомгю, что от нервного возбуждения закусывал подушечку собственного пальца. Он активно кивал на каждое предложение, сам зачарованно рассматривая воплощённое с бумаги. — Это только начало, — шептал он себе под нос, обводя рукой пустые рамки. — Ещё нужно подобрать фотографии. Или сделать их. Кластерилизовать по смыслу связующей истории. Вот здесь, например... — Бомгю ткнул пальцем в одну пару кривых рамок над головой нарисованного силуэта. — ...Будет унылый одинокий лузер, ревущий над фотографией ушедшего деда и безнадёжно обещающий воплотить его ожидания. А следом — он же, в кругу близких друзей, ярко улыбающийся, на полпути к своему восхождению... Понимаете? Все активно закивали, подхватывая следом: — Тогда здесь, — начал Субин приглушённо, подходя к паре боковых рамок, — может быть другой, сиротливо играющий с анимешной фигуркой, лузер, что прячется от мира под собственным столом... Вот только продолжение не могу придумать-... Бомгю хлопнул ладонью по бумаге рядом с рамкой, широко распахивая глаза: — Запечатлённый выдающийся финт на борде на глазах восторженный толпы. Успешный выход лузера в социум! У меня море подобных фотографий с тобой, — Субин одобрительно кивнул, переводя взгляд на задумчиво потирающего подбородок Кана. — What about me then? — еле слышимо протянул он, заставляя Бомгю подлететь к нему и порывисто обнять сзади, через спину указывая на пустую рамку: — Для первой фотографии тебе нужно будет напиться-... — HELL YEAH IM IN!-.. — Это не всё! Просто представь... — Бомгю прикрыл веки, прислоняя свою голову к чужой, будто невербально делился собственными мыслями: — Я вижу тебя во мраке Fancy Cellar, сидящим пьяным на полу, подпирающим подсвеченный мини-бар спиной. Вокруг пустые разбросанные бутылки, осыпавшиеся блёстки, полустянутая одежда... — И растёртая на губах помада... — заворожённо добавил Кан, воссоздавая в голове довольно обыденный для себя образ. — И растёртая, блять, помада, — вдохновенно согласился Бомгю, крепко обнимая друга за плечи. — А на второй... Я мечтаю запечатлеть тебя за работой, твои горящие глаза и страсть, которую ты вкладываешь в каждую деталь, каждый шов. Отдающий всего себя и не ждущий ничего взамен. — Loser hero, — подытожил Тэхён, довольно улыбаясь. — Кстати, если на фото будет виден мой бренд, я буду премного благодарен! Ёнджун молча стоял рядом с последними рамками, всматриваясь в белую пустоту. Он не знал, что мог предложить сам, но голос Бомгю выдернул его из самозабвения: — А со старпёром всё проще — обе твои фотографии у меня есть. — И что это за фотографии? — вскинул брови старший, видя хитрую ухмылку на чужих губах. — Увидишь. Когда маркер вновь оказался в руке Бомгю, он подписал под каждой парой рамок придуманные истории, связанные с реальностью. Выкроенные из жизни миниатюры, отображённые в его воображении. Под рамками Ёнджуна появилась загадочная надпись «Лузер-актёр, отказавшийся от единственной роли», что не давала ему ответа на выбор фотографий для него. Но он догадывался, что ассортимент их был огромен, если судить по не отлипающему от него объективу на протяжении всей их дружбы. Дружба. Это понятие расширило свои границы и стало пухнуть подобно резиновому шарику, наполняемому гелием. Ещё немного и его разорвёт от давления. Ёнджун стал позволять себе многое, пограничное и временами неразумное. Стал заглядываться слишком открыто на растрёпанные волосы, которые в эти дни не приводились в порядок из-за мельтешения парня. Из-за его увлечённого обсуждения фотовыставки с Каном, всплывающих идей, горящих глаз. А когда Бомгю ловил его взгляд, Ёнджун больше не прятался, наслаждаясь, что выигрывал в гляделки и получал в качестве вознаграждения робкий румянец на чужом лице. — А название... название будет? — вдруг поинтересовался Субин, когда пыхтящий от творческого возбуждения друг закончил с подписями и поравнялся к остальной троице. Вся компания стояла напротив зарождающегося нечто, в которое каждый понемногу внедрил жизнь. Ещё совсем незрелую, бесформенную, но в голове Бомгю силуэт уже делал первый вдох. Своему детищу было не трудно придумать имя. Будто он знал его с самого начала. Парень расправил плечи, упирая руки в бока, и на выдохе пылко огласил: — «ЛУЗЕРЫ»!
***
Ёнджун старался поспевать за ним, напрашиваясь в гости к Субину, который выбрал время для внеплановой фотосессии у себя дома. Следил, как перевоплощённый в увлечённого профессионала Бомгю подготавливал почву, держа в руках фотоаппарат: — Расскажешь мне, почему привык уходить в себя? И Субин рассказал. Рассказал про вечные ссоры родителей, когда те были слишком молодые и буйные. Рассказал, как распорол ногу об осколок тарелки на кухне, который мама не убрала после очередной разборки. Как молча обработал её, замотав стерильным бинтом, и никто так и не заметил травму, что осталась лишь его личным воспоминанием. — ...Быть призраком порой удобно, — Субин крутил в руках фигурку ярко разодетой аниме-девочки и улыбался под нос, правда, совсем тоскливо, ностальгически. — Никому не придётся волноваться за тебя, если ты невидим. Щелчок, щелчок, щелчок. Звук затвора разносился между фразами, словно брошенное лассо охотника-умельца на добычу. Субин был загнан под стол по своей воле, поджимал колени к груди и выглядел как пятилетний ребёнок — брошенная сирота, правда, при живых родителях. Бомгю, получив нужные кадры, протянул другу ладонь: — Больше не нужно прятаться, — его улыбка слепила ярче светоотражателя. Руку в ответ крепко сжали, принимая помощь. Субин с кряхтением вылез из детского убежища, поправляя волосы и расправляясь в плечах. Казалось, что даже дышать стало проще, и дело вовсе не в скрюченной позе до этого. Бомгю мягко продолжил, похлопав того по плечу: — Ты точно не призрак. Рука сквозь тебя не проходит, на фото чётко отражаешься, да и вживую тебя прекрасно видно. — Что дальше по плану? — Ёнджун бросил взгляд на время, намекая, что это ограниченный ресурс. — Дальше спаиваем Кана и красим помадой, — оживился Бомгю, шустро укладывая фотоаппарат обратно в футляр. Расписанная по минутам неделя не позволяла ему медлить. — Хорошо, что и с первым, и со вторым он справится самостоятельно, — хихикнул Субин, отказываясь позже присоединиться. Его «занятость» не удивляла друзей, но не исчерпывала их любопытства. На все наводящие вопросы Ёнджуна по поводу хотя бы имени, первой буквы или малейшей подсказки тот упорно отнекивался, что его неверно воспринимают. Бомгю тоже было интересно, кто скрашивает жизнь его друга, но сам тактично не лез, лишь грея уши. — Расскажу, если всё получится, — таинственно бросил Субин на прощание, и опередив ёнджуново: «ЧТО?!», захлопнул перед его удлинившимся носом дверь, пожелав удачи. — Вот же... — досадно цыкнул старший, нагоняя следом Бомгю, успевшего спуститься по лестничной площадке. — Знаешь, что говорят о людях, лезущих в чужую личную жизнь, хён? — парень дерзко вскинул голову, ухмыляясь. — Что им не хватает своей. — Предлагаешь свою кандидатуру в помощь? — не уступил Ёнджун, поравнявшись к чужому плечу. — А ты бы согласился? — фыркнул Бомгю, зная ответ наперёд. Но, к его удивлению, Ёнджун не закатил глаза или скривил лицо. Он лишь задумчиво прищурился, расплываясь в лисьей улыбке: — Может быть? И обгоняя парня, чтобы скрыть собственный заколовший скулы румянец, услышал лишь в спину смущённое: — П-придурок. Активные действия развернулись на территории Fancy Cellar, где уже трое подготавливались к съёмкам. Точнее, конкретно Кан, которого для начала запечатлели во время бурной работы. Он был так погружён в неё, что совсем забыл про левитирующий вокруг него объектив камеры: ругался на иностранном в своей манере, взывая к Христу, и навис вплотную к швейной строчке, что выходила из тарабанящей машинки. Его чуть скошенный взгляд, напряжённые бровные дуги и виртуозные движения за работой — то, что заставило Бомгю раскраснеться до кончиков ушей. Ёнджун любовался со стороны, готовясь ко второму этапу вечера — пара красивых бокалов, щепотка барменского мастерства и алкоголь уже был готов к употреблению. Кан был готов к употреблению тоже, довольно подползая после пошива к ряду коктейлей. Ёнджун составлял ему скромную компанию, пока Бомгю подготавливал штатив и сцену около мини-бара. Профессионализм требовал трезвого рассудка, поэтому он отказался от попыток друзей напоить и его тоже. Тем более, что наблюдать со стороны за вальяжно рассевшимся Ёнджуном, что перекидывался с Каном излюбленными подколками и в два раза чаще облизывал свои чёртовы губы, — было завораживающим. Разнеженный Кан по команде «старт» подпёр подсвеченный неоновым освещением мини-бар, на ходу крася губы алой матовой помадой. — Один грёбанный натурал сожрал её с моих губ в своё время, — фыркнул он, пьяно покачиваясь. — Все они натуралы до первого поцелуя, assholes. Зато бегут, сверкая пятками, как настоящие пидорасы, как только пальцем тыкнут. Ironically. Бомгю, с зависшим дисплеем около лица, разглядывал раскрасневшегося от алкоголя парня в кадре, что кряхтя, пробовал усесться удобнее. — Могу спросить? — вдруг проронил он, держа фокус наготове. А после вольно протянутого «go ahead, mate», тихо заговорил вновь: — Как так получилось? — Ему было любопытно, каково это, — Кан покачивающейся в воздухе ладонью упёрся в губы, медленно смазывая помаду по лицу. — А я думал, что смогу его удержать, naive idiot. Щелчок... щелчок, щелчок. — Поэтому всегда думай перед тем, как говорить. Трижды всё взвесь, все «за» и «против», — Кан был на год младше, но Бомгю не мешало это видеть в парне векового мыслителя. Тот горько улыбнулся, прикрывая веки и упираясь макушкой в стекло мини-бара. — Чтобы никому не было больно. Щелчок, щелчок, щелчок. Пока Бомгю ритмично зажимал затвор, Ёнджун растерянно задумался. Может, выпитый алкоголь играл с ним плохие шутки, или Кан что-то явно подозревал и невербально обращался к нему между строк. Ведь старшему пора притормозить, а не нестись напролом по неизвестному маршруту — он хотел от Бомгю слишком многого, чего он, как друг, дать не мог. Например, поцелуй. Поцелуй, за которым он пришёл разбитый после отца. Поцелуй, который стал бы контрольной печатью на его билете в самобытное будущее. «Это мой парень», — вспоминал старший свой холодный тон в тот день, не веря, что мог звучать так правдоподобно и яростно. Что мог вообще произнести подобное вслух, прекрасно зная, что оно спровоцирует. След гематомы всё ещё украшал его лицо под телесным пластырем. Желая большей провокации, свидетелем которой уже никто не стал бы, он жаждал большего. Ещё мгновение, и он спустил бы себя со спускового крючка. Жадно присвоил бы чужие губы себе, впиваясь в них требовательным поцелуем. Чтобы доказать что-то. Кому-то. Животные инстинкты. Бесчеловечные повадки. Бомгю не был инструментом манипуляции, не был секретным оружием, козырной картой. Парень был его близким другом, тайным убежищем, спасительным пристанищем. Таких, как он, не используют в гнусных планах, семейных разборках, для утешения собственного расшатанного эго. Бомгю создан для любви. Для прогулок под ночным небом, сопровождаемых тихими откровениями. Для ласковых прикосновений, сплетённых пальцев и тёплых нескончаемых объятий. Для медленных танцев в свете софитов, томных поцелуев. Бомгю не создан быть его щитом, принимающим на себя удар. Очередной преградой, выставленной перед родителями, показушной причиной, которой он прикрыл свою трусость. Сейчас, осознавая это, Ёнджун сожалел обо всём сразу. Об отчаянном порыве, что обдавал жаром подушечку большого пальца. О продолжающих виться мыслях о чужих губах, коснуться которых так и не перестало хотеться. О собственной неразберихе в чувствах, за которые он перед ним в ответе. Для чего же тогда был создан Ёнджун? Ребёнок, не знающий любви, вряд ли признает её зачатки в себе, выделит из сгустка иных чувств, осознает и примет. Но даже ребёнок заметит изменения, медленно протекающие в нём, незримые метаморфозы. Ёнджун уже давно был взрослым парнем, чтобы понимать разницу между белым и чёрным, плохим и хорошим. Дружбой и сексом без обязательств. А вот разницу между интересом и влюблённостью не мог признать, как бы близко ни подходил к обоим понятиям. Как бы ни присматривался, сколько бы раз ни подталкивали к ним чужие руки. Пока Ёнджун понял единственное: он не создан для Бомгю. И не следует пересекать выстроенных границ из простого любопытства и неясного влечения. Как бы его тело и душа ни выла об обратном. Из мыслей выдернул пьяный возглас: — Almost forgotten! Ты спрашивал про визитку, вот, — еле встав на ноги, Кан вытянул из кармана названное и передал без причины растерявшемуся Бомгю. — А, спасибо-... — Я уже и забыл про Ингуки, а ведь его фотографии должны быть просто cramazing! Jesus Christ, mate, как ты был хорош в боди, — Кан либо был действительно хорошо пьян, либо намеренно делал голос громче. — Перекинешь и мне тоже исходники, как спишешься с ним? — Д-да, обязательно, — Бомгю на секунду метнул взгляд на Ёнджуна, и заметив, что тот развесил уши, натянуто хохотнул. — Если он, конечно, помнит, кто я. — I'm begging you, конечно помнит! Тебя сложно выбросить из головы, особенно в таком sexy образе, ахах, — Кан продолжал вещательный эфир, хитро стреляя глазами в обоих парней. Будто ожидая реакции. — Уверен, Ингуки будет на седьмом небе от счастья, ты ему определённо понравился. — Э-э, да, н-наверно, — голос Бомгю звучал напряжённо и скомканно, словно он хотел оправдаться и закончить внезапный разговор. А не ощущать профилем скользящий, ничего не понимающий взгляд старшего и чувствовать нарастающий стыд. — Но меня это не интересует. — Чувства непредсказуемы, — абстрактно развёл руками Тэхён. — Может, вы созданы друг для друга? -... — Terry, захлопнись, — внезапно рыкнул Ёнджун. — Он же сказал, что его это не интересует. — Who said this doesn't concern you both too?!. Оба вперились друг в друга строгими взглядами, продолжая общаться на ином уровне. И пока они не перегрызли друг другу глотки, а поднятый ранее разговор не завязался вновь, Бомгю поспешил собрать оборудование и отчалить домой. Насыщенный день дал свои плоды, но время нещадно иссякало. И тратить его на выяснения отношений и глупые ссоры не входило в его планы. Скомканно попрощавшись и еле увернувшись от алых напомаженных губ, что целились оставить ему пару отметин, он потянул Ёнджуна на выход. Спустя время, когда тишина стала слишком нагнетающей, Бомгю вытащил камеру из футляра и добродушно столкнулся плечом с Ёнджуном. — Фотографии получились просто отменные, взгляни, — пока на дисплее сменялись снимки, младший следил за чужим выражением лица, что оставалось непроницаемым. Его глаза хоть и бегали по запечатлённым деталям, но сознание отсутствовало, находясь где-то в ином месте. Ёнджун что-то утвердительно помычал, вновь погружаясь в глубокие раздумья, совсем сбивая Бомгю с толку. Что с ним происходило? Неужели дурацкая сцена между ним и Тэхёном так сильно его задела, раз он продолжал закусывать губу и тяжело хмуриться? А затем он сам выдал себя с головой: — Ты серьёзно собираешься встретиться с этим... этим? Бомгю пробрало дрожью от холода в его голосе. — Ингуком-хённимом? — сипло уточнил он, утыкая взгляд в дисплей фотоаппарата. У него нет причин испытывать стыд, вину или угрызение совести. Нет причин искать оправдания перед другом, у которого тоже нет причин злиться. Тогда почему Ёнджун так напряжённо сводил брови, стоило знакомому имени зазвучать вслух, почему выглядел отчасти расстроенным и обманутым. Преданным. Вместо кивка Ёнджун достал пачку сигарет, чтобы заткнуть рвущуюся наружу гниль дозой никотина. — А в чём проблема? — хрипло спросил Бомгю, понимая, что и сам необратимо начинал кипеть. Он требовательно уставился на старшего, ожидая адекватного объяснения. Но Ёнджун не мог дать того, чего не понимал сам — когда дело касалось Бомгю, ответов никогда не хватало. Сплошные лабиринты-головоломки. Старший напряжённо молчал, крепко затягиваясь сигаретным дымом. Он уже сожалел, что начал это, вновь раскрывая свою ревнивую сторону. Сторону, что проявлялась исключительно в отношении к Бомгю. Младший резко встал на месте, рывком разворачивая к себе парня: — Да в чём, блять, проблема?! — вскипел он окончательно, задыхаясь от негодования. — Да не знаю я! — выпалили в ответ с надрывом и полным отчаянием. Ёнджун хрипло дышал, сдерживая внутренних демонов, верещащих во всё горло: «Ты знаешь! Знаешь!». Но он больше не позволял себе их слушать, до боли жмурясь и тяжело опуская голову. Его шёпот был еле различим: — Я не... не знаю. Свистящая тишина в ушах накрыла обоих. Бомгю, не дыша, подошёл ближе, сжимая опущенные плечи в ладонях, пробуя заглянуть в потухшие глаза. — Это из-за меня? — он сглотнул, когда Ёнджун поднял на него болезненный взгляд. — ...Ты опять переживаешь из-за меня? Ёнджун принял выдвинутую версию, как наиболее близлежащую, и кивнул: — Не нравится мне этот утырок. Не могу отделаться от мысли, что он полезет к тебе. — ...Ну пусть лезет. Может, мне понравится, — рубанул с плеча Бомгю, уставая вечно избегать этой темы. Он взрослый человек, способный самостоятельно выбрать с кем ему спать. И Ёнджун не имел власти влиять на его выбор. Но... битые осколки в его глазах исполосовали лёгкие, лишая возможности безболезненно вздохнуть. Бомгю сбавил обороты, понимая, что вредил самому себе. — ...А может и не понравится. Кто ж знает? Отличный шанс проверить. «Со мной тебе шанса не хватило?» — хотел было хмыкнуть Ёнджун, как осёкся, понимая, что никакого шанса он так и не предоставил. Может, именно поэтому, в недостатке отдачи, Бомгю искал иные пути. Новый опыт на замену неудачного старого? Другие эмоции и чувства? Младший сдался, понимая, что разговор зашёл в тупик. Ладони аккуратно переместились с плеч, скрепляясь за спиной парня. Он сделал шаг навстречу, утыкаясь подбородком в район ключицы, и спокойно продолжил: — Ты просто устал, хён. Бегаешь со мной в свои выходные и совсем не отдыхаешь, — его бархатный голос почти баюкал пригретого в объятиях старшего, что невольно уткнулся носом в тёмную макушку. Тот продолжал колыбельную, мягко оглаживая лопатки: — Уже совсем поздно, а тебе нужно выспаться, завтра же на смену. Пойдём домой?.. Э-э, точнее, по домам? — Первый вариант понравился мне больше, — прошептал разнеженный Ёнджун, боясь, что прозвучал слишком прямолинейно. Словно действительно хотел вновь напроситься на ночь. Но, хоть Ёнджун и не видел, но отчётливо ощущал растянутые в улыбке губы и читающееся на них согласие. Бомгю подтвердил его предчувствие, шутливо хихикнув: — Тогда... чур я сплю с краю.
***
Heylog — the war III
Пламя в глазах младшего разгоралось лишь пуще, несмотря на количество кровавых заусенцев, нервозно расковырянных. Оставалось пару жалких дней, чтобы успеть подать на судейство собственные труды, а впереди ещё две фотографии, к которым он готовился особенно тщательно. Его личная история, которую он тоскливо поведал Ёнджуну, сидя полубоком в фокусе установленной на штатив камеры. Немой, громкий фильм. Он был до гола раздет. Лишь старая куртка, доставшаяся в память о покойном дедушке, была наброшена на плечо. Так, словно его ею на прощание накрыли и он больше не шевелился, чтобы не скинуть её случайным движением. Простынь под обнажёнными ногами была неряшливо скомкана, как и растрёпанные, специально взъерошенные волосы, что добавляли к его образу меланхоличной брошенности. Парень уткнулся острым подбородком в подтянутые к груди колени, поправляя лежащую на кровати затрёпанную рамку совместной фотографии. Дед в то время уже почти не вставал, но улыбался всё так же тепло и умиротворённо. Словно была надежда. Словно старческие морщины могли разгладиться за ночь, а время вернуться вспять. Отмотается до момента, когда его ладонь мягко теребила его стриженную макушку, а сам он без устали твердил о талантливом внуке, на которого смотрел с гордостью и безмерной любовью. А Бомгю шутливо направлял присвоенную игрушку-панасоник на него, пополняя личную коллекцию воспоминаний. Всё, что у него теперь осталось. Даже сейчас, поднося старенькую камеру к лицу, он тихо молил лишь об одном: — Вот бы ещё хотя бы раз... тебя увидеть, — поджимал он губы, всматриваясь в пустой дисплей, в котором деда больше никогда не будет. Таймер сработал в нужный момент, разнося в тишине комнаты: щелчок, щелчок, щелчок... Обнажённый, покрытый ледяными мурашками от затопившей тоски и душащей скорби, он до последнего разглядывал пустоту перед собой через объектив панасоника, горько поджимая дрожащие губы. Ёнджун бездыханно стоял надзорным по другую сторону, за которой ему наказали пристально следить. Бомгю не единожды проверил фокусировку, нужный угол и освещение, но всё равно настоял, чтобы старший проконтролировал. И он согласился, пока до смены было время, чтобы остаться рядом, не бросив на растерзание утягивающей бездне памяти и мучительной тоски. Может быть, об этом младший и просил его на самом деле. Клацанье затвора затихло, что позволило Ёнджуну оторваться от своей мнимой должности наблюдателя и стать тем, кто вытянет парня из страдальческой агонии. Он медленно обошёл кровать, вторгаясь в пределы видимости старой камеры. Встав напротив её объектива, он развеял образ перед глазами Бомгю, что надуманно вырисовывался. Теперь же он отчётливо видел лишь один силуэт, аккуратно присаживающийся рядом на кровати. Осязаемый, настоящий Ёнджун осторожно забрал панасоник из трясущихся рук, по началу слабо сопротивляющихся. Больная иллюзия. Неверленд и Бомгю, отчаянно желающий в нём остаться. — Я так-... так по нему скучаю, — хрипло выдохнул парень, не справляясь с переполняющими эмоциями. Панасоник аккуратно убрали в сторону, оставляя парня обезоруженным и открытым. Хрупким и ломким, готовым тотчас развалиться на части. И Ёнджун знал, что могло удержать появляющиеся трещины в виде повлажневших глаз и судорожно поджимающегося подбородка, от полного раскола. — Скорее, — мягко позвал старший в свои объятия, широко раскрывая руки, — иди ко мне. И сам потянулся навстречу, крепко обхватывая чужую надрывающуюся спину. Наверно, это было впервые, когда он не собирался осуждать парня за слёзы. Впервые, когда плакал вместе с ним, пряча шмыгающий нос в обнажённом плече. Старенькая куртка медленно сползла на кровать, уступая место новому целителю. Ладони старшего грели не хуже потрепавшейся за годы подкладки, тихий успокаивающий шёпот возводил безопасные барьеры, полюбившийся запах наполнял лёгкие, принося лишь комфорт и безопасность. Бомгю успокаивался постепенно, очищая сгущенные тяжкие мысли, льнул ближе, как одинокий мотылёк на свет уличного фонаря. Нагой и преступно беспомощный, он ломал в Ёнджуне что-то, крушил и перемалывал в труху грудную клетку. Оба были по-своему брошены. И найдены друг другом по стечению дурацких обстоятельств. Предназначались ли они друг другу судьбой, как долгожданная отдушина или благословение свыше? Неизвестно. Но став уютным приютом для Бомгю, старший и сам не находил причин его покидать. Он хотел дать Бомгю всё, что у него было, лишь бы стереть новые причины для его слёз. Знал бы он тогда, что ему придётся накопить достаточно сил, чтобы сдержать подкрадывающуюся со спины бурю. Щелчок.
***
Бомгю ещё никогда так не был уверен в себе. Казалось, все причины для саморазрушения и угнетения испарились, оставляя место для разбухающей гордости и эго, что неустанно тешилось в последние дни. Все получившиеся фотографии, фотозона, смысл в неё вложенный, стали не просто воплощением его творческого таланта и уровня, а чем-то большим — долгожданным триумфом, выигрышным лотерейным билетом, неоспоримой победой. Он уверовал в свою беспроигрышность, потому что не мог вообразить, что могло бы быть лучше его сложно сплетённых историй, объединённых под одной темой. У выскочки-Хюнина просто не было шанса: ни один аппетитный эклер или милый плюшевый медведь, которыми он был знаменит, не смогут затмить его высокой идеи. Его недосягаемости и возвышенности. И, чёрт подери, его, наконец, оценят по достоинству, разглядят недооценённый талант, что всё это время был перед их носами, и примут его сторону. Единственно правильную. Так Бомгю думал, пуская искры из глаз. Он бил кулаком в грудь, с широченной улыбкой клялся перед друзьями в Fancy Cellar, что отплатит сполна за их вложенный труд. Что проставится с денежного награждения, упомянёт их в благодарственной речи. Оправдает их надежды. Определённо станет тем, кем они будут гордиться. Он, наконец, будет лучшим. Будет тем самым талантливым внуком своего старика. Всё начало трещать по швам, когда судейство, организующее конкурс, затянуло с ответом, кой он желал получить в тот же день. Он был как на иголках, сжёвывая до крови собственные губы от нетерпения и жажды восхваления. Он наивно верил, что его заявка до глубины души поразит судейство ещё на этапе приёма, но ответного письма не пришло ни в этот день, ни на следующий. Он пришёл в день окончания срока подачи, и Бомгю уже был на грани нервного срыва, трясущимися руками открывая электронное письмо.
«Фотографии с истёкшей актуальностью (до начала текущего года) не принимаются...<...> Правилами конкурса не предусмотрено использование росписи стен галереи, какое-либо её декорирование и/или нанесение прочего...<...>».
Он читал сухой текст и не верил, что нет бурных оваций в его честь и надуманного восторгания. А финальное: «<...> ...Работы, кроме loser_Yeonjun_part2.nef, приняты к показу. Пересмотрите оформление стенда и вышлите в ответном письме работу на замену», — не звучало ни долгожданным одобрением, ни предписанной победой. Бомгю безмозгло пялился в телефон, всё ещё не веря, что вся начальная идея «Лузеров» была перечёркнута на корню. Что фотография, сделанная прошлым летом, которая вдохновляла его долгое время ещё до того, как Бомгю узнал имя парня, была равнодушно отклонена. «Я должен выиграть!» — билась отчаянная мысль, и парень умертвил в себе пробуждающегося червяка сомнения. Нет, он придумает выход. Определённо, его блёклый указатель где-то рядом и он его отыщет. Ведь выход есть всегда. Не так ли? Одна проблема решилась быстро, сквозь сжатые зубы и затолкнутую поглубже гордость. Им нужны актуальные фотографии Ёнджуна? «Да подавитесь!» — чертыхнулся парень, направляя в ответ сразу три разных снимка, три разных грани старшего хёна после обособленности от родительского надзирательства. «Да так даже лучше!» — нервно закусил губу Бомгю, оставляя на ней новую кровавую ранку. И не важно, что изначально он задумывал совершенно иное настроение, представлял, как покажет Ёнджуну его прошлогоднее фото и поведает о маленьком секрете, что хранил всё это время. Поблагодарит его за проведённое вместе время, когда они ещё даже не были знакомы. Робко предположит: «Может это судьба?», вероятно становясь свидетелем чужой улыбки. Но... это меньшее упущение, которое он наспех смог разрешить. По поводу фотозоны Бомгю решил, что пока не придумает план спасения — будет молчать. Никто не должен усомниться в его первенстве, пламенные глаза близких не должны истлеть из-за единственной возникшей проблемы. Даже такой колоссальной, что стояла у истоков всей идеи. Ему не нужна жалость друзей, которые определённо станут утешительно подбадривать его, что ничего не кончено. Он и так это, блять, знал, надеясь, что изворотливая идея придёт в его талантливую голову уже скоро. Не могло быть иначе. Он в шаге от желанного пьедестала, на который так долго взбирался. Одна проблема не может сломить его. Не может. Не может. Впереди была ещё целая неделя до финального открытия, чтобы придумать решение. Было время подтвердить свою уникальность и особенность, выкарабкаться из возникшей смуты собственными силами. Этим он и занялся, открывая учебную неделю с мыслями о эвакуационном плане. Но беда не приходит одна. Особенно к нему, который ассоциировал свою жизнь с вечной чередой неудач. Без конца и края. И когда в университетской столовой, оставив свой обед без внимания, Бомгю судорожно прикидывал новое оформление на пустом листке перед собой, упал новый метеорит. Оглушающе и смертоносно, обрушая его колкими мурашками по всему телу — Хюнин объявился в подходящий для атаки момент. В момент, когда Бомгю был не готов вовремя ощетиниться и защититься. — Привет, Бомгю-хён, верно? — его улыбка по-весеннему благоухала, как приторный освежитель воздуха в общественном туалете. Парень поёжился, встречаясь с противником лицом к лицу. Впервые так близко, что все колкости и нелестности вылетели из головы. Чёрт, неужели Кай действительно устрашал его настолько? Неужели все его никудышные снимки и раздутая на пустом месте популярность вызывали такое отторжение, что он не мог раскрыть кривящийся рот? Хюнин осторожно присел рядом, словно затаился перед нападением. Его глаза неотрывно вглядывались в лицо парня перед ним, и Бомгю посчитал, что его, блять, изучают, исследуют, как подопытную крысу. Возможно, выискивают слабость, в которую можно ткнуть? Уязвимые места, на которые можно надавить, вызвав тупую боль? Например, показушно поставив дорогущий футляр с не менее дорогущим фотоаппаратом прямо на стол в знак своей недосягаемости. Поправить брендовый кардиган на плечах, стоимость которого сможет назвать лишь Кан. Или выглядеть преступно доброжелательным, скрывая очевидную, по мнению Бомгю, насмешку в простодушной улыбке. — Я слышал о тебе от знакомых! Рад, что мы оба прошли в финальный отбор! Поздравляю! Насмешка и лицемерие. Его голос был пропитан ими — подсказывал воспалённый от нервозности мозг. Бомгю открыто поморщился, спустя мгновение отстранённо спрашивая: — От знакомых? — О, да! — воспрял Кай, хлопнув в ладоши. «Показушное ребячество», — кривился Бомгю, интерпретируя любое чужое действие, как враждебное. Ведь не могло быть иначе: Хюнин облокотился ближе, чтобы очевидно надавить габаритами, не по возрасту превышающими Бомгю. Продолжал улыбаться, явно задумав что-то гадкое в его адрес, и смотрел неотрывно, подавляя всю решимость. Хюнина любил и боготворил весь университет. Бомгю никто не любил. Они были впервые так близко друг к другу, но Бомгю чувствовал глубокую расщелину между ними, чёрную и пугающую. Пока он взбирался на вершину, стирая пальцы о затвор фотокамеры, и карабкался, цепляясь за острые выступы, Хюнин вкрутил себе пружину в жопу и взлетел ввысь, старшему недоступную. Разные уровни. Даже находясь нос к носу они продолжали говорить через непроницаемую стену, которую Бомгю без устали утолщал в одиночку. — У меня есть парочка друзей в жюри, — он по-детски подпёр обе щеки, словно рассказывал, что ел на завтрак. Буднично — обычно. Так, словно все имеют полезные связи в судейском составе. — Они мне нашептали, что у нас довольно похожие концепты! Вот так совпадение! Бомгю давился яростью, с головой захлёбываясь в ней. Что это должно значить? Что это, блять, всё значит? Он кичился этим, выставляя Бомгю дураком? Потешался над его растерянностью, ведь парень не мог взять себя в руки и перестать мелко трястись? Хотел втоптать в грязь окончательно, сравнять с землёй, убеждаясь, что в округе не осталось конкурентов, что и так не были способны с ним тягаться? Зачем он пришёл, если не показать свою гордо выпяченную грудь и собственную значимость, не подвергающуюся сомнению? — Ч-что... — через силу прошипел Бомгю, отстраняясь. Нет, он не боялся. Нет, он не поджимал пальцы ног от трусости, не отводил взгляд, потому что усомнился в себе — всё совершенно не так. Но голос предательски дрогнул и дал слабину, выдавая его слепо затираемые сомнения. Он снова оголён перед ярко улыбающимся мальчишкой, который, очевидно, возвысил себя в лик святых и богоподобных. — Мы оба играем на контрастах! Складываем два пазла одной истории, — он показал на пальцах, сцепляя в замок два указательных. Так, словно Бомгю умственно отсталый и ему нужны визуальные интерпретации сказанных слов. Словно их беседа дружелюбная и не имела под собой язвительно-издевательской подоплёки, которой тон Кая пропитан насквозь. Бомгю не верил ни единой его широко растянутой улыбке, ни единой складке на веках, когда тот радостно жмурился. Бомгю не верил ему с самого начала, когда, даже не обменявшись парой слов, возвёл его в титул вечного конкурента, которого обязан размазать по стенке. — Безумно хочу увидеть твой стенд! Бомгю сжал кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу ладоней. Закусил щёку изнутри, сдерживая поток нелестных слов, что рвались наружу. Причина, по которой он сдерживался, — он не хотел пробить очередное дно, что уже прощупывалось под ногами. Держать лицо и быть сильным — всё, что имело значение. — Правда, что ли? — усмехнулся Бомгю, гадко скалясь. Остывший обед был отставлен в сторону, парень дёргано поднялся изо стола, не желая вести бессмысленный разговор. Он выше этого, выше открытых издевательств и потешательств в свою сторону. — Повтори мне это, когда мне дадут гранд, лицемер хуев. Он оставил обескураженного Кая без прощания, покинув столовую. Он как никогда ощущал взгляды, что впились в его спину особенно осязаемо. Парень чувствовал их ещё с момента их приторной беседы, потому что Хюнин привлекал к себе безбожное количество внимания. Этого же хотел и Бомгю, но не в амплуа его жертвы, которую он проглатывал с каждым сказанным словом. Стаи гиен, что вились вокруг, ожидая расправы. Но Бомгю вышел сухим из воды, покидая поле битвы без видимых увечий. Видимых. Внутри были бесчисленные кровавые раны, растерзанная душа, выбитые остатки здравомыслия. Хюнин был искусен в нахождении уязвимости, думалось Бомгю, который не мог успокоить собственную нервную лихорадку. Не мог сбавить шаг, несясь на выход из корпуса. Не мог вслушиваться в разговоры окружающих, мимолётно доносящиеся до ушей. Словно каждый из них был определённо о нём единственном, худшем и ничтожном. Бомгю чувствовал себя таким как никогда, но слепо раздувал огонь тлеющей веры. Ничего не потеряно. Он ещё мог поквитаться, дать отпор боевому Хюнину и всей его невидимой труппе, что до смерти готова за него биться. Судейству, часть которого также была под влиянием белобрысого подонка. Части самого себя, что уже предательски отчаялась. — Ого, серьёзно? — охнула неизвестная девушка, стоя перед обновлённым баннером-пригласительным на весеннюю выставку. Её подруга заинтересованно всмотрелась в перечень, по которому та вела своим длинным пальчиком. И Бомгю, без веской причины, замедлил шаг, словно тоже стал частью разговора. Новый постер подогревал интерес к будущей выставке, пестрил лого спонсоров, именами приглашённых гостей и вычурными обещаниями о талантах своих учащихся, принявших участие. Даже в этих броских словах Бомгю не находил отсылку на себя. Только на этого ублюдка Кая. Только его возводил в абсолют во всём, что касалось успеха и непревзойдённого таланта. — Смотри-смотри! — ткнула неизвестная в перечень имён, вошедших в состав судейства. Бомгю бестолково следил со стороны, вовлекаясь в разговор девушек: — Не зря я выбрала его своим дипломным руководителем! Профессор Ким приглашён! Бомгю перестал дышать, вглядываясь в постер. Этот чёрт, что пропагандировал талант белокурого ушлёпка, как помешанный, был аккурат вписан в список конкурсного жюри. Его мнение будет иметь влияние на итоговой оценке работ. И Бомгю мог дать голову на отсечение, кому достанется его неподкупный голос. «Блять... Блять, блять, блять!...» — выло всё естество парня, отказываясь верить собственным глазам. Не могло быть всё ещё хуже. Но Бомгю забыл, что с ним не может быть иначе — разве судьба была с ним благополучна и раньше? Знакомство с Ёнджуном застелило его глаза, на время погружая в нирвану. Но всё осталось как прежде. Бомгю — несменный лузер, прыгающий выше головы, чтобы в очередной раз сломать избитые в кровь ноги. Да и даже Ёнджун — друг-натурал с навешанным запретом на опрометчивые поцелуи. По всем фронтам, куда ни посмотри, он оплошал. Все натёртые мозоли о кнопку затвора, все бессонные ночи, проведённые за изучением фотографии и растровыми редакторами, не значили ровным счётом ничего. Как и то, что он впустую чувствовал к Ёнджуну. Мобильник единожды провибрировал, вырывая из утягивающей агонии. Была ли это воля судьбы или нет, но на его оставленное днём ранее сообщение ответили: s_inguk: Из-за работы не сразу увидел твоё сообщение! Боялся, что уже не дождусь. Рад, что ошибался. Свободен сегодня? :) 15:30 На что Бомгю отчаянно ответил, увереннее выбегая из корпуса университета:
Bgye:
Чертовски свободен.
15:31
***
Бомгю должен был чувствовать трепет. Ожидание встречи, воодушевление. Так, словно он ждал Ёнджуна на очередной просмотр ужастиков, которых лишь тот и пугался, неустанно пыхтя из-за этого. Парень искусственно взращивал в себе предвкушение, распивая вторую кружку безвкусного кофе в местечковом кафе. Ингук работал где-то поблизости и обещал освободиться через час-два. И пока его не было, Бомгю посматривал на время, надеясь, что, встретив парня, его разум очистился бы. Отбросил истязающие мысли и пропал. Так, как каждый раз происходило с Ёнджуном. И пока стрелка часов томительно отсчитывала секунды, Бомгю сравнивал. Сравнивал Ингука и своего друга, что вызывал множество неоднозначных чувств. Сравнивал свои ощущения, невербальные сигналы и испытываемый интерес. Он взращивал в себе уверенность, что разницы нет. Что положительных сторон у Ингука куда больше: те же интересы, та же специализация — они понимали друг друга ещё находясь под градусом в клубе. Общие темы, общие шутки, которые Бомгю не мог ещё с кем-либо разделить. Да, Тэхён определённо был первым, с кем он мог открыто пообщаться на тему своего увлечения, но смежное не значило единое. Кан всё же был дизайнером одежды, хоть и знал куда шире своей направленности. Но Ингук... Он был не просто фотографом, а мастером своего дела. Настоящий профессионал, что курировал собственной студией и являлся кладезем полезной информации. Смотря на него с восхищением — Бомгю не юлил, он и сам с детства хотел достичь такого уровня. Чтобы и на него неотрывно смотрели и закусывали губы от зависти. Ко всему прочему, Ингук был виданным парнем: красив, хорошо сложен и невероятно обходителен. Бомгю был добротно пьян в ту клубную ночь, но помнил каждое лестное слово, что было ему адресовано. Правда, связано ли это с искусным ораторским мастерством Ингука или с изголодавшимся эго самого Бомгю — неизвестно. Но даже это было охотно приписано взрослому парню, как монетка в копилочку отличительных черт. Возможно, излишне натянутых. Возможно, надуманных намеренно, чтобы затереть в голове всплывающий образ Ёнджуна, что без каких-либо положительных бустеров вызывал в душе природный катаклизм. Пора было отрекнуться от этих чувств и расставить всё по своим местам. Если Бомгю действительно привлекали парни, то Ингук был идеальным вариантом, чтобы проверить собственную теорию: высокий, привлекательный и статный мужчина, что смотрел на него с неприкрытой заинтересованностью. Что хотел поцеловать его ещё тогда, в клубе, и, возможно, пора было вернуть ему упущенную возможность. — Прости, давно ждёшь? — прошелестел знакомый голос над головой, который Бомгю сразу признал. Ингук был так же красив: абсолютно чёрные одеяния, состоящие из длинного в пол плаща и высокой к горлу водолазки; переливы серебряных украшений в мочках ушей. Он не мог не привлекать внимания, не мог не нравится. И Бомгю улыбнулся, желая открыто показать собственный восторг. — Не очень, но если бы я сказал, что не заждался — соврал бы. — Ах, вот как... — Ингук расплылся в довольной ухмылке, вплотную подсаживаясь рядом на мягкий диванчик. — Могу искупить вину ужином? Ты голоден? — Не стоит, я собирался заплатить. Всё-таки ты ждал куда дольше моего, — Бомгю взволнованно поправил упавшую на глаза чёлку, к которой за секунду потянулись чужие пальцы. Но его улыбка была несменная, он не отстранился от чужого припёртого к нему плеча и не отводил взгляд, даже если тонул в неловкости. — Могу я угостить тебя хотя бы выпивкой? Будешь что-нибудь? — Ингук был, как всегда, непреклонен, самовольно крутя в руках алкогольное меню кафе. То было скромное для здешнего места, и вряд ли включало в себя что-то подобно излюбленному Ирландцу или тому, что смог бы смешать Ёнджун. Но уступать не хотелось, и когда старший парень заказал себе бокал охлаждённого виски, Бомгю резко попросил двойную порцию. Мысль, что алкоголь поможет раскрепоститься и освободить голову от ненужных мыслей, вселяла надежду. Официантка любезно порекомендовала стейки из телятины к выпивке, на что Ингук довольно кивнул: — И это дважды. Для меня и моего милого компаньона. Та, скромно хихикнув, умчалась на кухню за заказом. Кажется, ей было куда радостнее от прозвучавшего прилагательного, чем стушевавшемуся Бомгю. Разве он не должен радоваться? Радоваться, что всё ещё привлекал, имел вес в чужих глазах и соотносился с подобными прилагательными? Разве он должен чувствовать скованность и впериваться взглядом в стол, ожидая, когда их время подойдёт к концу? Но он тут не за этим. Бомгю взял себя в руки, натянуто-воодушевлённо поднимая взгляд на чужой профиль. Ингук был до чёртиков привлекательным: он определённо хорошо смотрелся бы в кадре, с какой стороны не фотографируй. Острая челюсть, высокий прямой нос, аккуратная линия пухлых губ и тёмные, блестящие глаза. Выверенная причёска, прядка к прядке, дорогие украшения, приятный парфюм. Не такой дурманящий, чем обычный пряный у Ёнджуна, но... Бомгю мог бы найти в Ингуке что-то цепляющее, если бы не... — Как и обещал — исходники, — вдруг произнёс старший парень, вытягивая из кармана миниатюрную флешку. — Это тебе. Ничего не удалял — рука не поднялась. Уж слишком хороши снимки. — С-спасибо, — замялся Бомгю под прямым взглядом, неловко забирая из руки протянутое. — Я верну как можно скорее. — На это и расчёт, — подмигнул Ингук, отвлекаясь на подоспевшую официантку, услужливо располагающую приборы на стол. — Ещё пара минут и стейки будут готовы. Напитки сейчас принести или позже? — Можно сейчас, — внезапно отозвался Бомгю. И не из-за сухости в горле, а от желания поскорее потеряться в чужом внимании и перестать чувствовать нечто инородное, что не давало развязать язык и тело. То, что тормозило его в желании поддаться собственному любопытству и изучить часть себя, что недавно приоткрылась. То, что возвращало его к Ёнджуну в каждой детали, что он неустанно подмечал. Когда гранённые бокалы стояли на столе, Ингук предложил первый тост за новую встречу, что не станет последней, и Бомгю поддержал, натянуто веря, что так и будет. Тяжело глотая горечь посредственного виски, Бомгю ярко поморщился, чем вызвал тихий смех старшего парня. Тот добродушно растёр его плечо, пытаясь поддержать несостоятельного алкоголика, так и оставляя руку на спине младшего. — Всё в порядке? — просто спросил Ингук, разглядывая скривлённого парня. Тот принял вопрос на личное, рвано отвечая: — В полном, — и добавляя уверенности своим словам, прижался к Ингуку сбоку, позволяя обнять себя увереннее. — Разве рядом с тобой может быть иначе? — О-о... — протянул тот, гордо ухмыляясь. Его голос стал приглушённее, вкрадчивее: — Могу ли я расценивать это как-... — Ваши стейки, прошу, — девушка-официантка подоспела как раз вовремя, спасая, как думалось Бомгю, от двузначного разговора. Но разве не он нагло провоцировал Ингука, разве не за этим пришёл сам? Почему в клубе всё ощущалось иначе, более приветливо и желанно, нежели сейчас? Почему тело замирало, стоило Ингуку лишь на мгновение сократить расстояние и произнести нечто интимное? Например, его: «Даже без макияжа выглядишь привлекательно» или «Я думал о тебе» всё ещё находили отклик внутри. Находили, потому что Бомгю невольно представлял, как Ёнджун говорит ему подобные вещи, и таял, не замечая, как вновь проваливается в неразборчивых мыслях. — Как тебе телятина? — интересовался Ингук, чтобы заполнить образовавшуюся паузу. Младший лишь удовлетворённо кивнул, пытаясь сконцентрироваться на вкусе еды. «Ёнджуна тут нет, Ёнджуна тут нет...» — повторял он себе, стараясь сосредоточиться на старшем парне, запивая сочное мясо новым глотком виски. С каких пор он находил в алкоголе утешение? Не с тех ли пор, как Ёнджун показал ему, что и крепкий напиток мог прийтись ему по вкусу? А теперь он занят тем, что подавляет им любые навязчивые мысли о старшем хёне, как о паразитирующей мозг болезни. Какая ирония. — Нормально добрался домой тогда? Я беспокоился, — Ингук подпёр костяшками скулу, любовно скользя взглядом по парню рядом с собой. — Прости, но твой этот друг-натурал... не внушал доверия. — Он позаботился обо мне, — отрешённо ответил Бомгю, не желая подвергать сомнению бескорыстность Ёнджуна. И переводя тему в иное русло, он мягко улыбнулся, заканчивая со своей порцией еды: — Прости, что не написал сразу. Много всего навалилось, я слегка потерялся во времени. — Ничего страшного, — Ингук огладил присвоенное себе плечо парня, — я готов был подождать. Сам работаю без продыху, так что понимаю... Бомгю осушил остатки своего бокала, чувствуя, как виски делал его ноги блаженно ватными. Но голова продолжала попытки подбросить порцию назойливых мыслей-предупреждений, от которых он упёрто отмахивался. Ингук рассматривал его откровенно и пристально, задумчиво подбирая слова: — Знаешь, обычно парни, которые утверждают, что они строго по девочкам, не пишут таким, как я, после... — он несдержанно хмыкнул, видя резко отведённые глаза в сторону. — Понимаешь, о чём я?.. И Бомгю заторможенно кивнул, прекрасно понимая намёки. Его видели насквозь. Так открыто и ясно, что можно было позавидовать — парень и сам бы желал понять себя. И если у него есть возможность разглядеть это другими глазами в себе, он не мог упустить шанса. — За окном такая чудесная погода... — Ингук наклонился вплотную, к самому уху, искусительно-ласково шепча: — Может, прогуляемся, Бомгю-я? Бомгю сглотнул, понимая, что близок выяснить всё, что так жаждал узнать. Он повернул лицо, встречаясь с пронзительными глазами. Нос к носу, так, как обычно привык видеть Ёнджуна. Так, как ему пора отвыкнуть видеть Ёнджуна. — С удовольствием соглашусь.
***
Ладонь фотографа, умещенная в карман пальто, была ласково пригрета в чужой. «Так будет теплее», — объяснился Ингук, целомудренно переплетая их пальцы и поглаживая косточку одной из фаланг парня. Бомгю бы стоило растаять, отдаться умиротворённой прогулке в безлюдной алее, что заросла широкими кронами деревьев. Заглядеться основательно на взрослого парня рядом, что должен выбить все проскальзывающие сомнения и мелькающие мысли, возвращающие к другому профилю. Другому парню. Бомгю стоило влюбиться в него. Это не сложно: он обходителен, интеллигентен и ненавязчив. Красиво говорил, красиво действовал. Умён, безумно талантлив и перспективен — вёл свой бизнес, разделял его интересы и выглядел умопомрачительно хорошо. Если Бомгю и нравились парни, то определённо такие, в которых видишь отдачу, смежные направления и интерес. Которые окружают заботой и лаской, которой ему не хватило в детстве. В глазах которых ты единственный, на ком всецело сконцентрированы. Бомгю хотел бы полюбить такого человека. Бомгю хотел бы видеть себя рядом с подобным, не уступающим по духу, поддерживающим и преуспевающим. Вот только... такой ли он сам? Такая ли он нерушимая стена, без следов трещин и пробоин, что норовят рухнуть при любом катаклизме? Так ли он бесчувственен, что смог бы закрыть глаза на собственное застывшее сердце, что не подтверждало его прагматичных теорий? — Можно спросить? — загадочно произнёс Ингук, медленно ступая на кладку аллейной дорожки. Бомгю кивнул, готовясь к назревающему разговору. — ...И когда ты понял? Ну, что ты не только... по девочкам? Ингук легко улыбался, будто разговаривал о чём-то обыденном и простом. Словно Бомгю мог дать такой же простой ответ, который давно залежался и просил выхода. Но парень ответил честно, чтобы не пускать пыль в глаза: — Я ещё не совсем... уверен, — юлил он, обходя тему с Ёнджуном. Потому что только с ним он и уверен в своей странной тяге, которую хотел бы приписать всему мужскому полу. Чтобы, наконец, выдохнуть, махнув рукой: «Ну слава богу!» и понять, что он способен испытывать подобное не только к нему. Что не в Ёнджуне дело. — Оу... — протянул Ингук, закусывая губу. На его лице читалось заинтригованное предвкушение, и Бомгю осыпал удобрением почву, открываясь: — Тогда... после клуба. Было о чём подумать, — Бомгю не врал и не лукавил. Он не договаривал, обнажая душу лишь наполовину. Но Ингуку и не нужно было видеть всей картины, чтобы сложить два плюс два. Он медленно остановился, сжимая чужую руку в своей ладони: — Ну и как? Пришёл к чему осознанному? «Если бы пришёл, передо мной был бы другой человек», — проскользнуло в сознании, осточертело прогоняемое. Не стоило поддаваться незримым надеждам, когда прямо напротив находились ответы. Бомгю судорожно вздохнул, фокусируясь лишь на чужом требовательном взгляде: — Возможно, — признался он, сжимая чужую руку в ответ. — Возможно, теперь я не буду против, если ты меня поце-... Договаривать не пришлось. Уже через мгновение его макушку крепко притянули ближе и утянули в настойчивый поцелуй. Бомгю мог бы охнуть от внезапности и скоротечности события, но послушно прикрыл глаза, нерешительно прижимаясь ближе. Долгожданный момент истины: взаимное желание, ответно сминающие губы и одно дыхание на двоих. Целоваться не в одностороннем порядке было куда приятнее, чем неумело мазать поцелуями, страшась получить грубый отказ и пару синяков на лице. Второй опыт имел все шансы на успех, ведь Ингук умело целовался, прикусывая припухлую нижнюю губу парня, чуть оттягивая, чтобы вновь накрыть его приоткрытый рот своим. Он дразняще касался языком свежих трещинок, вырывая из Бомгю судорожные вздохи. Тот лишь припадал ближе, цепляясь пальцами за подол чужого пальто, чтобы показать твёрдость, укрыться от пробуждающегося желания трусливо попятиться назад. Ингук решительнее сминал его губы, ощущая простор для действий: ладонь переместилась на талию парня и аккуратно притянула вплотную, проверяя реакцию. И Бомгю не отпрял, позволяя тому любые вольности с собственным телом, что заторможено реагировало на явные раздражители. Определённо, он просто эмоционально вымотан и взвинчен, чтобы расслабиться так быстро и отдаться моменту всецело. Чтобы заполнить опустевшую голову приятным воспоминанием о новом опыте, об Ингуке, чьё тепло тела практически не грело. Собственное сердце было спокойно и тихо, работая в привычном, будничном темпе, что совершенно расходилось с ожиданием. Он ведь прямо сейчас целовался с ахуительным парнем, что мог бы стать влажной мечтой любой девчонки. Мог бы стать и его влажной мечтой, если бы не занявший эту роль полуночный инкуб с лицом Ёнджуна. Возможно, нужно больше времени: ещё один мажущий поцелуй и он всё, наконец, понял бы и почувствовал. Ещё один поворот головы, шумный вздох и влажный звук, и его сердце забарабанило бы в груди, благодарно отзываясь на чужие действия. Он точно бы почувствовал что-то прямо сейчас... Вот сейчас... Или сейчас... Сейчас? Почему... почему он, блять, ничего не чувствовал? Почему не таял в чужих руках, не чувствовал блаженную негу, что кружила голову трепетным моментом? Почему был сосредоточен на анализе собственных ощущений, а не уповался мягкостью чужих губ, смутно похожих на ёнджуновы? Почему не мог до конца довериться, чувствуя себя подлецом и мерзавцем с каменным сердцем? Почему всё не так, как в первый раз? Было ли дело в клубной располагающей обстановке, в собственном разгорячённом от алкоголя теле и разуме или же... в человеке, которого он целовал? Стоило языку Ингука скользнуть глубже, чтобы возвести невинные поцелуи в нечто осознанное и взрослое, Бомгю моментально отшатнулся прочь. Он растерянно метался взглядом по чужому удивлённому лицу и не мог подобрать оправдания в свою защиту. Даже когда повисший в воздухе вопрос произнесли вслух: — Что-то не так? — Ингук потянулся к дрожащим ладоням парня, пробуя удержать рядом. Ведь весь его испуганный вид кричал о сожалении и раскаянии. Бомгю ошибся, провалил испытание и захотел моментально исчезнуть из чужого поля зрения. Стыд и совесть грызла его внутренности — старший парень был втянут в научное тестирование, как подопытная крыса. И теперь, деформированная от мутагенных инъекций, трепетно ждала дальнейшей судьбы, не замечая спрятанный за спиной мучителя чёрный мусорный мешок. — П-про... прости, — сбивчиво зашептал Бомгю, выскальзывая из его медленно окольцовывающих рук. — Всё в порядке, просто... я не в порядке, ха-ха, — его сиплый смешок был на грани подкатывающей истерики. В голове была нескончаемая какофония из давящих мыслей, мучительной агонии и открытых вопросов, каждый из которых поражал свинцовой пулей навылет. Почему поцелуй не оправдал надежд? Почему, смотря на Ингука, он не испытывал ничего похожего, что и к Ёнджуну? Что он чувствовал на самом деле? — Я поторопился? — тихо предположил Ингук, предпринимая вторую попытку дотянуться до парня. Его ладонь мягко огладила предплечье, вызывая противоположную реакцию вложенному утешению. Бомгю уверенней попятился назад, не соображая, как объяснить бушующий внутри шторм. Как обелить себя в непонимающих глазах напротив, как извлечь из себя чувство предательства и Ингука, и... отчего-то Ёнджуна. Даже самого себя, внутренний голос который взывал раскрыть глаза уже давно. Но Бомгю надумал себе непроглядную катаракту, игнорируя взращенный самолично синдром Мюнхгаузена. Неизлечимый пациент с пустой историей болезни. — Нет, ты не... виноват, — отрицательно махнув головой, Бомгю вновь сокрушённо опустил взгляд. Асфальт под ногами медленно покрывался крошечными каплями мелкого дождя, спускающихся с затянутого серого неба. Назревал ливень, который отрицали синоптики по телевизору. Назревал душевный переворот, предпосылки которого шли по пятам парня всё это время. — Это я... Прости, я сам... в себе запутался, и не должен был втягивать тебя. — Втягивать во чт-...? Опережая ответный вопрос на полуслове, Бомгю кратко поклонился и внезапно бросил, не имея больше сил давать отпор чужому беспокойству: — Спасибо за сегодня. И извини ещё раз... за остальное. Постараюсь вернуть флешку как можно скорее, — младший неловко выдавил из себя улыбку на прощание, перед тем как резко метнуться на выход из аллеи. Оставляя за спиной в край сконфуженного парня, что так и не смог найти причин его останавливать или окликать. — Чёрт, — лишь ругнулся Ингук в повисшей тишине. На его напряжённый лоб упала прохладная капля дождя, моментально разглаживая проступившие мимические морщинки. Адресовав в небо усталый выдох, парень поправил края пальто, пряча охолодевшие ладони в карманы. В голове было множество догадок, раскрывающие обстоятельства чужого испуганного взгляда и сокрытия причин побега. И как ненасытный клещ на каждой теории присосался один человек, что вызывал лишь снисходительный смешок при воспоминании. — Неужели... — складывая пазлы ранее сказанных слов Бомгю, он смотрел иначе на ситуацию, что ещё с клуба казалась ему довольно любопытной. Но было ли это разгадкой чужой тайны — вряд ли станет ему известно. Ингук хмыкнул, под нос бубня заевшую мысль: — Неужели твой дружок-натурал опередил меня, Бомгю-я? «Неужели твоё сердце уже им занято?»
***
Плюя на все человеческие прогнозы, небо разразилось ливневым дождём на городских улицах. Было немноголюдно, лишь торопливо пробегающие незнакомцы, что подобно Бомгю не имели при себе зонта. Или ютившиеся под навесами парочки, что грелись в обоюдных объятиях со своим партнёром. Столб дождя разгонял гуляющих в окрестностях по домам, но те, кто нашёл укрытие, могли избежать его тарабанящих по крышам нападок. Бомгю же укрытие не искал. Он бесцельно шаркал по мокрому асфальту, виляя от закоулка к закоулку. Пинал алюминиевые банки из-под газировки, что попадались под ноги, растирал собственные губы, словно выставленную напоказ улику преступления, и тупорыло пялился в никуда, позволяя каплям дождя заливать глаза. Вместо слёз, которые накатывали совсем близко, стоило внутреннему голосу разума пробраться сквозь шум ливня. «Ид▅от, т▅ же вл▅бл▅н в н▅го!» Всё обернулось тотальным крахом: раздутые надежды канули в небытие, втыкая тупой нож под ребро на прощание. Не было спасительной отдушины в чужих руках, поцелуй не принёс облегчения, лишь порождая новые мучительные пытки. Бомгю тонул в бушующих мыслях, что прорвались из вспоротой раны. И все как один вещали ему об одной вещи, что он старался в себе подавить, изжить любыми путями, отрекнуться. Замазать, как густой шпаклёвкой, запретом на поцелуи; залезть в рамку «Дружбы», что никогда не была им с Ёнджуном по размеру; упёрто бежать в ином направлении, не пересекающимся с собственным сердцем. Но сейчас оно стояло в позиции вместе с воспалённым мозгом, что надрывно кричало ему о погребённых заживо тайнах. О чувствах, усердно потопляемых внутри. Бомгю надеялся обмануть себя, верил, что, закрыв глаза на влечение к Ёнджуну, он оправится и испытает подобное к кому-то ещё. Он верил, что справится. Но правда такова, что он лишь слепо бежал от неизбежного, что застало его врасплох. Наивный глупец, решивший подчинить судьбу собственной воле. Бомгю возложил на свои плечи неподъёмный груз, посчитав, что достаточно крепок. И это касалось не только собственных чувств, но и страстного увлечения, в котором он не желал уступать. Всё карабкаясь и карабкаясь на вершину, стирая ладони до мяса об острые выступы, он твёрдо смотрел вверх, не обращая внимания на кислородное голодание. Мечтательно возвышая себя над всем миром, он не мог остановиться и осмотреться вокруг: на просторную даль, что уже виднелась под ногами, верхушки каменных гор, покрытых снежной шапкой. Тот проделанный путь, что был позади, не имел значения, пока над вершиной крутился вертолёт, спускающий по канатной лестнице белобрысого подонка с искривлённой усмешкой. Не имело значения, что он давился гнилой завистью, застилающей глаза и разум. Он вместо топлива накачивал себя ею и продолжал двигаться вверх, вновь хватаясь кровавой рукой за новое препятствие. Он не мог проиграть тому, кто не измазал руки в грязи и не натёр ни единой мозоли на нежной коже. Кто воспринимал завоёванную вершину очередной равниной, расстеленной перед ним ковровой дорожкой. Бомгю не мог проиграть какому-то зазнавшемуся Хюнину, даже если придётся вгрызаться в горную породу зубами. Бомгю не мог проиграть самому себе. Тогда почему мир перед глазами медленно разваливался на части? Давал трещины на множественных слоях штукатурки, на скорую руку нанесённых. Почему его грандиозная идея не воспринялась судейством как гениальное открытие? Почему ему не дали возможность реализовать её должным задуманным образом? И что ему теперь делать, если кроме изначального варианта в голову ничего не шло? Как рассказать истории, с любовью вложенные в концепт, которые по словам первогодки-мудака были схожи с его? Кто тогда оценит его тщетную пародию на оригинал, принадлежащий всевосхвалённому подлецу, что наверняка будет первым, кто укажет пальцем в его сторону? «Хорошая попытка, лузер!» — разразился в голове ехидный смех, до точности сгенерированный. — «Думал, ты особенный? Думал, что сможешь удивить этим кого-то? Боже, как ты жалок!». Дыхание резко сбилось. Бомгю вынужденно опёрся рукой о каменную кладку, стоя в переулке между домами. Их стены давили со сторон, словно намеривались сомкнуться и раздавить его. Как и надуманный голос, что продолжал вонзаться в голову острыми кинжалами: «Долго собираешься бороться с тем, что тебе не под силу? Разуй глаза — ты в проигрыше! Ты никогда не был даже близок к победе, идиот! Ты никогда не будешь лучшим, потому что на пути всегда найдётся очередной «Кай», что размажет тебя по стенке!» — голос из хюниновского начал преображаться, отдаваясь в черепной коробке знакомыми, но ещё неузнаваемыми нотами. Бомгю прижимал кулак к груди, пытаясь справиться с дыханием, и до скрежета сжимал зубы, чтобы не завыть в отчаянии. Издевательство продолжалось: «Что у тебя есть? А? Кому нужны твои потраченные впустую годы, тысячи фотографий, нереализованных амбиций? Семье? Кучке друзей? Ёнджуну? Да кому ты вообще, блять, нужен?» — Бомгю пробовал сделать шаг, второй, понимая, что ноги не держат. Следующим пристанищем стал мусорный контейнер, в который он без брезгливости упёрся рукой. Слушая настойчивый голос, он желал лишь потеряться, смешиваясь с другими зловонными отходами, ему подобными. Отброс. Неудачник. Лузер. «Чем ты был занят всё это время? Оправданием надежд деда? Проснись, ты давно вырос! Тебе не десять лет, чтобы продолжать играться с камерами и выдумывать из себя великого фотографа! „Если буду крутым — дедушка будет проводить со мной ещё больше времени!" — так же ты думал?» — смех эхом разносился в черепной коробке, и Бомгю, наконец, узнал, кому принадлежал этот басистый тон. — «Зазнавшийся эгоист, решил, что дед действительно считал тебя талантливым?!» Голос его сомнений. Собственный голос Бомгю, его тёмная часть, заточенная в чертоги подсознания. За самые страшные грехи, на которые человек повинен перед собой — саморазрушение, уныние и чревоугодие собственной души. Он питался его меланхолией и колебаниями, каждой возможностью провалиться, находя лазейки для выхода. И сейчас путь был открыт нараспашку, позволяя выпускать всю гниль наружу. И Бомгю без сопротивления тонул в ней, не находя себе оправданий. Перед глазами опасно плыло, и парень с силой зажмурился, пытаясь оставаться в сознании. Даже в таком, которое враждебно против него настроено. В обезоруживающей слепоте его слух заострился, различая громкую дробь дождя, звук шин проезжающей машины, шумный плеск воды из лужи... человеческие голоса. Звонкий, отличительный смех, и обеспокоенный, заботливый тон. Хюнин Кай и Чхве Субин. — Очень, блять, смешно, — шикнул тихо Бомгю на очередной выпад собственного разума. Но смешнее стало, когда голоса не прекратили различаться сквозь шум дождя, наоборот, лишь становясь реальнее и по ощущениям ближе. Парень открыл глаза, пробуя убедиться в собственной галлюцинации и окончательно приписать себе диагноз. Какое-нибудь нервное расстройство, эмоциональное истощение или прогрессирующая шизофрения. Он мог бы согласиться на что угодно, но не на то, что заставило его резко спрятаться за мусорный бак, затаиться в его непроглядной тени, как помойная крыса. Потому что в переулок нырнуло ещё два силуэта, пытаясь мало-мальски скрыться от дождя. — ...Кеды насквозь промокли! — по-ребячески жаловался парень помладше, ероша пальцами выбеленные намокшие волосы. Досады в его голосе, по правде, не было, а на губах играла не по погоде яркая улыбка. Впрочем, её Бомгю узнал бы из тысячи, даже если бы ослеп — присутствие Хюнина он ощущал на подсознательном уровне, моментально раздражаясь. Сейчас же он тупорыло выглядывал из-за смердящего бака и пытался, — просто, блять, пытался, — поверить в то, что видел. Чхве, мать его, Субин, мягко обхватив чужие предплечья, заботливо растирал их в своих крупных ладонях, чтобы согреть хихикающего белобрысого подонка. И улыбался по-нежному виновато, оглядывая мокрые пятна на широких джинсах и хлюпающую обувь Хюнина. — Прости, совсем не подумал про зонт... — Глупости, Субин-щи, за что ты извиняешься? — миловался младший, мягко теребя Субина за румяную щёку. «Что, блять, происходит? Может я свихнулся?» — Бомгю дрожащими пальцами ущипнул себя за бедро, желая развеять сюрреалистичное ведение. Очевидно, не помогло. Два контрастно различающихся парня так и стояли перед его глазами, мило воркуя: — За твою возможную простуду, — стушевался Субин, словно парень перед ним уже проявлял первую симптоматику болезни. — Люблю болеть, — простодушно протянул Хюнин, — ты становишься таким сверхзаботливым милашкой! — Я всегда о тебе забочусь, — заворчал старший, тут же отводя взгляд, словно признался в чём-то тайном. Но Кай прильнул ближе, обвивая того под спину, и уложил подбородок на напряжённое плечо: — Знаю-знаю! — объятия грели промёрзшее тело и Кай прижимался всё ближе, чувствуя, как руки друга взаимно обвили талию. — И ты знаешь, как я безумно ценю это. — Ценишь, но продолжаешь отмалчиваться, когда я интересуюсь твоим плохим самочувствием или паршивым настроением? — серьёзно отчеканил Субин, тяжело выдыхая следом. В тесных объятиях обнажались его израненные стороны, что он прятал за потрёпанной от времени занавеской. И когда Кай прятал нечто тоже, это расценивалось, как сигнальная сирена, на которую тот моментально реагировал. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно? — Знаю... Просто сегодня... ах, неважно. Я многого не понимаю в этом странном мире. Папа... всегда учил меня относиться к людям так, как я хотел бы, чтобы относились ко мне. Почему же это правило так не работает, Субин-щи? Почему некоторые злятся, когда я им улыбаюсь, а некоторые наоборот улыбаются натянуто, даже не зная меня? Почему? — Потому что, как ты и сказал, — мир странный. И непредсказуемый, например, как... — Субин поднял голову к небу, провоцируя и Хюнина оторваться от собственного плеча и проследить за его взглядом, — ...как метеорологические прогнозы. Даже ясный небосвод может моментально затянуться тучами. И смотря на хмурое небо, не стоит ожидать, что оно бесследно развеется. И наоборот, не стоит надеяться, что оно разразится громовыми раскатами или ливневыми дождями, как бы ни затягивалось серыми тучами. Вот и ты, Хюнини, не ожидай чего-то от людей, ведь они — самое непредсказуемое природное явление. — Даже ты? — Субин перевёл взгляд на младшего, намертво пропадая в его глазах. Он был преступно близко, словно рассматривал в нём нечто, рыскал в поисках ответов. Невинно и открыто, как умел только он, даже не догадываясь, что Субин был на грани разрыва четырёхкамерного органа. Как и Бомгю, правда, по другой причине. Он до боли впивался ногтями в металл мусорного контейнера, и кипел, кипел, КИПЕЛ внутри, как адский котёл. Он уже не хотел знать причин, ответов на вопросы «почему» и «когда», голос внутри гадко подсказывал: «Тебя крутили за нос всё это время», «Смотри, даже Субину-хёну он нравится! Ха-ха!» и «Ты снова остался в дураках!». Весь мир ощущался военным полигоном, напичканным минами и боевыми гранатами. Бомгю привык подрываться на каждом ебучем шаге, но, казалось, стоило ему найти мирное поле, в котором успел обустроиться и обжиться, как внезапно лишился ног по собственной тупости. Неужели всё это время Субин пропадал, оправдывал свои опоздания или внезапно находил неотложные дела ради этого блондинистого мудака? Как давно он лгал всем о своей связи с гадким паразитом, что прожрал весь мозг Бомгю до основания? А всем ли врал? Или Бомгю, как всегда, остался единственным смертником на парапете, подпёртый к краю парой сабель, что держали окружающие. Кто ещё скрывал факт их близких отношений, кто ещё нагло лицемерил ему в лицо, когда он внезапно врывался в общий чат и излагал свою боль на всеобщее обозрение? Пока он истязал себя мыслительными пытками, тесно прижатые к друг другу парни продолжали разговор: — Особенно я. Для тебя я — самая страшная чёрная туча с искрами молний внутри, — хрипло ответил Субин после паузы, безнадёжно давя на тормоза. Но те, став изношенными со временем, отказали в самый ответственный момент, заставляя язык против воли развязаться: — Один философ говорил, тёмные тучи превращаются в небесные цветы, когда их поцелует свет. Но вот вопрос... — Субин сглотнул, видя удивлённо вскинутые брови и непонимающий взгляд. Возможно, это даже на руку — пусть Кай не разгадает его обёрнутых метеорологических аллегорий. Пускай продолжает оставаться в безопасном неведении, пока он сражался со собственными электрическими разрядами. Он молил парня не разгадывать завуалированную мольбу, пророненную впервые вслух: — Может ли тёмная туча, что так далека от недосягаемого, прекрасного и манящего света, надеяться на долгожданное перевоплощение? Нежнейший момент таинства. Ожидание благословения, обнажённая нараспашку душа. Бомгю, будь он в здравом рассудке, обязательно украл пару кадров развернувшейся картины. Миловался из-за чужих взаимодействий, проникся трогательностью признания, и открыто порадовался бы чужой смелости, которой ему во многом не хватало. Но всё его естество, отравленное жгучей яростью и надуманным предательством, истошно просило лишь возмездия. Он хотел отплатить за боль той же монетой, но оставался за мусорным баком невидимкой, выжидая момента. Он, подобно бездыханному Субину, ждал ответа смазливого ублюдка, чья улыбка была приторно-сладкой: — Звучит поэтично, Субин-щи, — мягко протянул он, неотрывно рассматривая блестящие глаза напротив. — ...Говорят, что человек становится поэтичным, когда влюблён. Я ведь... верно понимаю? По спине старшего парня прошёлся табун морозных мурашек, будто его догола раздели. Но увиливать не было смысла, Кай не выглядел напуганным или отстранённым. Наоборот, он был вовлечён, ожидая услышать ответ. И Субин его дал, безмолвно кивая головой и стыдливо отводя взгляд от испытующего чужого. Ему не дали передышки, обхватывая лицо ладонями и обращая внимание обратно, к отражению влажных бликов в глазах. К отражению тускло пробивающемуся свету сквозь серые тучи: — Тогда... — Кай широко улыбался, учащённо дыша совсем близко, — ...хочу увидеть небесные цветы, хён. Бомгю лишился дыхания подобно Субину, затирая собственную проникновенность. Он не мог искренне порадоваться за парня, что расцвёл на глазах, получая желаемое: Хюнин без стеснения припал к его губам, подтверждая свои слова. И старший, поначалу растерявшись от переполнивших чувств, вскоре решительно ответил на поцелуй, крепко сжимая парня в своих руках. Ведь он так долго ждал именно этого. Так горел желанием показать всю отчаянную любовь, что огнём воспламенялась в нём день ото дня. Даже, казалось, безответная и отчаянная, Субин не смог отречься от неё даже спустя месяцы твёрдого отрицания. Всё началось перед новогодними праздниками, когда Хюнин вошёл в типографию на его смене. Открытки, которые он захотел распечатать, привлекли внимание, и Субин лишь из любопытства начал разговор, всё ещё тушуясь перед незнакомцем, который всё улыбчиво крутил головой, разглядывая производственный плоттер, полиграфический принтер и плакаты с памятками, содержащие краткие рекомендации к исходным данным и форматам изображений. — Имбирные пряники выглядят аппетитно, — зачем-то проронил он, любуясь получившимися открытками. — Вот и я так же подумал, когда сфотографировал их! — активно закивали в ответ, в подтверждение доставая из-за пазухи пухлый футляр с камерой. — Хочу отправить папе и сёстрам на рождество. Ах, на бумаге и правда... выглядит даже лучше! — У меня так с печатной версией манги... — проронил под нос Субин, словно озвучил мысли вслух. Он поздно осёкся, но когда понял, что его услышали, было уже поздно: — Согласен! Я тоже предпочитаю покупать издания заместо электронных версий! С тех пор сверхэмоциональный, громкий и улыбчивый парень стал появляться чаще в его смены, со временем принося с собой кокосовый раф, который называл дополнительной платой за труд. Но Субин отнекивался, прося больше не подкупать его за то, что ему оплачивает сполна руководство. Наперекор своей нерешительности и скромности, он в отместку попросил лишь аккаунт в социальной сети, чтобы поделиться рекомендациями по последним просмотренным аниме. Он оправдывал своё желание продолжать общение со странным пареньком именно этим, но вскоре поплатился за собственную смелость. Потому что Хюнин был повсеместен и не понимал рамок: открыто спрашивал, почему Субин закрывает собственную комнату на щеколду, когда родители дома, почему отмалчивается, когда сам Кай вспоминает собственное раннее детство, и почему не принимает его подарков, говоря, что для них нет повода. Старший был слаб на коммуникации, но Кай... он был куда хуже, не понимая элементарных взаимодействий. Давая другим пользоваться своей беззаботной добротой и отдачей, не замечая алчных улыбок и лживых приторностей. Он учил его на своём примере, что может быть иначе: что его могут любить не за количество денег в кошельке, не за его щедрые дары и безвозмездную отдачу. А просто так. Просто потому что он Кай, который светло улыбается и смеётся с отличительной особенностью, что заражала мнительного Субина непреходящим очарованием. И когда он понял, что пропал окончательно, мысли затопили его. Он пытался найти явные причины, указывающие на первоистоки проблемы. Субин никогда не любил кого-то, чтобы понять, почему сердце так учащённо билось в груди, когда Хюнин беззаботно заливался смехом из-за его неловких шуток. Когда тактильно льнул ближе на ночёвках и липнул к нему наяву при любой удобной возможности. Когда выглядел подавленным, но молчал, чтобы не вызвать чужого волнения. Когда просил обнять его, ведь нуждался в ком-то, кто лучше него поймёт потаённую боль. И Субин был тем, кто понимал. Потому что сам привык прятаться от всего мира за ширмой собственной комнаты. И теперь, после принятия чувств, на которые он не надеялся получить взаимность, целовать Кая было неземной благодатью. Ещё не умеючи, скованный нерешительностью, он сминал его губы, запоминая их вкус и мягкость. Так, словно это его первый и последний шанс. Но Хюнин открыто жался ближе, жарко дышал в поцелуй и тоже пробовал учиться превращать мрачные тучи в цветы. «Как, блять, трогательно», — закусывал губу Бомгю, не желая воспринимать чувственную сцену. Он погряз в своей горькой ненависти, требуя от парней лишь искупления грехов через мучения, идеи которые подкидывал внутренний безжалостный голос. «Видели бы девчонки, что сохнут по нему, как конченные», — убедительно вещало в голове, заставляя парня потянуться к ютившемуся в кармане смартфону. «Что бы сказали парни, что видят в этой мартышке пример для подражания? Поддержит ли его слепое стадо, узнав, что он сосался с парнем?». Бомгю давил гадкую улыбку, наводя фокус камеры на двух целующихся. «Ох, какое чудесное видео-разоблачение! „Первогодка Хюнин не оправдал ваших ожиданий! Он больше не богоподобный лидер!" — звучит, как разрушительное срывание покровов! Давай же, сними-ка поближе, как он тает в чужих руках!» — и Бомгю слепо вёлся на подначивания, зумируя запись на двух, неподозревающих подлости, парней. Он не чувствовал ничего, кроме необузданного гнева и желания расплатиться, пускай и таким низшим способом. В его состоянии вряд ли он был способен воспринимать происходящее иначе, не на личный счёт и не в противовес самому себе. Его предали, втоптали в грязь ложью, и он был готов перегрызть глотки обидчикам, причастным к злодеянию. Плевать, что он являлся тем, кто желал подобного опыта. Плевать, что испытывал смежные чувства и эмоции к парню, что вряд ли, подобно Хюнину, ответит на неразделённые чувства. И кому он теперь завидовал? На кого направлял ярость, когда записывал издалека видео? Кому хотел сделать больнее, если собственная кровоточащая рана на душе не затягивалась? Субин припёр Кая к стене, вырывая из его лёгких слышимый вздох. Он наступал активнее, подпитанный взаимной отдачей и запутавшимся в собственных волосах пальцам. И пока он наслаждался долгожданным моментом, каждое его движение, каждый влажный захват чужого рта был запечатлён в кадре запрятанной камеры. У Бомгю было всё, что нужно. Оставаясь в тени, он прокрался прочь от двух сцепленных тел в неизвестном направлении, пялясь на наличие заснятого свидетельства виновности. Бомгю больше не был жертвой обстоятельств, собственной неудачей судьбы. Прямо сейчас он стоял у трибуны правосудия, имея в обвинительном списке две жертвы, которым выдвигал приговор. «Теперь у нас есть власть!» — восторгался гадкий голос, которому Бомгю уподобился. Он сбивчиво дышал, пересматривая получившееся видео. — «Ты знаешь, что делать. Ну же, ещё немного, и от Хренин Кая отвернутся все! Теперь ты можешь сделать это!» — и, чёрт побери, да, Бомгю определённо знал, куда может выложить неопровержимые улики, раскрывающие чужую подноготную. Мог распространить в сообществе университета, отметить его в инстаграмной истории, выложить на видеохостиг, направляя ссылку каждому хвалебному комментатору его посредственных фотографий. У Бомгю была власть над ситуацией. Власть, которая могла загрести раздутую популярность парня в могилу. Лишь в этом он был отчаянно убеждён, зная, как его обсасывают на каждом углу наивные девчонки, желающие завоевать сердце парня. Прекрасно понимая, что именно их поддержка могла перевалить победу на выставке в сторону Кая в подавляющем количестве. «Ах, скольких воздыхательниц ждёт разочарование! Ну же, ну же! Хватит ждать!» — подвывал довольный внутренний голос, видя козырную, пока несыгранную карту. — «Покажи всем! И победа в кармане! Наша победа!» — верещал он истошно, заставляя парня заторможенно клацать пальцем по экрану. Одно нажатие отделяло его от долгожданного триумфа. Лишь одно нажатие и дед будет им гордиться. Телефон завибрировал неожиданно, отрезвляя за мгновение до неизбежного. На экране высветился входящий звонок от адресата, который смог проложить спасительный троп и вытянуть Бомгю из застеленной пелены: «— Эй, ты игнорируешь меня весь день», — недовольный голос Ёнджуна напоминал о повседневной жизни, до раскрытия предательства и эмоционального раскола. Кажется, его сообщения действительно всплывали уведомлениями на протяжении всего дня, но его простые: «Твой отец любит коньячные коктейли? Я тут научился парочке», «Ты на учёбе сегодня? Как дела с конкурсом, ещё не ответили?» и последнее, что Бомгю запомнил: «Чем занят? Хотел вытащить тебя в спот-парк сегодня», так и остались без ответа. Впервые за время их общения. Даже сейчас, на автомате принимая вызов, он не знал, что сказать. Словно он потустороннее существо, что находилось за гранью реальности. Голос Ёнджуна упорно перебивал его внутренний: «— Будем играть в молчанку? М-м? Бомгю-я, что за-...» — Ён-..джун... — хрипло произнёс Бомгю, не узнавая собственный голос. Голос, отличный от токсичного внутреннего, что весомо требовал от него вернуться к их общему делу. И на том проводе почувствовали неладное, каждую несостыковку в тоне. «— Всё в порядке? Ты где?» — Я-... — его ноги ведомо шли прочь от места раскрытия в неизвестном направлении. Он цеплялся глазами за вывески, знакомые наименования улиц, смутно представляя собственное местоположение. А нужно ли это? Зачем ему эта информация, если на кону была его победа, которую он страстно жаждал? Зачем он вообще ответил, если намеревался поддаться внутреннему голосу и распространить злосчастное видео двух влюблённых голубков? Собирался выдать с поличным чужие чувства. В угоду себе. Бомгю вцепился в волосы свободной рукой, узнавая маршрут движения. Скейтерский парк был неподалёку, в пару кварталов, и Бомгю бездумно последовал в его направлении. «— Ты, блять, где, Бомгю?» — прорычало в ухо требовательное, и младший открыл рот на опережение затопляемой агонии: — Спот-парк. Через десять минут, — голос предательски дрожал, выдавая в нём признаки сознания. Той его части, что ещё сопротивлялась подавляющей отчаянной злости. — Я собираюсь сделать что-то ужасное, хён. Не мог бы ты-... «— Выхожу», — оборвал его Ёнджун, завершая вызов.
