Кровь и мёд

Так ведь неправильно

❞

Хёнджин так и не появился. Джисон проснулся утром совершенно один, укрытый его одеялом, и с трудом вспоминал, свесив ноги, что вообще вчера произошло.

Он плакал.

Опухшее лицо от пролитых слёз ни капли не смущало. Джисон словно гордился собой и ликовал, что всё же смог. Он заплакал. И даже тот факт, что ревел он не в одиночестве, ничуть не сбавили градус счастья.

Какая разница?

Хвана Джисон не застал и у раковин, пока медленно водил щёткой по зубам. В столовой сосед тоже не объявился, словно взял и исчез. И спросить даже некого, где пропадает его Хёнджин. Хан не то чтобы переживал. Нет. Он скорее скучал, ведь привык к этому чуду, и теперь без него даже привычный завтрак не такой уж и привычный, и минуты тянутся резиновыми часами назло нервной системе.

Это было странно, но не ново. Джисон ведь знаком с дружбой, и скучания — неотъемлемое звено в этой сложной цепи взаимоотношений.

Скучать не стыдно, беспокоиться о ближнем — тоже.

Оглядевшись по сторонам, единственным знакомым, которого нашли сонные глаза, был Чан. Тот, к слову, сидел через четыре стола совершенно один, как и Джисон, и тоже выискивал кого-то, гоняя палочками по тарелке что-то съестное.

Вспомнился вечер на крыше и чувство ненужности, которое ему подарили все собравшиеся подростки, а после в сознание на цыпочках прокрался вчерашний вечер с другим чувством — важности. Хан мотает головой, выгоняя новые мысли. Это всё была случайность. Минхо просто оказался не там, где надо. Вот и всё. Будь на его месте Хёнджин, Сынмин, да хоть кто-нибудь другой, Джисон бы тоже расплакался, наверное, потому что накопилось и полилось через край.

— Привет, — среди общего гула в уши забивается знакомый голос с очевидной утренней хрипотцой.

Голова поднимается сама. Перед столом стоит Минхо: с одним стаканом какао и знакомой уже тенью улыбки на лице. Без лишних слов и вопросов он присаживается напротив, занимая стул соседа, отчего Джисон тут же озирается по сторонам, а после очень тихо выдаёт:

— Ты чего? Уйди.

Собственный голос тоже слышится хриплым и сдавленным, словно Хан не говорил много лет, и теперь прилагал кучу усилий, чтобы вытащить из себя каждое слово.