Прокаженная.

Глава 18)

Старик поднял голову и всматривался в зеленое переплетение листиков роз на фоне голубого неба.
Воспоминания о давних временах завладели им, придавая его старым глазам трогательность и печаль. Какое-то время он сидел молча, перенесшись в иные времена. Наконец заговорил тихим, спокойным голосом, часто делая паузы:
- Мир ничуть не изменился, ни капельки. Он всегда молод и полон жизни... Только люди, населяющие его, увядают и рассыпаются в прах, а на их месте вырастают новые, молодые, чтобы пойти со временем тем же путем. Странная вещь, девочка моя: мы, старики, изнуренные жизнью, жаждущие покоя, не жалуемся на мир. Жизнь причинила нам много горя, но осталась прекрасной. А вот молодые начинают жаловаться. Плохой признак! Что это - влияние общего невроза, охватившего людей нынче, или, напротив, - деградация? Молодые с отвращением смотрят на все, что их окружает, жаждая чего-то, лежащего за пределами бытия. Должно быть, всему виной привычка анализировать все на свете. «Прогресс» - так это называют. Мы не были прогрессивными до такой степени, чтобы нам опостылела жизнь. Мы были католиками не по названию. Сегодня и это уходит - все меньше философов, анализирующих сущность Господа, все больше атеистов. А это плохо! Отсутствие веры и есть фундамент, на котором вырастает столько несчастий.
Пан Мачей замолк и задумчиво смотрел перед собой, вспоминая молодые годы, исполненные рвения и веры, столь отличавшихся от нынешней апатии. Стефа, глядя на старика, угадывала его мысли и с любопытством спрашивала себя: что же таит в себе прошлое этого почтенного старца?
Он вновь заговорил:
- Мир изменился. Мы - не пещерные люди. Мы обладаем сказочным, по сравнению с древними, могуществом. Но люди стали гораздо внимательнее оглядывать мир - и буквально все будит в них сомнения, старой сущности мира им недостаточно, они копают глубже, вплоть до атомов, но, отыскав эти атомы, чувствуют себя разочарованными. Они хотят обрести вечность здесь, в этой жизни, но мир держится на преходящем, на рождениях и смертях. Что поделать, каждый цветок когда-нибудь завянет - но пока он цветет, доставит нам немало приятных минут. Нынешним людям всего мало, они готовы «подвергнуть анализу» даже счастье. А ведь тот же цветок, разъятый на части, станет не более чем мусором. Убедившись в этом, разочарованные люди хотят сложить его вновь, но это невозможно, и останки цветка приходится выбрасывать... И так во всем.
Старик жалобно вздохнул и покрутил головой:
- Так обстоит дело и с нынешней религией. Nach Canossa gehen wir nicht![28]Нынешний мир перенасыщен энергией, но на что она уходит!
Пан Мачей замолчал, склонив голову на грудь. Девушка сидела, задумавшись. Подняла взгляд на старика и с сочувствием спросила:
- Почему вы всегда говорите так печально и нынешнюю молодежь рисуете такими мрачными красками?
- Не мрачными, девочка, а - новыми.
- Значит, вы нам не оставляете никаких надежд?
- Боюсь, что нет...
- Но почему? Чем мы заслужили? Неужели мы все до одного... - взволнованно приподнялась Стефа.
Пан Мачей посмотрел на нее с доброй улыбкой:
- Немного отыщется столь чистых душ, как ты, девочка. Я знал одну такую, но это было так давно... Быть может, мои слова задевают тебя. Но и ты не свободна от горечи жизни, и на тебя пала тень всеобщей эпидемии - решительно все подвергать холодному анализу. Нечто целое ты исследовала, разорвав его на лепестки, и теперь ты страдаешь. Но ведь это - не цветок, верно? Сорняк, обычный сорняк... и немного мусора. Право же, проделанный тобой анализ был необходим. Горше было бы, если бы он запоздал. Боже, на земле было бы не в пример меньше невзгод, если бы судьба была ко всем так милостива...
- О чем вы говорите? - спросила Стефа с тревогой.
- Да, ты не понимаешь...
- Ну что вы, я понимаю, вот только...
- Что?
- Не знаю, понимаете ли вы меня?
На губах старика заиграла улыбка.
- Простите, - тихо сказала девушка, не хотевшая обижать старика.
- Не за что, детка. Но вот что ты мне объясни... Понимаешь ли, я старик, но глаза у меня зоркие и ум пока что не ослаб. А уж если кто мне в особенности симпатичен, я чувствую все плохое или хорошее, что ему сделали. Вот и в тебе я заметил некие перемены... серьезные перемены. Вижу, тебя они мучают, даже вредят. Некогда, подвергнув анализу некое человеческое существо, ты убедилась, что этот человек не стоит того, чтобы о нем думать, что это не бриллиант, а простое цветное стекло. Правда?
- Да, - сказала девушка. - Но ведь когда-то я верила, что он и есть бриллиант...
- Когда? - настойчиво спросил старик.
- Когда любила его без памяти. Так по-детски все было...
- А теперь?
- Теперь он для меня - совершенно чужой.
В голосе пана Мачея прозвучали явственно нотки недоверия.
- Ты откровенна со мной, дитя мое?
- Я не смогла бы быть откровеннее с родным отцом. Старик взял ее руку и прижал к груди, а когда девушка почтительно склонилась к нему, поцеловал ее в голову. Благодарная за столь теплое проявление чувств, Стефа прижалась губами к руке старика. А он сказал весело:
- Вы только посмотрите! Эта паненка ухитрилась обвести меня, старика, вокруг пальца! Я-то полагал, что ты, узнав его лучше, грустишь оттого, что идеал тускнеет... А он, оказывается, совершенно тебе безразличен. Но отчего же ты так неспокойна? Я бы сказал даже, что ты боишься чего-то.
Стефа колебалась, рассказать ли о Пронтницком и Люции. Однако старик помог ей:
- Сегодня ты даже плакала. И Люция какая-то странная... Очень это меня тревожит. Ты не знаешь, часом, причин? Скажи честно.
И Стефа решилась:
- Ну, конечно, я знаю, что гнетет Люцию, и меня это удручает. Она сама мне доверилась. Я не должна была ее выдавать...
- Мне - можешь и обязана. Люция еще ребенок, нужно знать все, о чем она думает, и особенно - все, что ее мучает. Итак?
- Люция попала под влияние Пронтницкого.
- Попросту влюбилась в него, - поправил девушку пан Мачей. - Я догадывался. Скверно... чересчур юный возраст... да и предмет любви того не стоит. Я тебя не обидел последним замечанием? - добавил он, видя, что Стефа чуть побледнела.
- Мне обидно за Люцию. Ее ждет нечто похожее на то, что пришлось пережить мне.
- Бедная девочка! Вот нынешнее поколение - его портят сызмальства, и к шестнадцати годам дети успевают исполниться печали... Сдается мне, кое-что Люция начинает понимать, такой у нее вид. А о нем что ты скажешь?
Стефа опустила глаза. На ее лице изобразилось крайнее неудовольствие, и это не укрылось от взгляда пана Мачея.
- Так что ты скажешь о нем? - повторил старик настойчиво. - Значит, его намерения по отношению к Люции...
- Вряд ли чем-нибудь отличаются от тех, которые он питал на мой счет.
- Ну, конечно же! - махнул рукой старик. - Приданое...
Склонив голову на грудь, он закрыл глаза, ища способ уберечь внучку от разочарований, какие неминуемо влекли пробудившиеся в ней первые весенние чувства.
- Я вам расскажу о моем разговоре с Пронтницким, - взволнованно сказала Стефа. Вы сами рассудите. Быть может, я неправильно его поняла...
И она пересказала весь разговор с Пронтницким вплоть до появления майората. В продолжение своего рассказа она часто менялась в лице, глаза то заволакивались слезами, то метали молнии.
Пан Мачей слушал внимательно, подумав пару раз: «Как она похожа на ту...» Когда Стефа закончила, он сказал:
- Нет, ты прекрасно его поняла, дитя мое. Сам не желая, он проговорился. Но ведь ваш разговор должен был чем-то закончиться? Он сказал тебе что-то еще, правда?
- Деликатностью он не отличается, - сказала Стефа уклончиво.
- Догадываюсь. Когда он увидел под окнами Вальдемара и собрался уходить, он сказал тебе что-то неприятное, правда?
Многозначительное молчание девушки подтвердило родившуюся у старика догадку. Он шепнул:
- Мерзавец...
На дорожке заскрипел гравий - кто-то приближался быстрыми шагами. В беседку вошел Вальдемар в костюме для верховой езды. Слегка удивленный, обнаружив Стефу в компании пана Мачея, он снял шляпу и раскланялся.

***
28
В Каноссу мы не пойдем (нем.). Каносса - замок маркграфини Матильды в Италии, где в 1077 г. отлученный от церкви и низложенный германский император Генрих IV три дня вымаливал прощение у римского папы Григория VII. «Каносса» служит символом покаяния за злые дела.