Разрушение

Глава 7

Я подлетаю к стене, у которой она лежит, и падаю на колени, притягивая ее к себе в руки, сжимая, рыдая, ничего не понимая, слушая дыхание, пытаясь отыскать дыхание, и нахожу.

— Маленькая моя, — отстукиваю взахлеб, — Котеночек мой, Бо, о господи, Бо, моя девочка, ты здесь, ты жива, я, я, Бо, Бо, Бо!

Я думаю, что сошел с ума окончательно. Я не верю, это невозможно, не может быть правдой, мои мысли превращаются в кашу, я рыдаю навзрыд, тыкаясь носом в ее висок, трусь об кожу, крепко держу колотящимися предплечьями, целую, дышу часто и истошно.

— Я тебя так люблю, я так долго, я долго, я, я тебя люблю, я люблю, люблю, милая, любимая, я люблю тебя, я не могу без тебя, я думал, о господи, я, думал, что ты, что тебя, что тебя нет, что нет тебя, маленькая моя, моя девочка, моя хорошая девочка, — не прекращаю стонать, — Я тебя заберу, как я счастлив, как счастлив, я сейчас тебя заберу, котенок, мой светлый котенок, ты так мне нужна...

— Свет! Включай здесь свет! — командует отец позади, таща за собой Дэвиса, что очевидно по кряхтениям.

Через секунду комнату озаряет желтая лампочка, но я не смотрю, я не отрываюсь, я от нее не оторвусь, я жмурюсь и продолжаю выцеловывать ее личико, хныча и бормоча что-то, что уже нечленораздельно, благодаря неугомонному плачу. Это похоже на паническую атаку, только если бы панические атаки были прекрасными. Это атомный взрыв, из моих легких выходит весь воздух, я прислоняюсь к ней, я глажу ее, я не отдаю отчет своему рту, своим глазам, которые сощурились и извергают жидкость, как вулкан извергает лаву. Я горю, я кричу и вою на ее теле, так больно и хорошо одновременно. Как же хорошо. Как же больно.

— О господи, — раздается шокированный голос папы, — Курт, ее надо везти в больницу, господи боже мой...

Мои губы трясутся на ее коже, слез кошмарно много, я весь мокрый, она мокрая тоже, она дышит, она жива, жива, жива, она будет со мной, она жива, она не умерла...

Отец одергивает меня за плечо резким движением, я падаю, озираясь, и застываю, когда следую за его взглядом.

Нет.

Мое горло сводит, как и желудок, мои глаза не верят тому, что видят перед собой.

Нет.

Это не она, не может быть она, нет, нет, нет. Истощенная, ребра сильно выпирают, на теле много желтых гематом, лицо впалое, никаких прежних милых щек, губы бледные и сухие, ручки тоненькие, полностью голая, на груди, прямо на ее нежной груди синяки от ударов, рука прикована наручниками к какому-то толстому кольцу в бетонном полу, а запястье изрезано металлом, выглядит красным и ужасно болезненным. Я трогаю пол: он холодный. Она лежит прямо на нем, подложив под бок какой-то пакет, чтобы было теплее, чтобы согреться. Папа трогает шею, находя пульс, и говорит через ярость: