renforshort & glaive — fall apart
Пока лекционная гудела в перерыве занудной пары, тему которой Бомгю успешно пропустил мимо ушей, сам он задумчиво покусывал кончик карандаша и вглядывался в листок перед собой. Вместо подбора фотографий, которые нужно было кровь из носу сдать в течение последней недели, он прикидывал расположение и композицию рамок, надеясь, что маломальская деятельность наведёт его на нужную мысль. Вырисовывались незамысловатые прямоугольники в произвольной последовательности, он воображал, как толпа окружит его великолепие и заохает от каждой глянцевой фотографии, спрашивая чьими руками был запечатлён данный кадр. Как все прозревшие и пробуждённые после затянувшегося сна наконец поймут, какое сокровище всё это время скромно и блекло сверкало под их носами. По большей части Бомгю лишь витал в облаках, думая о предрешённом успехе, которого он пламенно жаждал. Грезил, как разобьёт в пух и прах возведённую в абсолют уверенность макаКая, которая проявлялась, замечая по случайным и целенаправленным наблюдениям, в легкомысленной улыбке мажоришки и его разносящееся в толпе местной элиты: «Жду не дождусь дня открытия фотовыставки!». Сказанное с такой трепетной, почти приторно щенячьей радостью, что у Бомгю желваки сводило. Неудивительно, у этого кукольного сопляка всё было схвачено с самого начала — его работы были первыми в заявке на участие, о чём гудел весь поток после прошедших инсайдерских слухов. О нём перешёптывались, как о втором сошествии Иисуса, божественном благословении и ангельской добродетели — Бомгю в это время скрипел зубами и жалел о способности своих барабанных перепонок исправно работать, слышать все эти восторженные завывания, веявшие сектантскими началами. То, с какой умилительной мордой ходил аХуюнин по коридорам университета и собирал выданные авансом поздравления с победой, не могли не злить Бомгю, кто был чуть ли не единственным его конкурентом. Нет, на конкурс, конечно, после него подали и другие отчаянные смельчаки-студенты. Но и те шли как декор, сами наверняка не желающие тягаться с белокурым селебой, по которому сохнет чуть ли не каждый мимолётно его знающий. Хюнин был быстро распространяемым вирусом, что мгновенно мутировал, протекал незаметно и был страшно неизлечим, превращая носителя в бестолковых мартышек. Бомгю же был уникален, словно герой из фильма про зомби, имея внутри себя иммунитет. Только никто не искал вакцину, подпитывая паразита: — Кай-я, слышал твои фотографии настолько нереальные, что их решили вывесить прямо в центральном зале напротив входа. Ты не оставляешь конкурентам и шанса! — Пока рано говорить! Сроки сдачи работ ещё не подошли к концу. Вдруг кто-то предоставит более подходящие для такого проходного места фотографии! — Кай говорил это с такой слащаво-снисходительной улыбкой и активно отмахивался, что, видящий со стороны эту маслом написанную картину, Бомгю боролся с рвотным позывом и натурально считал это показушничеством. Разве не свои работы он считал наиболее подходящими? Разве не понимал, как от его слов несло лживой наивностью и пустой добродетельностью? Вероятнее, он горделиво хохотал внутри, желая услышать ещё более хвалебных облизываний в свою сторону; вероятнее, не видел в соперниках конкурентов к своей победе, и возвёл предстоящий конкурс в личную выставку себя прекрасного и любимого. Самого талантливого, уникального и одобренного общественностью, что не сомневалась ни секунды в своём пальцем тыкнутом выборе. Бомгю втайне завидовал этой разбухшей чужой самоуверенности и эгоцентризму, которых ему, в хорошем плане, не хватало. Может, именно это и стопорило его в выборе нужной тематики, фотографий и концепта. Где-то глубоко внутри он боялся, что все его потуги тщетны, как бы он ни рвался вверх на пьедестал почёта, как бы ни добивался лавров победителя. Что Хрюкнин — недосягаемый, низвергаемый правитель, способный разрушить его безуспешное противостояние лишь одним указанием придворным, что послушно исполнят волю короля. На его стороне было бесчисленное количество воинов, послушных приспешников, что готовились отдать свои голоса заранее, даже не видя выставочных фото. Бесплодный фанатизм, слепое повиновение. Стоило ли его сопротивление возложенных сил? Стоило ли пытаться прыгнуть выше головы, когда собственные ноги далеко не пружинили, а трусливо потряхивались в коленях? Стоило ли бороться, если никто, кроме тебя, этой борьбы не видел? Бомгю не знал ответов, стараясь не переломить очередной карандаш в своей руке. Он пробовал воспрять духом, думая о том, как дедушка по-доброму треплет его стриженную когда-то макушку и предрекает ему грандиозное будущее, в которое он хотел верить до сих пор. Правда, смотря на полупустой лист с бессмысленными каракулями — спонтанно расположенные пустые рамками, под углом, разных размеров, окружающие некий образ, намеченный силуэт посередине, что стоял безликим призраком — Бомгю хотелось лишь скомкать его и засунуть в собственную глотку, чтобы счастливо задохнуться и не видеть этот унылый позор. Он размашисто подписал силуэт «Лузер», думая, что вписал себя в минималистичный комикс с плохим концом — как он смотрит на свои ничтожные и никому ненужные фотографии, в одиночестве и тотальном унынии. А где-то в другом месте довольный собой мудаКай празднует свою лёгкую победу, даже не замечая, что помимо него был ещё кто-либо, осмелившийся потягаться. Пыль под ногами, не больше. Обозначенными штрихами призрак под давлением карандаша основательно въедался в бумагу, становясь импульсом, агрессивно вписанным между разбросанных рамок. Как и вписанная в контур надпись, что ассоциировалась у парня с самим собой, таким измученным борьбой и вечным противостоянием. Таким вечно проигрывающим, коим он устал быть, но и поделать ничего не мог. «Почему я не могу просто отправить фотографии Ёнджуна и заслужено выиграть?» — ныли внутри содравшие когти кошки, что сами устали от постоянной физической нагрузки. Ему казалось таким элементарным собрать самые лучшие кадры со старшим и без раздумий направить их на судейство, наперёд зная, что не оценить его модель может только слепой или слабоумный, но так и не решался на подобную слабость. Во-первых, подолгу смотреть на старшего становилось тяжело и душно, сердце опасно набирало обороты, а мозговая активность, превращаясь в переваренную кашу, не выдавала ни единой здравой мысли. Во-вторых, дед учил не поступать так бездумно в творчестве, которое должно нести нечто большее, чем просто привлекательная картинка. Должно рассказать историю через одну лишь миллисекунду, которые Бомгю так любил считывать сам с раннего детства. Кажется, выставляя фотографии одного старшего, фотограф мог разоблачить лишь собственную прогрессирующую манию и жажду. Правда, иных идей в голове действительно не было, и он боролся с отчаянным желанием снять свою заявку на участие и знатно прореветься где-то на набережной, сигая после с парапета вниз. От таких мыслей было тошно вдвойне, потому что ни сдаваться, ни проигрывать белобрысой выскочке не хотелось равноценно. Ещё хотелось, конечно, увидеться с Ёнджуном, который и без того чувствовал себя как дома, наведываясь к нему через день после полуночи. — Хён, я знаю, кто ты на самом деле, — на днях бросил шутливо Бомгю через плечо, пока расстилал плед перед просмотром очередного низкорейтингового ужастика. — Не спишь по ночам, любишь страшилки, отказываешься от чесночных снэков и цедишь мою кровь время от времени... Старший подхватил отсылку и, пристроившись позади парня, внезапно схватился за его вздрогнувшие плечи и наклонился к уху: — Скажи это. — Ты... — младший остался в амплуа вампирской пассии, игнорируя тепло, исходящее от чужого тела, в котором хотелось полностью раствориться. — Ты столетний упыр-... Ай! Ёнджун внезапно вцепился зубами в его приоткрытый из-под ворота футболки изгиб шеи, всё также крепко стискивая плечи в руках, чтобы начавший отбиваться парень не смылся наутёк. В итоге на нежной коже, про которую Бомгю устал напоминать, отмахиваясь от надоевших щекотливых выдохов старшего и его дразнящее гуляющих на ней пальцев, остался отчётливый след зубов, будто из Бомгю действительно собирались сделать вампирский ужин. Ёнджун позже на протяжении всего ужастика поглядывал на сюрпающего вишнёвое пюре парня, рассматривая его уточкой оттопыренные губы и видневшийся след собственного ребячества на покрасневшей коже. А на раздражённый вопрос младшего: «Ну что ещё?», замечающий его вальяжно разгуливающий взгляд всем своим профилем, тот загадочно улыбался и мотал головой, будто та мысль, которую он со вкусом пережёвывал в мозгу, слишком постыдная для воспроизведения вслух. Всё вернулось в былое русло. Мама Бомгю не чаяла души в Ёнджуне, часто оставляя порцию с позднего ужина на его долю и спрашивая на утро у сына, понравился ли другу её пибимпап по-новому рецепту. Тому стоило бы начать по-ребячески ревновать из-за прыткости родительницы угодить старшему, но он в противовес не чувствовал ничего иного, кроме щемящей радости, ведь Ёнджун ей искренне симпатизировал. Может, это было у них семейное? Правда, делать вид, что клубных похождений и вытекающих конфузов никогда не было и всё урегулировано — не представлялось возможным. И не потому, что Бомгю продолжал отвлекаться на ночных киношных марафонах на чужое тесное прижимание сбоку и подолгу заглядываться на Ёнджуна, когда тот во мраке комнаты что-то вещал про предсказуемый сюжет очередного высера хоррор-индустрии, постоянно облизывая пересохшие губы. И не потому, что от воспоминаний было некуда деться даже после их обсуждения, вновь воздвигнутыми рамками, казалось, принятыми обоими сторонами. С Ёнджуном было слишком хорошо. Настолько, что каждый раз, когда он собирался домой под утро, Бомгю боролся с желанием схватить того за руку и стыдливо попросить остаться. Но ни разу не решился на это, боясь того, что могло произойти под покровом непроглядной ночи и звенящей тишины, в которой было бы различимо лишь чужое дыхание и собственное красноречивое сердце. А оно в последнее время настойчиво тараторило Бомгю что-то на своём рвано-трепыхающемся языке, намекая на причины ноющей, в отсутствие старшего, груди. Но он боялся прислушиваться к тихому шёпоту внутри, пробовать разобрать отдельные слова, сплести их в единый и понятный текст. Заставляя себя видеть в Ёнджуне лишь друга, на которого у него по неизвестным причинам периодически стояло по утрам, а желание вновь украсть пару поцелуев набирало обороты, Бомгю приходилось подавлять в себе все накаливающиеся порывы. Особенно когда тот, дразня, приближался вплотную и по-хищному скалился, предполагая, что его очередная подколка была причиной разлитого румянца по лицу парня. Или когда Ёнджун внезапно утягивал его в крепкие объятия при новой встрече, стоило ему переступить порог чужого дома. Или просто когда был рядом, даже на расстоянии вытянутой руки. Когда просто был. Бомгю упорно перебарывал в себе симптоматику неизвестной болячки, зарываясь головой в учёбу и предстоящую фотовыставку, с которой всё было так же худо, как и с собственными чувствами, перемешанными в однородную жижу. Грубый набросок перед лицом так и не прояснил направления дальнейшего движения. Что на листе, что в жизни был лишь безликий лузер перед хаотично расположенными пустыми рамками. И если был ещё шанс наполнить бумагу бо́льшим смыслом, то в собственном выборе продолжать игру в странную дружбу с Ёнджуном смысла с каждым днём не прибавлялось.
***
Бомгю был далеко не единственным, кто был смятён и потерян в последние дни — Ёнджун продолжал пугать Джису своим загадочным поведением и периодическим хихиканьем в тишине бара, когда он до этого молча расставлял бутылки алкоголя по своим местам. Его почти целомудренные отказы удивительным образом удваивали и без того крупную в его смену прибыль, делая из недоступного бармена настоящий лакомый кусочек. Дамы лишь пуще норовили разгрызть крепкую скорлупу орешка, пробуя нутро на вкус, но Ёнджун перестал отвечать на откровенные комплименты и недвузначные предложения утвердительным ответом. Он оставлял за собой снисходительную улыбку, переводя темы разговора на приготовленные напитки и уровень обслуживания, оставляя девушек в интригующем недоумении: — Надеюсь «Strawberry bellini» понравится вам больше, чем моя распахнутая рубашка, — сладко тянул он, не цепляясь за однообразные лица, что тщетно подмигивали ему, обхватывая напомаженными губками коктейльную соломинку. В баре, как всегда, было много красивых девушек, каждая из которых определённо вписалась бы в интерьер его спальни. Прекрасные обладательницы пленительных бёдер и упругих ягодиц выглядели бы просто чудесно в обрамлении простыни его кровати, сминаемые его крепкими пальцами. Звук голоса каждой можно было вписать в жаркий влажный сон, слушая на повторе ночами, представляя, как соседи вновь на утро будут на него озлобленно коситься и цокать под нос. Ёнджун всё ещё думал о девушках, как о желанном десерте после завершения трудового дня. Как об отдушине, что высосет накопленный стресс и тревогу из его тела после муторно-долгих разговоров с родителями, затянутых до позднего утра смен и мыслей о собственной жизни, мимо него текущей. Текущей бессмысленно и пусто, пока в ней не появился один патлатый, вечно ворчащий и зарумяненный фотограф Бомгю. Его появление меняло его постепенно, сначала разбирая на части, обнажая самые грязные и отвратительные стороны, затем заново собирая воедино — его новую версию, с улучшенным и обновлённым функционалом. С дополнительным, нововведённым программным кодом, что перекроил его исходную систему. И теперь он не знал, что делать с новыми возможностями и открытыми границами, наощупь изучая необъятные просторы: Бомгю манил к себе, как объект для изучения. Целое научное исследование. Касаясь его ненароком, будь то загривок и чувствительная шея; кожа тыльной стороны ладони; острые колени, которые он полюбил зажимать от шкодливой вредности, — Ёнджун прислушивался к своим ощущением и находил лишь щекотливый трепет и интерес продолжать. Пробовать что-то ещё, что вызвало бы иную реакцию у парня. Возможно, у него самого. А те не заставляли себя долго ждать: насытиться Бомгю было крайне сложно, почти невозможно. Младший стал центром его мыслей, гравитационным притяжением, к которому всё сводилось. На сменах, ощущая вибрацию в кармане, он ожидал лишь его сообщения, сам не узнавая в себе такого томительного волнения. Наперёд продумывал грядущие дни, вплетая в них парня по волокнам, тонким проникающим нитям, обозначая это в голове, как «наши совместные планы», словно больше не мог вытеснить Бомгю за пределы своего повседневного быта. Посещение спот-парка включало в себя пребывание рядом младшего, и удивительно, как Субин не расстраивался из-за своего отсутствия на их совместных фотографиях, скидываемых в общий чат. Сам он с внезапным энтузиазмом отказывался мешать их компании и пропадал по своим довольно любопытным делам, которые Ёнджун окрестил «элементарными свиданками». У него самого не было подобного романтического опыта, но он волей-неволей сравнивал своё времяпрепровождение с Бомгю чем-то сродни этому лишь с одним исключением: младший держал своё обещание — никаких поцелуев больше не было, как бы поводы для подобных промашек ни приумножались. А Ёнджун будто выжидал, пока парень оступится и нарушит незримый запрет, правда не для того, чтобы посмеяться ему в лицо и ткнуть пальцем в проявленную вновь слабость. Сам он не решился бы на очередной эксперимент, который поможет ему определиться с собственными ощущениями. Безнадёжный трус, упустивший единственный шанс. Пока с этим ему мало-мальски помогал лишь навязчивый Джису, что прилип к нему после последнего разговора под пару стопок японского виски. Для старшего бармена всё было очевидно уже давно, он гнул свою линию влюблённого Ёнджуна, пытливо выпрашивая порцию новых подробностей каждую смену. А после того, как ему удалось ненароком подсмотреть заставку на телефоне парня, где он красовался с некой короткостриженной брюнеткой, которую так и не удалось рассмотреть получше, вопрос на перекуре не заставил себя долго ждать: — А я думал, ты больше по блондиночкам, — подмигнул он, жестом прося подкурить зажатую в зубах сигарету. Ёнджун учтиво протянул виляющее по ветру пламя, ещё не догадываясь о контексте завязывающегося диалога. — Так и есть, — бездумно ответил он, посматривая на время. Бомгю сказал, что будет ждать хоть в любое время, но закрытие бара пришлось на пять утра наступившего понедельника, а пары младшего, расписание которых Ёнджун уже заучил, никто не отменял. Во внутреннем кармане ютился заготовленный крафтовый пакетик с молотым кофе из зёрен, что закупались для бара. Эдакая причина, почему Ёнджуну просто необходимо было увидеть друга с первыми лучами утреннего солнца. Поиски смысла в вакууме. — Очаровашка определённо выбивается из твоего типажа, неожиданно, — хмыкнул Джису, кивая на периодически вспыхивающий в руках парня мобильник. — Это не-... — Ёнджун дёргано запихнул телефон в карман куртки, прочь от любопытных глаз и возможности разоблачения. — Она — исключение из правил. Не во внешности дело. — Говоришь так, словно она у тебя страшненькая, — старший бармен показушно скривился, вынуждая парня ожидаемо обороняться: — Чт-... Нет! — тот от неожиданности поперхнулся никотиновой затяжкой. — Вовсе не так, хённим, Бом-... Б-Бомхи действительно очень милая и-... — Ёнджун ярко раскраснелся, стыдливо прикрывая лицо. В придумывании новых прозвищ для друга у него не было равных. Что ещё за грёбанное «Бомхи»? Он метался между желаниями истерически расхохотаться и провалиться под землю метров на шесть, поставив поверх каменную плиту с надписью «Горе-шутник». — И не в типаже дело. Она не похожа на других. — Например, чем? — по-лисьи сощурив глаза, протянул Джису, видя, что нехитрые манипуляции давали плоды. — Ну... — Ёнджун обмозговывал, что действительно могло его привлечь в выдуманной женщине. Не найдя ни одной изюминки, за которую можно было зацепиться, он со страдальческим выдохом вернулся к образу Бомгю, списывая с него привлекательные черты, которые не нужно было придумывать нарочно. — Она довольно... дерзкая? Часто ворчит и смешно морщит нос, а когда нервничает или смущается её щеки ярко вспыхивают румянцем, который она прячет за волосами. Правда, всегда безуспешно, — парень говорил приглушённо, почти интимно, с мягкой полуулыбкой на губах, по мазку вырисовывая перед глазами сказанное. — Ещё у неё блестящие тёмные глаза, которые она любит забавно скашивать, когда на чём-то сконцентрирована, и красивая улыбка, громкий, заразительный смех, бархатный голос... Ещё она мило дует губы, когда чем-то недовольна, и прекрасно пахнет — так, что голова кругом идёт... п-почему вы так смотрите? Джису мечтательно подпёр стену и искоса разглядывал профиль парня, сигарета в руках которого полностью истлела. На протяжении всего откровенного рассказа старший бармен лишь убеждался, что кое-кому стрела Эроса попала в сердце и вросла в нём без попыток отторжения. «Ты влюблён, парень» читалось по его лёгкой ухмылке, что беззлобно продолжала растягиваться на лице, стоило Ёнджуну начать защищать свою насквозь пронзённую грудь. — Это всё равно не то, что вы думаете! — вспыхнул он, затирая остатки не пригодившейся сигареты о каменную кладку здания. — Оно самое, — поиграл бровями Джису, борясь с желанием потеребить за обе щеки сотрудника, отпирающегося от очевидного. — Это всё в вашей голове, — закатил глаза Ёнджун, не собираясь слушать лекцию по человеческим взаимоотношениям от холостяка-алкоголика. — Мы просто близки. Ничего больше. — Но вы ведь нравитесь друг другу, — метнул старший бармен последнее пускающемуся наутёк парню, что уже шагнул с порога чёрного входа. Тот не обернулся, но замедлив шаг, дал ему закончить мысль: — Что вам мешает стать ближе? Ёнджун не смог сходу выдумать подходящую отмазку, как и не смог натянуть безразличие и отрешённость, оборачиваясь через плечо. Поэтому та сталью высеченная боль в его глазах и поджатых губах не скрылась от пожалевшего о начале разговора Джису. Его ответ был прост, но лёг многотонной глыбой поверх бармена: — Есть причины. Ёнджун покинул его, отсалютовав со спины, и направился по знакомому маршруту, боясь каждого движения минутной стрелки. Бомгю всё ещё был онлайн и успел оставить пару сообщений во время смены, прислав в последнем фотографию своей уткнутой в подушку физиономии.
Yawnzzn:
Прости, закончили поздно.
Только вышел. Уже спишь?
05:13
Bgye: Немного, успел подремать. Ты как? Сильно вымотался? 05:14
Yawnzzn: Всё в порядке, заебался, но терпимо. Давненько такого наплыва не было. Мне тогда лучше в другой раз к тебе, раз ты уже в кровати? 05:15
Ёнджун напечатал последнее предложение со скрипом, но головой понимал — младшему необходимо выспаться перед учебной неделей, а не ждать его около дверей, как верная собачка. Он не мог лишать его и без того с трудом возобновляемого сна, потому что был одной из причин его нарушения. Бомгю «успокаивал» его тем, что с бессонницей он и так на «ты», а Ёнджун лишь скрашивал такие тихие ночи. Этот раз не был исключением: Bgye: Нет, приходи! 05:16 Bgye: Пожалуйста? 05:17 Бомгю печатал что-то особенно долго, подбирая слова более целомудренные и приемлемые. Но наплевав на двузначность из-за сонливости и усталости, отправил как есть: Bgye: Я слишком долго ждал. Не усну пока не увижу тебя. 05:21 Ёнджун даже заторможено встал посреди молчаливой улицы, вчитываясь в текст. Он пытался ладонью затереть след расплывающейся улыбки, чувствуя, как внутри нажали на нужные кнопки и рычаги. Бомгю знал все комбинации и горячие клавиши, что заставляли парня действовать иррационально и импульсивно. Действовать по воле главного органа, качающего без перерыва кровь. И ради десятка жалких минут встречи, ради младшего и самого себя, что разделял жадную потребность увидеться прямо сейчас, плевав на позднее время, усталость обоих и бессмысленность затеи, которую без труда можно перенести на другой день, Ёнджун рванул с места, набирая на ходу:
Yawnzzn: Ещё двадцать минут, darling. Жди. 05:22
***
Уже на подходе к нужному дому Ёнджун заподозрил неладное — на крыльце ютился обёрнутый в плед неопознанный объект, продрогший в утренней стуже. Бомгю кутался по самый нос и тёр друг о друга обнажённые щиколотки в лёгких сланцах, пока не увидел приближающийся силуэт. — С ума сошёл? Такой дубак на улице, — приглушённо негодовал Ёнджун, торопливо подбегая вплотную. Но сведённые к переносице брови разгладились моментально, стоило другу напротив широко улыбнуться и сонно потереть слипающиеся глаза: — Зато я не уснул. Холод бодрит не хуже кофе, — Бомгю зябко потоптался на месте, не сводя глаз со старшего, словно не видел его несколько лет. Он смотрел так на Ёнджуна каждую их встречу, что случалась если не каждый, то через день. Потому что в обоих была болезненная ломка друг без друга, невыносимая и мучительная, из-за которой разрастался список бессмысленных фильмов, появлялись новые посещённые места и заканчивалось место на жёстком диске от скопившихся фотографий. — Кстати о кофе, — старший выудил из куртки бумажный пакет и протянул парню, заставляя того выкутать руки из тёплого пледа. — Тебе, кажется, понравились наши зёрна. — Молотая робуста, — Бомгю уткнул нос в приоткрытую упаковку и с нескрываемым удовольствием потянул терпкий аромат носом. Плед, оставленный на его плечах, опасно начал съезжать вниз, чем вынудил Ёнджуна удержать его собственными пальцами. Он неосознанно притянул парня ближе, кутая открытые участки от утренней прохлады, пока тот одурманенный приятным запахом довольно мурлыкал. — Спасибо, хён. Но по какому поводу? — Просто так, — буркнул Ёнджун, уставший вечно придумывать причины своим действиям. Перед каждым он выступал в разных амплуа, забывая, каким он мог быть в действительности. А быть кем-то другим рядом с Бомгю не хотелось, не представлялось возможным. Он — не его родители, что видели в горе-сыне лишь собственные вложенные силы и деньги, не старший бармен или Тэхён, которые провоцировали раздор в душе, прогрызая его непроницаемый панцирь и обнажая внутренности. Даже не друг Субин, перед которым хотелось держать лицо и почётный статус старшего хёна, который обо всём позаботится и покажет пример. С Бомгю он не хотел валять дурака и примерять новые роли, что обеспечили бы ему прописанную модель поведения и базовые действия. Он хотел быть кем-то, кто совсем тихо, сиротливо и робко подсказывал ему изнутри обнять парня покрепче и предложить остаться рядом, чтобы тот заслуженно доспал последние часы. Чей голос это был? — Подлизываешься, я понял, — усмехнулся Бомгю, сощуривая блестящие от огненного рассвета глаза. — Что дальше, хён? Позовёшь на свидание? — А ты, я смотрю, только этого и ждёшь, — хихикнул Ёнджун, приближаясь вплотную, чтобы зацепиться за убегающий взгляд. — Меня и т-так... всё устраивает, — фыркнул Бомгю, кутаясь плотнее в плед, словно слой текстиля помог бы ему отстраниться от испытывающих глаз старшего. Но тот наступал настойчиво, внезапно притягивая парня за подбородок прямо к себе и бегая взглядом по чужой кофейной радужке. У Бомгю спёрло дыхание, как и всегда в такие висящие на волоске моменты: тело замирало в ожидании чего-то невыносимо трепещущего, пальцы ног невольно поджимались, а щёки кололо от прильнувшей крови. Ёнджун рассматривал в нём что-то, и младший боялся, что он увидел бы слишком многое, то тайное, что он с колоссальным усилием сдерживал в заточении. — Глаза совсем красные, — полушёпотом подметил он, мягко поворачивая лицо парня из стороны в сторону. — Всё из-за меня, вали-ка домой уже. Бомгю растерянно помотал головой, явно не собираясь прощаться со старшим так скоро. Он поджал нижнюю губу по своей вредной привычке и пробормотал что-то неразборчиво, вынуждая Ёнджуна переспросить. — Говорю, не хочу. — Тебе на учёбу через пару часов, дорогуша. Хочешь захрапеть посреди пары, чтобы профессор ГовноКим тебя снова вышвырнул? Аргумент был бы на вес золота, но всё нутро Бомгю продолжало сопротивляться чужому подначиванию. Он шагнул ближе, уткнувшись подбородком в чужое плечо, словно мог задержать так парня на месте. — Постой со мной ещё немного, — ответом были сцепленные в замок за спиной руки старшего, который, очевидно, не намеревался сорваться и рвануть восвояси. Он знал, что эта пара минут наедине с младшим не стоили его неспокойного, прерывающегося сна, ни единого зевка на учебном дне и слипающихся глаз. Но для Ёнджуна они были бесценны, как и любые другие их встречи, даже такой платой: собственной сверх утомлённостью и иссякшими после смены силами. Он подпитывал их в запахе тёмных волос, в которые невольно уткнулся носом; в обмене теплом, даже через тонкий плед; в его несмело обвивших спину ладонях, обдающих жаром под курткой. Само присутствие младшего рядом словно наделяло его сверхвозможностями, сказочной невесомостью, почти отрывая от земли ступни. Переполняло неузнаваемой нежностью, растекающейся сахарной ватой по венам; до покалываний в кончиках пальцев, которые зарылись в чужую макушку, начав машинально оглаживать небольшую выемку сзади. До сбивчивого дыхания из-за нарастающего пожара в сердце, из-за трогательного Бомгю, что умиротворённо растёкся на его плече. Думал ли когда-нибудь Ёнджун, что будет так сгорать изнутри из-за банального нахождения другого человека рядом? Что не захочет распускать сжимающихся вокруг чужого тела рук, выпускать хотя бы на мгновение, сам быть на расстоянии, таком невыносимом и одиноком? Нуждался ли он когда-то в присутствии кого-либо так остро? Плевал ли на собственное изнеможение и изношенность, обменивая всё рациональное на пару жалких минут, что, очевидно, не достаточно им обоим? Что он на самом деле испытывал, если это не дружеская тоска или обычная скука? Что за горькая печаль накатывала цунами при мысли, что нужно будет покинуть парня, даже зная, что они увидятся совсем скоро? Ведь впереди выходные у обоих, один из которых Ёнджун по-собственнически забронировал за собой, отвоёвывая Бомгю у ярого Тэхёна, желающего посетить, наконец, его пристанище. Тогда почему он так не хотел уходить? — Ёнджун, — глухо обратился Бомгю, впервые откидывая формальности. Его глаза были какое-то время от усталости и пригретости в объятиях прикрыты, что делало ощущение действительности вокруг сюрреалистичным. Возможно поэтому с губ начали соскальзывать заныканные по тёмным углам подсознания мысли, сочащиеся из него всё с бо́льшим напором. Ведь силы их удерживающие слабели рядом со старшим. И сам Бомгю чувствовал себя мучительно слабым и хрупким, словно если бы не крепкие объятия Ёнджуна, тотчас развалился бы у его ног в каменную крошку. Он шумно набрал в лёгкие воздуха, проговаривая последнее нерешительно и стыдливо: — Не хочу, чтобы ты уходил. Останься. — Ты же понимаешь, это бессмысленно почти в шесть утра, — хихикнул Ёнджун в чужую макушку, чувствуя, как сам невольно покраснел. Неужели эта черта передалась ему от младшего, подцепил ли он эту заразу через тактильный контакт или один поцелуй, который вился в голове без остановки? — Понимаю, — пробубнил парень в его плечо, прижимаясь плотнее. — Всё равно хочу, чтобы ты остался. Иначе зачем тебе приходить на пару минут? Просто чтобы передать кофе и постоять со мной? — Именно за этим, — простодушно ответил старший, растворяясь в бархатном голосе парня. Растворяясь в интимном моменте только для них двоих, в звуках пробуждающегося города и чего-то ещё, скрывающегося в двух истошно работающих сердцах. — Я просто хотел тебя увидеть. Пальцы Бомгю на мгновение сжались на спине старшего, словно ему стало невыносимо больно от собственных спутанных мыслей. Он долгое время балансировал над пропастью, неплохо справляясь без страховки, надеясь, что вскоре всё наладится и странные повадки его тела и разума приобретут однозначную форму, далёкую от романтических драм и баллад о первой любви. Что Ёнджун сам поможет ему обозначить себя в голове, как «близкий друг», очерчивая границы их общения по-новому, чтобы младший знал своё место. Но тот лишь подкидывал в разгоревшийся камин, покрытый полностью зачерневшей сажей, новые поленья — слова или действия, которые Бомгю не мог интерпретировать. «Проблема во мне, проблема во мне...» — повторял себе мантру младший, закусывая губу, чтобы та перестала раскатываться. Но абстрагироваться от Ёнджуна, что касался его волос на затылке, перебирая их по прядкам между пальцев, и дышал так сбивчиво-тяжко после очередного неосторожного признания, было невозможно. Не чувствовать к Ёнджуну то самое сокровенное было также невозможно. — Я приду завтра, помнишь? — старший, потерявший остаток решимости, которую затёрло безрассудство и ненадолго воспалённая тоска по младшему, мягко отстранил от себя парня, заставляя его моментально поёжиться и спрятать раскрасневшиеся щёки в оборот пледа. — Не успеешь соскучиться, как я буду у тебя-... — Успею. Ёнджун похлопал глазами, думая, что разнеженный мозг играл с ним в грязные игры. — Что? — Говорю, вали уже домой, пока я тебе пинка для ускорения не дал. Тебе тоже пора отдыхать. Старший неудержимо рассмеялся, стоило натянутой серьёзности Бомгю сдуться и превратиться в смущённую улыбку с бегающим по сторонам взглядом. Так, словно не было никакого слетевшего с языка «успею», которое Ёнджун однозначно услышал, раз так довольно хохотал, прикрывая кошачью улыбку кулаком. — Тогда я пошёл, — бросил Ёнджун, медленно пятясь со двора дома. Он не мог разорвать зрительный контакт, будто крошки секунд, что были им ещё отведены, он эгоистично забирал с собой. — Постарайся поспать, ладно? Бомгю послушно кивнул, провожая его развернувшийся через силу силуэт. Он невольно сделал шаг за ним, сам испугавшись своей поднявшейся до максимума ненасытности. Парень всё ещё был в поле его зрения, но та жадная, пожирающая его зависимость не восполнилась ни на грамм, прося каждый раз всё бо́льшую дозу. Всё больше временных промежутков и уединения, больше неотлипчивых взглядов и прикосновений. Больше Ёнджуна. Что-то большее, чем простая дружба с ним. Мотнув головой, словно пытаясь открутить её из-за выявленного брака и непригодности, Бомгю шустро засеменил к себе, надеясь, что притупит жажду по парню остатками неспокойного сна. Правда, за всё время знакомства с ним, ему так ничего и не помогло избежать нагоняющих чувств, дышащих в затылок. Жалкая погоня без финишной черты.
***
«Планы изменились.
Будем с матерью сегодня.»
Всё полетело в тартарары неожиданно, стоило отцу Ёнджуна оставить ему сообщение ранним утром субботы. Оно было таким же сухим и кратким, как и всё их общение до, очередной раз показывая равнодушие к жизни сына, к его возможным планам и занятности, которые, по его мнению, должны были моментально отойти на другой план. Парень даже не стал писать в ответ: «Сегодня не получится», наперёд зная, что старшему Чхве глубоко плевать на отговорки, особенно когда представлялась такая редкая возможность ему самому найти пробел в забитом рабочем графике. Все эти годы в отдалении от родного дома, что должен априори ассоциироваться с комфортом и безопасностью, Ёнджун радовался одиночеству и чужой арендованной квартире, которая делила с ним последние годы самостоятельной жизни. Впервые не по указке родителей, без их тычков в нужном именно им направлении и напутствий, которые сработали на них. Они твёрдо верили, что изобрели формулу успеха и, вписав в неё новую переменную — собственное чадо, — надеялись получить на выходе аналогичный результат. Казалось, итог был предопределён заранее: отец Ёнджуна — успешный бизнесмен и инвестор, подловивший момент вложить первую небольшую сумму в раскручивавшийся стартап. Теория вероятности, простая математика, бинарный код: прогореть или преуспеть. У старшего Чхве выпало второе значение, делая из среднестатистического финансиста ходячий выигрышный лотерейный билет. А дальше по накатанной: немного теоретических знаний, удобных знакомств и аналитических расчётов, и в послужном списке уже было с десяток инвестиционных проектов, которые приумножали банковский счёт. Одним из таких был зарождающийся бренд биологических добавок для женщин, желающих вернуть молодость или попробовать её удержать в прежнем весенне-цветущем состоянии. Его основала перспективная маркетолог женщина, чья красота и грация, как думалось Ёнджуну, и стала настоящей причиной вложения в её бизнес. Других путей романтических ухаживаний его отец навряд ли знал, помогая на первых порах в развитии и рекламе ярких баночек, обещающих омолаживающий эффект и прежнюю юность. Те поимели ошеломительный успех, продаваясь партиями даже за пределами Южной Кореи, словно в них действительно был толк. Эффект плацебо: если поверить, что нарисованный портрет с бородатым мужчиной может слышать, то при разговоре с ним ментально становится легче. В обиходе это называлось «верой». Ёнджуна учили не доверять подобным течениям и полагаться лишь на свои силы и возможности. Верить в осязаемое, материальное и проверенное временем. Слушать родителей и никогда не спорить. Быть удобным, сделанным по их подобию сыном, чтобы они могли убедиться в очередном инвестиционном успехе. У Ёнджуна было всё, по мнению родителей, чтобы быть их счастливой копией. Они ограничили его круг общения, объясняя это ненужными и отвлекающими связями; с малых лет рассказывали ему план его жизни, рассчитанный на пару десятков лет вперёд: в школу с каким уклоном он пойдёт, в какой вуз поступит и какую должность займёт в одной из компаний-партнёров по финансовой аналитике. Какие книги стоит прочесть, на какие дисциплины сделать упор и в каких обязательных олимпиадах участвовать. Они решили за него всё, словно у их сына отсутствовал свой логический аппарат и свобода воли. Последнее и правда было отобрано при рождении родительскими руками. Ёнджун всё детство чувствовал себя пустой тряпичной куклой, которую все натужно набивали стекловатой. В итоге ничего кроме текстильной оболочки и колотых осколков в нём не было, какой бы первоклассный хлопок ни выбирали мать с отцом. И если по началу такая жизнь казалась нормой: бегать по расписанному календарю, дружить с учебниками не по возрасту и менять частных репетиторов, повышая недосягаемый уровень, Ёнджун к годам пятнадцати понял, что не жил вовсе. Лишь слепо следовал. К шестнадцати начал глотать транквилизаторы, выписанные психотерапевтом, потому что депрессия не входила в планы будущего успешного бизнесмена. Потому что зарождающиеся ссоры и раздор не клеились с образом послушной безвольной марионетки, что начала выдёргивать и без того рваные нити из лап кукловодов-родителей. Подпольный протест перерос в революцию, когда на угрозы отца об уменьшении часов дополнительных занятий и выбора менее престижного университета, что звучали в его понимании наиболее весомо и устрашающе, Ёнджун впервые за все годы воспротивился. — Да ебал я это всё! — рыкнул он тогда неокрепшим после стольких лет молчания голосом, получая за юношеский бунт не первую в жизни пощёчину. Отцовское воспитание не менялось, Ёнджун смирился с этим, не сожалея о противостоянии и вновь полученном увечье. Ведь маленькая победа всё же дала плоды спустя время. Позже, уже обеспокоенная мать, получившая отказ и на горсть бадов с ретинолом, и на протянутый следом список престижных вузов, наконец обратила внимание на неповиновение сына. — Чего тебе так не хватает? — Свободы, — проскрежетал он наедине с ней, когда она непонимающе уставилась на него после вопроса. — Я сам вправе выбирать, куда мне поступать. И если тогда этого отвоёванного участка ему казалось достаточным, чтобы вдохнуть полной грудью, то битое стекло продолжало резать изнутри. Отец переосмыслил его выпад как мужской, хоть и импульсивный поступок, и позволил выбрать финансовое направление в расширенном списке высших учебных заведений, который подготовил перед его выпуском. Ёнджун выбрал не тот, что действительно мог ему приглянуться и подойти по престижу и уровню его знаний, а тот, что был подальше от родного Сеула, собственного дома, который никогда домом для него не был. Замаскированная колба с формалином. Всё, что следовало позже, отец назвал бы социальным падением, не спрогнозированным крахом и зафиксированным убытком. Спущенные в унитаз вложения, неокупаемый дебет, падающий нож. Ёнджун был единственным его фатальным прогнозом, линия тренда которого никогда не взлетит вверх. Ведь даже вдалеке от родителей, предоставленный самому себе, он не принял выстроенной концепции, к которой его приручали: все специализированные дисциплины отторгались, как не прижившийся имплант, став лишь нарывающей и гниющей плотью. Он вырвал его без сожаления, забрав документы из университета, пообещав себе отныне следовать собственному пути, всё ещё смутно проглядываемому в густой чаще, куда его завели родители. Ему предстояло найти выход самостоятельно, блуждая в кромешной тьме, сквозь тернистые тропы и колючие заросли, впивающиеся в кожу. И он пробовал, шаг за шагом, набирая темп с каждой полученной раной и утопленной в болоте ступнёй. С каждой набитой шишкой, хриплым от изнеможения вздохом и пролитой каплей пота он начал выбираться на тусклый, пробивающий меж спутанных веток и крон деревьев, свет. Он понял самое главное — что может двигаться сам без путеводных карт и ориентиров, даже плутая в одном поросшем мхом месте и утопая в очередном торфяном болоте по колено. Но это был его собственный путь. Такой, каким он делал его сам, принимая решения вслепую, не всегда взвешенно и правильно. Ошибался, иногда угадывая или проигрывая, но он пробовал учиться тому, чему его никто не учил. Ни родители, ни высококвалифицированные репетиторы и специализированные книги. Базовые знания жизни — принимать решения и уметь ошибаться. Родители не догадывались, что их сын вёл двойную жизнь, прикидываясь прежней послушной версией. Той версией, которую они хотели бы видеть, как результат своих колоссальных трудов. Они смотрели лишь на ту сторону луны, что была освещена солнцем, ведь Ёнджун не был глупцом, чтобы играть в специалиста финансов и экономики не правдоподобно. Он всё так же мог поддержать разговор, ведь уровень знаний позволял жонглировать фирменными выражениями и профессиональным сленгом, чтобы пустить в глаза пыль. Студенческие рассказы Субина, чьё направление было смежно с его, вносили вклад в спектакль, делая его живым и насыщенным. Родители верили на слово, пока на нём был брендовый костюм и набитый деньгами кошелёк — декоративный реквизит, взятый либо в аренду, либо с трудом накопленный со временем. Родители верили, пока были слишком заняты своим бизнесом и не интересовались задатками сына, который преуспевал во всём, что они ему предначертили. По их плану, что выполнялся без упущенных рисков и денежного кризиса, они планировали инвестировать в дело своего чада, чтобы пустить свои корни и в эту сферу его жизни. Точнее, их общей, как у размножающегося почкованием лишайника, жизни. Ёнджун наверняка и в этот раз придумал бы план побега, замаскировавшись в фирменные шмотки и действительно выпросив у Кана один день в его особняке. Набросал бы простенький проект своего бара, обсудил с Джису, подговорил руководство подыграть без лишних вопросов за дополнительные бесплатные смены. Да что-нибудь, на чём выезжал последние пару лет. Он бы точно продолжал и дальше разыгрывать однообразную сцену, если бы сам не устал от собственной заученной роли. Если бы его не воротило от выдуманной, лживой жизни, от которой он без оглядки бежал. Если бы он не встретил Бомгю, давшего ему необходимый толчок в спину. Поэтому всё, что он сделал — сбросил отцу адрес и стал ждать, пока воспалённый и нарывающий долгое время фурункул не вскроется.
***
Ёнджун не мог не бояться неизбежного. Не мог совладать с дрожью в коленях, холодным потом, скатывающийся каплями вдоль позвоночника, не мог перестать тереть друг о друга влажные ладони и отсчитывать бесконечные секунды. Спустя часа два после последнего сообщения отца, пришло ещё одно, из-за которого земля начала медленно уходить из-под ног:
«В адресе ошибка?»
На что Ёнджун с лихорадочным страхом ответил простое: «Нет». Оставалось только ждать, вслушиваясь в тишину коридора за входной дверью. В доносящиеся шаги на лестничной площадке сквозь тонкие стены небольшой захудалой малоэтажки. Ёнджун обвёл взглядом квартиру, убеждаясь в её изношенности и неподобающем для родителей виде: отклеенные по углам обои, погоревший след до потолка от спалённой по случайности розетки, скрипучий деревянный шкаф со сбитыми шарнирами, который никогда не закрывался до конца; наполненная до краёв пепельница, на скорую руку застеленная кровать с дешёвым спальным бельём. Посеянные части самого Ёнджуна по углам: заныканная под столом наполовину опустошённая бутылка дешёвого виски, сложенная на стуле одежда, не вместившаяся на полке; остывший на кухне завтрак, что не лез от волнения в горло. Парень был вписан в унылый антураж своей непримечательной и простецкой жизни, обменивая её, наконец, не на сплошное взращивание в себе инвестора с личным денежным банкоматом, а на работу в баре, что лежала к сердцу, на свободную трассу городских улиц и свист колёс скейта под ногами. На встречи с друзьями, идиотские шутки, вписки и беспорядочный секс. Он прожигал жизнь, которую до этого родители хранили в стерильном пузыре, подальше от внешнего мира. От самих себя. Но сегодня его второе рождение, обведённый в календаре день, отправная точка и полное освобождение. Им придётся столкнуться лицом к лицу с человеком, совсем чужим и незнакомым, который носил их фамилию. За входной дверью послышался обеспокоенный женский голос: — Дорогой, что-то я не понимаю... Где мы? — ответом была напряжённая пауза и прогремевшие в тишине квартиры два сдержанных стука. Ёнджун отмер через мгновение, взъерошил волосы, расправил растянутую футболку с сигаретным прожогом и положил трясущиеся пальцы на щеколду. Два проворота. Скрип двери и вой сквозняка. Два не вписывающихся, выглядящих инородно человека напротив со следами брезгливости и тотального непонимания на лицах. И один Ёнджун против всего мира, невероятно слабый и могущественный одновременно. — Сын? — острый взгляд старшего Чхве проскользнул тонким лезвием от стоп до макушки парня, не признавая в образе ни капли собственной крови и родства. Ёнджун медленно выдохнул, чувствуя, как возвращал себе контроль над ускользающей реальностью, и колкие мурашки заменились приятными — от предвкушения. — Он самый, отец, — он отчаянно усмехнулся, подставляясь под обстрел. — Давай знакомиться.
***
Разоблачение началось с банального вопроса: — И как давно? — проскрежетало из уст отца без желания услышать правдивую историю сына. Но тот больше не стал выдумывать небылицы, спокойно пропуская родителей в своё пристанище под краткий рассказ о первой и последней неделе в университете, о поисках себя, смене мест работ, аренды жилья. Отец выдержал лишь пару минут перед тем, как напомнить своему чаду, что ему абсолютно плевать на тот низменный и неподобающий образ, что он ему натужно навязывал. — ...Ну а сейчас продолжаю осваивать скейтбординг. А вечерами подрабатываю в местном бар-... — Какое разочарование, — прервал старший Чхве, полосуя и без того кровоточащую душу парня, что только-только приоткрыл её воспалённые внутренности. Экран смартфона периодически вспыхивал новым входящим сообщением и пропущенным звонком. Ёнджун цеплялся за него взглядом, как за ускользающую связь с внешним миром, где был кто-то, кто всё ещё ждал его. Бомгю переживал, почему старший опаздывал уже на полчаса, не брал телефон и всячески игнорировал по неизвестной причине. Пропал и растворился, оставляя младшего в недоумении гадать, что могло произойти. Ёнджун же, придавленный свинцовым напряжением, сидел на диване перед разворачивающимся наказанием. А пока отец в облике палача точил лезвие гильотины, парень вёл подсчёт лестных слов, что успел услышать в свой адрес. Пара «недоносков», «отбросов», «ничтожеств», и с десяток «позоров семьи», что сопровождались нервным хождением между углами и по кругу повторяющимися: — Во что ты превратился?! — вечно стойкий и хладнокровный отец яростно бегал глазами по дряблой мебели, бытовому беспорядку и тому уровню бедности, что был ему чужероден. Как и молодой парень перед ним, который должен был быть его успешным сыном, а не дном общества, что он презирал. С брезгливостью смотрел на него сверху вниз и кривил лицо, словно видел перед собой ковыряющуюся в дерьме мартышку. — Мы дали тебе всё, что нужно. И это твоя плата за наши старания, лживая дрянь?! Мама подвывала что-то слезливо, пряча мокрое лицо в ладонях. Она либо использовала их как перегородки, прячась от собственного чада, либо скрывала ими потёкшую чернильными разводами тушь, портящую весь её люксовый вид. Ёнджун чувствовал антарктический мороз, пробирающий до костей, корку льда, покрывающую тонким слоем его конечности, колючий иней на ресницах, что резал роговицу до кровавых слёз. Он был заточён в вечную мерзлоту, отрезан от цивилизации и погребён в северно-ледовитый океан на уровень скорпеновых рыб. Там, куда не проникал свет, жизнь протекала медленно, почти недвижимо, и под ногами острые коралловые рифы, впивающиеся в ступни. Ёнджун был на талом ледяном дне. И не намеревался выбираться оттуда. — Дали мне что? Унылое детство, уткнутое в учебники? Навязанную манию набить кошелёк, как можно быстрее обогатиться и возместить расходы за моё воспитание, на которое вы хер положили? Приставили чужих людей, натаскивающих меня в науках, что никогда не были мне интересны? — Ёнджун свирепел с каждой фразой, обнажая старые раны и обиды. — А что насчёт простой любви, отец? Банального внимания, уважения к своему ребёнку, имеющему, если ты не знал, свои желания и увлечения? Волю? Свою, блять, жизнь? Что из этого ты дал мне? Очередная вибрация и вспышка экрана на мгновение отвлекла старшего Чхве, заставляя его лишь гадко скривить губы: — Тебе недостаточно было того, что мы с матерью обеспечили тебе беззаботную жизнь на годы вперёд, подлец?! Ты плевал на все наши труды, годами крутил нас за нос и теперь смеешь разевать свой поганый рот?! — У меня не было другого выбора! Никогда его, блять, не было! — парня крупно трясло, но не от страха перед давлением и авторитетом отца, уважение к которому ещё осталось. По взращённой привычке, как у собаки Павлова. Ёнджуна одолевал гнев, впервые нашедший выход в прорвавшей платине: — Вы указывали мне, как следует говорить, что есть, в какие секции ходить и кем в будущем быть. У вас была полная характеристика успешного человека, которой я старался придерживаться. Но я, блять, не ебучая характеристика или набор качеств, которые можно подобрать по усмотрению. Я, сука, ваш сын! — Если ты ещё хоть раз повысишь-... — Да я заебался молчать! Заебался потакать вам, притворяться кем-то другим, лишь бы угодить вашей безумной фантазии! — Ёнджун подорвался с дивана, ровняясь взглядом на уровень с похоже яростным отцовским, в обрамлении возрастных морщин и многолетней усталости. — Я никогда не просил вас о том, что вы в меня вложили! Я не хотел этого! Телефон зашёлся очередной продолжительной вибрацией, обозначаясь на экране входящим звонком. Вспыхнула аватарка контакта, подписанного как «darling♡» и с фотографией заросшего темноволосого парня, что дурашливо показывает на камеру язык. Старший Чхве вновь перевёл взгляд на раздражающий источник звука и дёргано ткнул в него: — Что это? Твой новый друг-отброс? На подобную шваль ты променял своих родителей? Точка кипения была достигнута так внезапно, что Ёнджун удивился, как не использовал собственные кулаки, чтобы ударить в ответ. Если выбрали об него вытирать ноги и ни во что не ставить — он мог с этим смириться, но тема его круга общения, выбора людей, что неоднократно подставляли своё плечо и принимали его с распростёртыми объятиями, была неприкосновенна, под запретом. Любое посягательство на значимость Бомгю каралось высшей мерой наказания. Ёнджун не хотел простого сопротивления и защитного иммунитета, обеляющие честь его близкого друга. Он хотел контратаки, провокации, сбивающей с ног, добивающий финальный удар. Если отец уже смешал его с дерьмом, он потянет его за собой в сортир и покажет, как глубоко можно упасть: — Это мой парень, — холодно проговорил Ёнджун. — Выбирай выражения. Его учили делать прогнозы и один из них моментально сбылся: крупной ладонью, словно кожаной плетью, пришлась отцовская пощёчина, внезапно выбившая землю из-под ног. Ажурный рисунок на крупном перстне отпечатался кровавым подтёком на скуле, половина лица запульсировала от жара и боли, отдавая в висок тупой резью. Ёнджун пришёл в себя уже сгорбленный у подножья дивана, пытаясь сфокусировать взгляд на всё ещё горящем экране смартфона, что продолжал жалобно вибрировать без ответа. Бомгю был рядом даже в этот момент, не догадываясь, как Ёнджун ему бесконечно благодарен. — Господи, какое убожество я называл своим сыном, — рокот чужого голоса беспощадно бил набатом, словно крепкие удары в живот с ноги. — Никогда больше не повторю этой ошибки. Звук твёрдых шагов и остервенелое: «Пошли, нам больше нечего здесь делать», стали последним, что Ёнджун услышал. Испуганный взгляд матери, которую яро прихватили за локоть и повели на выход, широкую спину отца, величественно расправленную, и захлопывающуюся дверь за некогда бывшими родителями людьми — последнее, что он увидел. Но последующее, что он почувствовал — тихий мирный штиль. Невероятное опустошение и завершённость. Обретённая, отвоёванная свобода, невесомый космический полёт. Неизвестность, безграничный простор, открытый для изучения. С этого момента и до конца Ёнджун был предоставлен лишь самому себе. С этого момента Ёнджун наконец-то был самим собой. Вспыхнувший вновь мобильник не успел разразиться вибрирующей трелью, как парень моментально ответил на вызов: «— Какого х-!..» — Готовь свои поцелуйные атаки, — усмехнулся он в трубку надломлено, заставляя ругань на том конце провода исчерпать свои запасы. — Я скоро буду.
***
Бомгю распахнул входную дверь через пару секунд, как заметил в окне сгорбленный мрачный силуэт, приближающийся к его дому. За Ёнджуном шёл шлейф сизого дыма, будто прозрачный плащ, да и сам он выглядел потусторонним существом. Выражение его лица не поддавалось интерпретации, не было понятно, кривилось ли оно от боли или хищного оскала. Также необъяснима была причина, почему глаза парня были так измученно тусклыми и растёртыми до красноты. Бомгю никогда не видел старшего таким сломленным и разбитым. И не хотел бы видеть его таким вообще когда-либо. Он ведомо вышел с порога дома ему навстречу, плевав на босые стопы. Щебень проложенной дорожки впивался в кожу, но не приносил и доли той боли, что ему причинял старший, ускоривший шаг и с остервенением откинувший докуренный до основания фильтр. Бомгю на секунду покрылся ледяными мурашками, потому что... испугался его. Испугался раздробленности в мрачных глазах, их влажного блеска, сжатых до побелевших костяшек кулаков... воспалённой ссадины на разбитой, горящей жаром скуле. Тот нёсся на него, словно готов был напасть, втоптать его в землю, превратить в прах. Сведённые к переносице брови образовывали слишком много хмурых складок, а взгляд был острее, чем заточенное японское лезвие. Кому предназначалась его накопленная злость, ярость и мучительная агония? И как Бомгю выстоять перед сокрушительной бурей, которая на него надвигалась? — Ёндж-... — всё, что успел выдавить из себя младший, пока его не накрыло покрывалом огненной лавины. Ёнджун почти сбил его с ног, порывисто вжимаясь всем телом. Обхватывая руками и с силой стискивая, будто Бомгю стал его заложником, залог за которого ему не нужен. Он обнял его так, словно ему вообще никто кроме Бомгю не был нужен. Парень лишился дыхания, чувствуя, как рёбра болезненно заныли. В его загривок отчаянно вжалась чужая рука, пугающе ледяная и продрогшая, как и весь парень, что сокрушённо уткнулся лбом в плечо. Его трясло, словно он только вышел обнажённый из проруби на лютый мороз и искал любой источник тепла. Искал Бомгю. Искал в нём то, что всегда находил до этого, необъяснимое и манящее, не обозначенное определённым понятием. Была причина, почему именно к Бомгю его вело всё это время, затягивало, как в пучину, которая больше не пугала своей неизведанной глубиной. Погружался в него, не замечая, как и младший утопал в нём без сопротивления: как вплетал дрожащие пальцы в растрёпанные волосы, прижимая голову плотнее; как болезненно жмурился, чувствуя влагу, окропляющую ключичную ямочку, которую Ёнджун оголил неосознанно, трясь носом о тонкую кожу шеи. Бомгю скрывал хриплое дыхание, стараясь не тревожить парня жалобами на сдавленное тело и замёрзшие босые щиколотки. На замирающее каждый раз сердце, что болезненно подвывало внутри, стоило очередной слезе скатиться с ёнджуновых ресниц. Младший терпеливо давал парню время выплакать остаток боли, оглаживая смоляные пряди и сдерживая собственные скопившиеся в уголках глаз сожаление и жалость. Он приказал себе быть крепкой опорой, а не хрупкой развалиной, идущей под откос. — Хён, — его тихий шёпот мог скрыть даже порыв лёгкого ветра, но Ёнджун слышал каждую надломленную ноту в его голосе. — Хён, прости, я не должен был-... — Ты не виноват, — хрипло прошелестел старший в изгиб шеи, покрытой мурашками. — Никто не виноват, кроме меня. Ты был прав. Во всем насчёт меня. Я оттягивал неизбежное, сам сбегая от свободы, которую хотел. Но... что мне делать теперь? — его голос вымученно дрогнул, тут же заглушаясь шумным сглатыванием и очередным трением носа в районе шеи парня. Словно это помогало оставаться на плаву, делать очередной судорожный вдох, собирая разваливающиеся части себя воедино. — Что мне делать со всей этой свободой?.. Что мне делать теперь, когда я совсем один? — Что ты несёшь, что ты-... — Бомгю полностью обвил поникшую голову руками, прижимая Ёнджуна ближе, почти вжимая в себя, чтобы доказать собственные слова: — Я же... я прямо перед тобой, идиот. И я рядом. На твоей стороне. Ёнджун медленно расправился в спине, с трудом отлипая от пригретого плеча, оказываясь слишком близко к чужому лицу. Но Бомгю концентрировался не на привычной нехватке расстояния — он скользил взглядом по синеющей гематоме на щеке старшего, по припухшим от солёных слёз векам, слипшимся тёмным ресницам. Его пальцы сами потянулись к разбитой скуле, невесомо оглаживая кровавый подтёк. Ёнджун болезненно сморщил нос, но позволил парню рассматривать полученное увечье, касаться себя, сожалея лишь о чужих поджатых губах и бескрайнем волнении на дне кофейной радужки. — Это... отец так? — Бомгю не знал, стоит ли лезть самому или ждать, пока парень заговорит сам. Он мягко прощупывал почву, аккуратно прикладывая прохладную ладонь к разгорячённой щеке. Ёнджун кратко кивнул, утопая в исцеляющем прикосновении. Веки сами по себе прикрылись и он позволил себе уткнуться в чужую руку теснее, чуть жмурясь от колющей боли. Бомгю вздрогнул, боясь сделать хуже, навредить старшему, который наперёд уловил его сомнение и положил поверх его ладони собственную, отрезая возможные пути отступления. Вразрез неприятным ощущениям он наслаждался вынужденной болью, холодным покалыванием на разбитой скуле, мягкости чужой кожи, чувственным трениям большого пальца, что виновато оглаживал щёку за причиняемый дискомфорт. Ёнджун удивлялся приятной пустоте в голове. Отсутствию пожирающих мыслей, укоренившейся паники, страха раскрытия и паранойе, что всё, что он делал, — в корне неверно. Что, выбирая строить жизнь по кирпичикам за спинами родителей, хилый дом рухнет после первой же снежной вьюги. Что он ошибался, когда решал поставить себя в приоритет. Что он всегда ошибался, делая выбор. Бомгю был опровержением этой унылой теории. Был доказательством, что все проделанные маленькие шаги приводили к результатам. И даже если результат не всегда оправдывал вложенные усилия, придавливал голову к полу и заставлял опустить руки, то впереди ещё столько километров, чтобы попробовать вновь. Сегодня Ёнджуну понравилось рисковать и быть смелее, чем он есть. Чувствуя себя облегчённым и всесильным, он приоткрыл глаза, чтобы поймать чужой взволнованный взгляд и цепко удержать его, хрипло проговаривая: — Знаешь, иногда мне хочется, чтобы ты читал мои мысли. Бомгю на мгновение вскинул брови, не улавливая смысла пророненных слов. Не понимая, отчего у Ёнджуна появилась эта загадочная улыбка на губах, что стала лишь шире, стоило младшему скосить на неё глаза. — Сможешь догадаться... — вкрадчиво зашептал он, томительно медля, словно решаясь на финальный рывок. Адреналин бил в кровь в катастрофических дозах, делая из Ёнджуна сверхчеловека, способного на любое безумие, на которое до этого не хватало решимости и безрассудства. Он словно хотел насолить бывшему когда-то отцу, доказывая на практике правдивость кинутого полена в дымящуюся печь раздора. Или самому себе, что то желанное, поглотившее его разум без остатка, имело здравое оправдание. — О чём я сейчас думаю? Бомгю недоумённо подвис, судорожно вдыхая. Нет, он не был телепатом и не умел в действительности читать мысли, но всё же одна догадка у него была. Догадка крайне опрометчивая и неуместная, которую хотелось разве что похоронить в своей голове и постараться забыть. Как и забыть этот прямой, красноречивый взгляд напротив, вольно гуляющий по лицу, переместившуюся ладонь на зарумяненную скулу младшего, медленно смочивший губы язык. Бомгю растерянно приоткрыл рот, чтобы развеять затянувшееся молчание, нависшее многотонным грузом. Он хотел отшутиться, перевести тему в иное русло или, наконец, пожаловаться на заледеневшие ноги. Но не смог этого сделать, потому что слова застряли в горле сухим комом. Потому что Ёнджун скосил глаза на чужие пухлые губы, по которым изучающе медленно вёл большим пальцем. — Ты совсем сдурел без обуви-... — в проёме входной двери появилась мама Бомгю, собирающаяся всего секунду назад стереть сына с лица земли. Не хватало ей его сопливого носа и ночного басистого кашля, что поднимал на ноги не хуже трели будильника. Замеченный мельком в окне силуэт босого беженца тут же оторвал её от сервировки стола, заставляя поторопиться надавать пару нагоняев. Но то, что она успела увидеть... этот необъяснимый, почти интимный момент, который не влезал в рамки дружбы между двумя парнями, перечеркнул из неё все изначальные планы. Она заторможено похлопала ресницами, всё ещё не осознавая упущенный момент и его контакт, потому что сама не могла дать этому точного определения. Ведь два парня, что резво отшатнулись друг от друга, смотрели на женщину не менее испуганно, чем выглядела она сама. За всё время вторжения на территорию сына, его комнаты или влезания в личное, ей впервые стало удивительно неловко. Практически стыдно, словно увиденное не предназначалось для её глаз. Она сконфуженно замялась на месте, пробуя перевести взбалмошный рассудок в порядок, как тут же зацепилась за новую причину негодования, как за спасительный круг: — Ох, Ёнджунни, милый, что с твоим лицом? — пролепетала та, после указывая себе на соответствующую щёку. Парень непонимающе переглянулся с Бомгю, будто не понял о чём его спросили: о гематоме на лице или следах той неловкости, что делили все трое на крыльце дома. Женщина продолжила развеивать атмосферу внезапно эмоциональной тирадой: — Неужели это мой поганец постарался?! — Мам! — обиженно негодовал Бомгю, разводя руки, мол, он тоже присутствовал при этом разговоре, и вовсе не в качестве садового декора. Старший издал тихий смешок и помотал головой, отводя подозрения от пыхтящего парня: — Нет-нет, — он хитро скосил глаза на Бомгю, что уже успел воспрять духом и понадеяться на обеление его чести, как старший заговорил вновь: — Поверьте, у него не такой крепкий удар. — Да какого хера?! — взвыл младший и стрельнул в него глазами, стыдливо затыкаясь после рыка матери: — Так, выбирай выражения! И обуйся уже, наконец! А лучше... — она поочерёдно ткнула пальцем в парней и пригласительно махнула рукой, продвигаясь вглубь коридора. — Бегом оба в дом, какой холод на улице. И ужин стынет! Отчего-то оба выдохнули с облегчением, понимая, как ситуация могла перевернуться. Понимая и ещё кое-что, что стало причиной робкого переглядывания и неловкого переминания с ноги на ногу. Ёнджун зацепился за чужие босые, покрасневшие от холода стопы. — У тебя обуви, что ли, нет? Шустро домой, — парень прочистил горло, избавляясь от следов застенчивости. Правда, непрошенный румянец так и не сходил с лица. Собственно, как и его концентрация внимания на ярко пылающих скулах Бомгю, что не мог собрать разбежавшиеся, как шкодливые дети, играющие в салки, мысли. Он потёр шею, пробуя поднять глаза на уровень с чужими: — В чём был, в том и вышел. Ёнджун хмыкнул своим мыслям, потупив взгляд. После случившегося неловко было произносить вслух то, что было на языке. Но разве это когда-нибудь его останавливало? — Смотри, не выйди голым в следующий раз, — подмигнул он ему, шустро направляясь к приглашающе приоткрытой двери. Чтобы не цепляться за возмущённого парня за спиной, что закусил губу, сдерживая так и рвущуюся в ответ издёвку: «А что, боишься, что тебе понравится?» Он заныкал эту дерзость поглубже, в извергающийся источник её породивший. В ту тёмную червоточину, которая расширила свои границы из-за чужих опасных прикосновений, всё ещё фантомно опаляющие губы. Из-за двоякого вопроса, что внезапно был озвучен, и ответа, который так и не подтвердился. Что Ёнджун имел в виду? Дразнил ли, был ли серьёзен или Бомгю неправильно понял его намерений и действий? Насколько его мало правдивая теория соотносилась с действительностью? Хотел ли он взаправду его поц-...? Бомгю мотнул головой, запрещая себе подобные вольности. Он уже пообещал, что не нарушит установленных границ, и он изо всех сил старался придерживаться данного предписания. Потерять Ёнджуна из-за собственной слабости и тяги младший больше не мог. Он затёр словно ластиком все произошедшие события, списывая их на расчувствовавшегося старшего, что и сам наверняка не ведал, что делал. Вот только пролёгшую пламенную дорожку его пальца на губах стереть так и не удалось. Бомгю поторопился нагнать удаляющегося Ёнджуна, концентрируясь на собственных заледеневших ногах, чем на иных вещах, что определённо настигнут его в ближайших влажных снах. Грёбанное проклятие.
***
Сюрпризы не закончились: Ёнджун впервые посетил семейный ужин, учтиво расхваливая вышедший на славу юккедян. Разделил две стопки соджу с пришедшим со смены отцом Бомгю, что никогда не находил товарища по этому мероприятию в лице сына. А после того, как Ёнджун приготовил ему коджинганмек, виртуозно опустив слоистый шот в бокал имеющегося в запасе хмельного напитка, то сразу завоевал сердце отца, что с большим удовольствием смаковал результат его трудов остаток вечера. «Выпендрёжник», — беззлобно думал Бомгю, улыбаясь под нос. Он не мог не любоваться на блаженно довольного отца, что расхваливал его нового друга и без конца интересовался, сыт ли он, хочет ли добавки, тактично избегая темы про ссадину на лице. Ею позже занялась уже мать, что принесла после ужина домашнюю аптечку, словно всё её содержимое понадобится для лечения. И пока она скомандовала ворчащему Бомгю прибрать со стола пустые тарелки и заняться их помывкой, а Ёнджуну сидеть смирно и быть послушным мальчиком, начала копаться среди лекарств, ища подходящий венотоник и спиртовые салфетки. — Не стоит так пережив-... — пытался отнекиваться Ёнджун, но безрезультатно. В него моментально стреляли уже знакомым острым взглядом, и ему приходилось лишь внутренне умиляться очередной подмеченной схожести. — Так, ты лицо своё видел? Вот и сиди, помалкивай. — Мам... — Бомгю хмурился и всё скашивал глаза на разворачивающийся походный госпиталь, смывая пену с очередной тарелки. И даже не потому, что Ёнджун, как и он сам, виделся глазами женщины слабым беззащитным ребёнком, не способным позаботиться о себе самостоятельно. По правде он и сам собирался обработать рану старшего, эгоистично присваивая эти минуты исцеления себе, в копилку воспоминаний. Пускай та и без того ломилась от накопленного, будто намекая, что пора разобраться со всем собранным бардаком. — Ну что «мам»? Будешь «мамкать» — будешь с забинтованным ртом ходить! — буркнула в ответ женщина, вскрывая пакетик со стерильной салфеткой. Мягко обеззаразив ею зону гематомы, она не вызвала этим ни единой болевой вспышки или неприятного сморщивания на лице парня, что тонул в противоречивых чувствах. Что это за незнакомое ему понятие, крутящееся в голове? Почему от аккуратных действий женщины, что пахла по-домашнему уютно и проговаривала под нос: «Вот так, милый, потерпи ещё немного», становилось тепло и щекотливо-радостно на сердце? Почему он чувствовал себя юным десятилетним актёром, который играл в семейном кино пригретого на родительских руках ребёнка, доставшемуся море любви? В любом случае, именно так он представлял эти неизвестные ему эмоции, когда глаз цеплялся за подобные сцены в фильмах во время бездумного переключения каналов. Разве это не... материнская забота? Родительская нежность, которая в его семье была чужда из-за строгости воспитания и чёрствости отца? Из-за других приоритетов, вечной загруженности работой и мыслей о прибыли, которые никогда не приуменьшались от жадности. Он медленно прикрыл веки, чувствуя тёплые пальцы, что боязливо наносили рассасывающую гематомы мазь. Окутанного непривычным комфортом, Ёнджуна кольнула мысль, что в чужой семье его принимали куда охотнее, чем в собственной. Что руки женщины, что закончила обработку раны и мягко погладила его по плечу, проговаривая успокаивающее: «Вот и подлатали тебя, скоро заживёт», стали куда роднее, чем собственной матери. За один лишь день он потерял многое. Но, кажется, приобрёл вдвойне больше. — Ну всё-всё, возвращаю тебе твоего красавчика Ёнджунни, — мама растрепала патлатую макушку сына, что взволнованно следил за процессом лечения. Ему необходимо было удостовериться, что старший не чувствовал боли или дискомфорта, но видел лишь диаметрально противоположное. Вяло отмахнувшись от её руки и ворчливо промычав что-то в ответ, Бомгю проводил её удаляющийся силуэт, единожды развернувшийся в проёме кухни: — А, кстати, второе одеяло, если что, у тебя в шкафу на верхней полке, Ёнджунни же останется сегодня, верно? — простодушно бросила она напоследок перед тем, как присоединиться к отцу за просмотр вечерних новостей. Бомгю, вытирая насухо руки, вдруг застыл, лишённый дара речи. Он робко скосил глаза на старшего, боясь услышать отказ, ведь отпускать его куда-либо совершенно не хотелось. Будто Бомгю был единственным, кто смог бы защитить только-только приходящего в себя парня. Но Ёнджун по-доброму усмехнулся из-за невербального приглашения и выжидающе уставился на Бомгю, ища в нём одобрение этой идеи. Долго искать не пришлось: — ...Ты же останешься? — неуверенно проговорил Бомгю, ожидая, как ему казалось, отрицательного ответа. Но Ёнджун в противовес улыбнулся, умиротворённо и ласково. — Останусь.
