Когда на экране появился Президент, Вера Ивановна и гости, кроме четырнадцатилетнего Владика, встали и взяли наполненные шампанским бокалы. Президента в семье Кузьминых чтили и уважали.
— Владька, встань! Президент же! — Вера Ивановна потеребила подростка за футболку, и тот нехотя поднялся.
Президент молчал.
«Волнуется, наверное», — подумал Александр Павлович, муж Веры Ивановны, отец семейства и человек труда.
Шурин Александра Павловича Михаил нетерпеливо посматривал на запотевшую бутылку водочки. Владька со скучающим видом смотрел в экран сотового телефона, его старшая сестра Нинка пыталась справиться с чрезвычайно сильной и громкой икотой, из-за неудачных попыток надолго задержать дыхание она стала красной и запыхавшейся.
Президент молчал и, не мигая, смотрел на празднующих с экрана телевизора.
Александр Павлович нервно кашлянул. Михаил почесал небритую щеку. Нинка как-то особенно громко икнула.
Президент молчал. Александр Павлович не выдержал президентского взгляда и отвел глаза.
«Неужели в отставку подаст? — испуганно подумала Вера Ивановна. — Как Ельцин тогда...». Она даже захотела перекреститься, но в руке был бокал с советским шампанским, и это ее почему-то остановило.
— Ну, чего он тянет-то? — недовольно промямлил Михаил. Ему хотелось водочки, и молчание Президента его начинало раздражать. — Так ничего не успеем...
— Да заткнись ты! — нервно прервал шурина Александр Павлович. — Может, война началась!
От такого своего неожиданного предположения отцу семейства стало совсем жутко. Он поставил бокал на стол — аккурат между сельдью под шубой и оливье — принялся нервно стряхивать с себя несуществующую пыль, стараясь не смотреть Президенту в глаза.
— Косяк какой-то, — хихикнул Владик. — Запись не ту поставили. Надо же так облажаться. Кому-то будет звездец!
Александр Павлович отвесил сыну подзатыльник.
— Звездец — это не мат! — возмутился Владик.
Александр Павлович не ответил.
— А где это он? — Спросила Нинка, кивнув на экран. Только сейчас все заметили, что Президент стоит не на фоне вечернего Кремля, а в каком-то мрачном помещении.
«В бункере снимали? — лихорадочно подумал Александр Павлович. — Точно война будет. Вот ведь жопа...». Воевать Александр Павлович категорически не хотел, а кроме того, боялся за сына.
Президент все так же молчал, и казалось, что ничего говорить он уже не намерен, но неожиданно изображение дернулось, потом на секунду исчезло и появилось вновь. Президент заговорил:
— Дорогие россияне! Дорогие соотечественники! Заканчивается 20... год. Этот год был непростым для вас. Непростое экономическое положение, повышение цен и тарифов, неожиданные финансовые трудности и проблемы, связанные с банковской сферой — все это коснулось почти каждого из вас. Я бы мог сказать, что наступающий 20... год будет лучше, что он принесет нам экономическое улучшение и потерянную стабильность. Но я не буду обманывать ни вас, ни себя...
— Вот сука! — неожиданно возмутился Михаил.
— Дорогие россияне! — продолжал Президент. — На миру и смерть красна! Это русская народная поговорка ярко и точно характеризует все то, что предстоит вам в ближайшие дни. Я буду краток: 20... года не будет. После моего обращения на всей территории Российской Федерации, включая Крым, начнется Кормление личинок Непредставимого Пхы. Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что бежать бесполезно. И я прошу вас принять смерть достойно, подобно тому, как это делали наши предки: Святые благоверные князья-страстотерпцы Борис и Глеб, Иван Сусанин, семья последнего Императора Николая Второго, Александр Матросов и многие другие...
— Чего это он гонит такое? — Владик посмотрел на отца. Александр Павлович, бледный, как смерть, механически теребил себя за запястье. Сына он не слышал.
Президент тем временем, уже заканчивал свою новогоднюю речь. Как и обещал, он был краток.
— Потратьте эти последние часы и дни на общение с родными и близкими, на изучение нашей родной истории, на занятие зимними видами спорта и на посещение Храмов. И помните: вы отдаете вашу жизнь ради великой Цели, что есть подлинное счастье. С праздником.
После последней фразы Президента празднующие по некой внутренней многолетней инерции подняли бокалы, но чокаться все же не стали. Ясности не было. Зато был отчетливый страх.
Президент исчез с экрана. Вместо него на черном фоне начали мелькать какие-то непонятные белые знаки.
«Двенадцать», — отметила Вера Ивановна, глянув на настенные часы. Но вместо ожидаемого боя курантов из телевизора раздался тревожный набатный звон, а за окном раздались первые душераздирающие крики.
