Прокаженная.

Часть 28

«И я когда-то многое имел, но остались одни долги...» - думал старый князь.
Барон Вейнер, как и Стефа, впервые попавший в Глембовичи, ходил слегка потрясенный, бормоча в усы:
- Второй Версаль! Второй Версаль!
Графиня Чвилецкая и панна Паула, в компании пани Идалии осматривавшие теплицу, громко восторгались каждым цветком. Панну Риту невозможно было вытащить из конюшни. Только граф Чвилецкий с панной Михалиной сонно прогуливались по парку. Стефу сопровождал Вильгельм Шелига.
Вальдемар предоставил гостям полную свободу, принимая их по-королевски, находя время для каждого.
Никто не чувствовал себя стесненно - шел, куда хотел, беседовал, с кем хотел. Но Люция доставляла Стефе хлопоты - девочку ни за что нельзя было удержать при себе, она явно была чем-то взбудоражена.
Пышность Глембовичей странно действовала на Люцию, хотя она часто бывала здесь, а к роскоши привыкла с детства.
Разгоряченная Люция подбежала к Стефе и, беря ее за руку, настойчиво сказала:
- Мне нужно вам что-то сказать, но только вам одной.
Вильгельм Шелига, чуточку расстроенный, отошел в сторону. Люция отвела Стефу в конец аллеи, к высокому водопаду, откуда открывался вид на замок и террасы. Девочка остановилась, очертила рукой в воздухе широкий круг и спросила:
- Прекрасно, правда?
Чуточку удивившись, Стефа взглянула на нее.
- Прекрасно? - повторила девочка.
- Очень! - ответила Стефа, сама очарованная здешним великолепием.
Разрумянившаяся Люция крепко сжала руку Стефы и начала приглушенным голосом:
- Знаете, может, и у меня будет когда-нибудь такой замок, такие салоны, парк, террасы. У меня будут прекрасное поместье, богатство и титулы. Именно такая жизнь мне предначертана, именно такая!
- Почему ты это говоришь, Люция? - спросила Стефа, на которую порыв девочки произвел неприятное впечатление.
- Мне пришло в голову, что только в нашем кругу я могу иметь все это, такое вот великолепие! А я его так люблю! А если бы я вышла замуж за Эдмунда, у меня не было бы и сотой доли всего этого, правда? Какой-нибудь скромный домик в несколько комнат, обсаженный жасмином, с настурцией на клумбах. Ни салонов, ни портретной галереи... Кто такие Пронтницкие? Какие у них могли быть предки?
- О да! - горько усмехнулась Стефа. - Провидение опекало его и тебя.
- Его? А может, только меня? Для него жениться на мне было бы милостью Провидения.
- Люци, не суди обо всем с точки зрения своего круга и денег...
- Как так? Разве я не была бы для него прекрасной партией?
- Несомненно. Но именно эта прекрасная партия стала бы его несчастьем, угнетала бы его, душила. Ты, воспитанная в роскоши, не удовлетворилась бы средним достатком, а он не смог бы окружить тебя роскошью и использовал бы для этого твои же деньги..., а впрочем, и их бы не хватило, чтобы удовлетворить твои желания.
- Но мои родственные связи - разве это ничего не значит, разве этого недостаточно?
- Мне было бы недостаточно. Но все зависит от точки зрения. Быть может, Пронтницкий и был бы доволен...
- Наверняка больше, чем я!
- А если бы ты любила его по-настоящему?
- Это ничего бы не значило. У меня была бы только любовь, а у него - еще и все остальное. Он выигрывал, я проигрывала.
Стефа грустно сказала:
- Ах, Люци! Вспомни, что ты говорила всего месяц назад: что единственное твое желание - стать женой Пронтницкого. Понимаю, все это было детство, он недостоин подлинных чувств, потому что сам на них не способен, но как же изменились твои взгляды за какой-то месяц... А будь он достойным человеком, заслуживающим уважения и твоей любви, ты и тогда считала бы, что он «выигрывает»?
- Вы меня не поняли. Я говорю о нашем круге и о подходящей партии.
- Значит, сам по себе человек ничего не значит? Важны только деньги и высший свет? Люци, ты так молода, но взгляды у тебя уже извращенные...
- Никакие не извращенные. Просто наши, - надулась Люция.
- Поздравляю! Если ты сейчас уже так думаешь, что будет потом?
- Ну, больше я никогда уже не совершу такой глупости - влюбиться в человека не нашего круга.
- О да, такие глупости ты должна себе запретить раз и навсегда, они иногда плохо кончаются...
Столько печали и горечи звучало в голосе Стефы, что Люция, пытливо глянув на нее, внезапно обняла ее за шею и умильно шепнула:
- Моя добрая пани Стефа, вы только не сердитесь на меня!
- Я не сержусь, Люци, но мне жаль...
- Пана Эдмунда?
- Нет. Мне жаль, что у тебя подобные взгляды.
- Это Глембовичи так на меня действуют. Счастливец Вальди!
В глубине аллеи послышался голос.
- Мама меня зовет. Бегу! - крикнула девочка и помчалась туда.
Стефа пошла в сторону замка. Все гости были в парке, но она хотела остаться одна. Огромные стены и башня с развевавшимся знаменем словно пригибали ее к земле. Она едва ли не физически ощутила, как не хочется ей смотреть на эти стены. И решила вернуться в замок, уверенная, что никого там не встретит.
Она побежала по террасе, по веранде и в первом же зале столкнулась со старым камердинером. Он поклонился девушке. Стефа спросила его, как пройти в комнату для гостей. Старый слуга показал рукой в нужную сторону и сказал учтиво:
- Третий этаж, в левом крыле. Быть может, панна молодая графиня прикажет ее проводить?
Стефа взглянула на него, широко раскрыв глаза. Камердинер застыл в позе ожидания.
- Вы ошибаетесь, Анджей, никакая я не графиня, - сказала она с веселой улыбкой.
Теперь старый слуга широко раскрыл глаза, но тут же превозмог удивление и вновь поклонился:
- Прошу простить, милостивая панна.
Стефа слегка пожала плечами и пошла в глубь замка, подумав:
«Должно быть, тут и представить не могут, что гость окажется без титула...»
Она прошла бильярдным залом, миновала бальный зал и оказалась в огромном вестибюле. Отсюда в разные стороны вело несколько коридоров, а широкая лестница из белого мрамора заканчивалась на высоте второго этажа галереей.
Стефа долго стояла посреди огромного вестибюля.
На втором этаже протянулась очередная анфилада залов. Посреди всего этого великолепия Стефа поняла, что заблудилась. По пути разглядывала ковры и гобелены. Перед глазами у нее мелькали драгоценные рамы картин. Фигура ее отражалась в огромных зеркалах.
Она часто останавливалась перед какой-нибудь картиной или чудесной пальмой. Постепенно ее стал охватывать страх. Она уже не знала, как выбраться. Ряды окон, погруженных в глубокие ниши, давали мало света, так что зал был погружен в полумрак и выглядел удивительно сурово. Под стенами и в центре зала стояли диваны, обитые золотистой парчой. Стефа глянула вверх, и озноб пронизал ее. Отовсюду смотрели на нее выразительные глаза - зал был увешан портретами. Предки Михоровского, изображенные в натуральную величину, стояли, оправленные в обитые бронзой рамы. К Стефе были обращены лица былых воевод, гетманов и сенаторов. Серебряные латы, позолоченные нагрудники, бархатные платья, соболя, горностаи, парча, фраки, кружевные жабо, военные мундиры... Полумрак, казалось, наполнял жизнью мертвые образы. Скупой свет, проникший снаружи, ложился на бархат, меха, на восковые руки и лица. Стефе показалось, что фигуры шевелятся, что мертвые серые глаза удивленно смотрят на нее, а губы шепчут:
- Что тебе нужно? Откуда ты взялась? Она вздрогнула, хотела уйти, обернулась к выходу - и взгляд ее упал на огромный портрет, довольно ярко освещенный. Опустив голову на грудь, с печалью в глазах стояла еще молодая женщина в тяжелом бархатном платье, украшенном брабантскими кружевами. Пышные черные волосы обрамляли безукоризненный овал лица, узкие сжатые губы были исполнены боли, нескрываемой даже на портрете. Судя по одежде и прическе, портрет был написан не так уж давно. Стефу он заинтересовал. Девушка подошла поближе, чтобы выяснить точно, кого изображает портрет.
Сбоку на темном фоне виднелся герцогский герб, под ним надпись: «Габриэла, урожденная герцогиня де Бурбон, властительница глембовическая, супруга Мачея Михоровского.» Ниже - даты рождения и смерти.