Всего пара слов

Стакан

Он играет с лучами закатного солнца каждый день, вылавливает цвета и оставляет на потёртой скатерти на радость всем остальным. Но он не двигается, ничего не может более сделать, его хрупкое тело приковано к кухонному столу, и каждый день его – сплошное мучение, маленький круг ада, по которому он идёт день за днём, даже не пытаясь вырваться.
А всё потому, что он – стакан.
В то утро он стоял как обычно на левом углу, поближе к старой фрамуге, откуда ещё не лился солнечный свет, было ещё слишком рано и тихо. Стакан не был чем-то наполнен, только пылью времён и затхлым воздухом старой квартиры где-то на окраине города. Здесь всё было, как обычно: живут люди, говорят, обедают на кухне, моют посуду и убираются; занимаются сексом по ночам, бьют посуду в порыве злости, пьют чай или виски. Из года в год эта бесконечная рутина повторялась, съедала жильцов изнутри, но стакан невозмутимо стоял на краю стола и разлагал солнечный цвет по вечерам. Ему было всё равно, и если бы он мог думать и осознавать свою жизнь, то скорее всего бы ненавидел себя. Им никто больше не пользуется, он всеми забыт и стоит только потому что никому не мешает. Стакан был треснут у самой верхушки, и суеверные жильцы не хотели из него пить, а выкидывать жалко – деньги-то были потрачены.
На кухню вошла женщина и посмотрела на стакан – привычное действие, дань уважения этому маленькому ветерану, пережившему и видевшему многое в этой комнате. Она прошла к навесному шкафу и достала две чашки, одна побольше и выглядела более надёжно, чем вторая, маленькая, слепленная из фарфора и украшенная акварельными цветами. Если бы стакан мог думать, он бы и их ненавидел. За их красоту, за их вовлечённость в общественную жизнь, за их невозмутимость и покорность течению. Стакан вряд ли хотел бы до скончания веков стоять на краю стола и смотреть на радугу, которую оставляет на столе каждый божий вечер.
Женщина налила в чашки немного вчерашнего чая из заварочного чайника, что стоял чуть ближе к раковине, чем стакан. Взяла небольшой поднос, поставила на него сахарницу, такую же как и маленькая чашка с цветами, с грохотом кинула на него две ложки и поставила чашки с уже остывшим чаем. Взяла всё это в руки и беззвучно вышла из кухни, лишь из гостиной до стакана донёсся её сладкий хрипловатый голос:
– Милый, идём чай пить!
– Опять без пряников? – отозвался другой, чуть более грубый мужской голос.
– Забыла вчера купить, прости.
– Уже третий день, милая, третий день забываешь купить эти дурацкие пряники.
– Понимаю, я исправлюсь, – чуть стыдливо ответила женщина, и с гостиной донестись звуки размешивающегося сахара, стук ложек о  стенки чашек, включённый телевизор с утренними новостями, где как обычно рассказывали, как плохо живётся всем за границей и как хорошо здесь, на Родине.
Но если бы стакан слышал это, то подумал бы, что в том говорящем ящике сидят глупцы, ведь он прекрасно понимал и ярко чувствовал, что значит «жить хорошо». Он бы плевался на телевидение и яростно бы выбросил телевизор на помойку, а потом ничуть бы не жалел о содеянном. Стакан бы рассказал всем, как он живёт и, может, даже выпустил бы книгу о своей нелёгкой судьбе. Но это только если бы он мог думать.
– Тебе на работу скоро, ты помнишь? – вновь донёсся женский голос из гостиной. – Уже девятый час.
– Помню, помню. Не хочу туда идти, ненавижу их всех, – коротко бросал мужчина, громко сёрбая чаем. – Идиоты они там.
– Конечно-конечно, милый. Вот найдёшь нормальную работу, тогда заживём лучше, – вторила ему женщина, по всей видимости, жена или любовница.
– Ещё и мама твоя приезжает. Что ей здесь нужно? Она каждые выходные ходит к нам. Ей что, заняться больше нечем?
– Ну... это же моя мать... – замялась жена. – Как её не пустить?
– Скажи, что заболела.
– Так она ещё быстрее прибежит.
– Чёрт бы её побрал! – раздраженно стукнул по столу муж. – Никакого житья нет. Лишь бы палки в колёса ставить.
– Не говори так. Она нам желает добра.
– Что-то не верится.
Стакан продолжал стоять на тихой кухне. Если бы он слышал этот разговор, то совершенно точно бы посмеялся в лицо этим людям. «Вот они, типичные людские проблемы! Тёща да работа! – сказал бы стакан, умирая со смеху». И как же он был бы прав. Все люди для стакана были не более чем живыми мешками с мясом, сделанными из космической пыли; мешками, которые сначала пользовались им, а затем оставили догнивать на краю стола в квартире, полной разочаровавшихся в жизни ублюдков.
– Ну всё, я побежал, – Уже из коридора крикнул муж. – Не засиживайся у телевизора. И про пряники не забудь.
– Не забуду, – ответила женщина. – Люблю тебя.
– И я тебя, – словно бы разочарованно сказал он.
Громко и гулко хлопнула входная дверь. Вибрация прошла по стенами квартиры и даже отразилась на кухне. На секунду задребезжало окно, затрясся стол. И если стакан был живым, то точно бы испугался, ведь вибрация чуть ближе подвинула его к краю, к самой смерти. И если бы он смог посмотреть вниз, на пол, то с нетерпением ждал того момента, когда он наконец упадёт, и его земные муки закончатся.
Но пока что он твёрдо стоял на краю.
– Опять дверью хлопает, козёл, – раздражённо фыркнула женщина из гостиной, и звук, шедший из телевизора стал громче.
Через несколько часов вход на кухню озарился лучами послеполуденного солнца. Его тёплый свет свободно влетел через окно и повис на полу, медленно приближаясь к тому, кто ждал его больше всего в доме. Если бы стакан мог ждать, то он сгорал бы от нетерпения каждый день, ведь ничего, кроме как ожидать собственной участи он не мог.
В гостиной зазвонил телефон, и телевизор немного притих.
– Алё, Лен, привет! – сказала женщина радостно. – Да, нормально всё, как обычно с этим придурком живу. Сколько лет уже? Десять... представляешь? Угробила на этого неудачника целый десяток. А мама мне говорила: «Бросай его скорее, ничего не сможет сделать в доме». И как всегда оказалась права.
На несколько минут наступило гробовое молчание. И если бы стакан, ожидающий своей участи, мог слышать, то подумал бы, что та женщина умерла от удушья, ведь все гадости, что застряли комом в горле, просто перекрыли ей кислород. И стакан бы радовался.
– Нет, что ты! На развод подать не могу. Без гроша останусь, а оно мне надо? – сказала вдруг женщина. – Понимаешь, не могу уйти от него. Куда я пойду? К маме назад не хочу, в её старую халупу, а самой жить... ну, как-то сил нет уже. Все соки из меня высосал этот урод. Что? Что делать? Да ничего пока что. Буду притворяться, что люблю его. Замучил меня со своими пряниками, а я их терпеть не могу, и он это знает. Но специально терроризирует, сил моих нет уже. Лен, вот ты как со своим рассталась? Тяжело было?
Снова гробовое молчание. Снова солнечный свет стал немного ближе к стакану, он упал на ножки стола, вырывая из дневной тени пыль под ним и старый застиранный коврик, которым никто давно уж не пользовался. Стакан ждал и мнимо слушал односторонний разговор. И если бы он мог анализировать, то хотел бы убить эту женщину раньше, чем она морально добьёт бедного мужа.
– Ох, повезло тебе, Лен. Богатый он у тебя был, – наигранно вздохнула женщина. – А у меня? Ни квартиры нормальной, машина с помойки, денег нет, жить не на что толком. Шубу вот хотела на зиму, так он мне: «Не могу, денег совсем нет»... да, да! Я ему и говорю: «Устройся на вторую работу!», а он мне сказал, что и с первой не особо справляется. Ну и зачем он мне такой, этот оболтус?
– Уйти? Куда уйти? – после недолгого молчания продолжала женщина. – Эх, кому бы я нужна была, Лен. Никому ведь, всем моделей подавай, а сами выглядят как мохнатый куст с ножками... просто написать записку? Неплохой вариант, но что я там напишу? Что не люблю его? Что он мне больше не нужен? Не могу так резко, Лен. Да, не люблю больше, но как-то резко и грубо это.
– Да выход-то есть. Ты о нём мне уже сказала. И в общем-то идея твоя мне нравится, – продолжала женщина из гостиной. Казалось, она совсем потеряла ход времени и увлеклась разговором настолько, что не воспринимала более ничего, кроме голоса Лены на другом конце провода.
Свет медленно приближался к стакану. Он уже был у самой верхушки стола, но тот ещё пребывал в тени, перед самой ответственной частью дня. Если бы стакан мог думать, то наверняка бы проклинал такую никчёмную жизнь в окружении уставших друг от друга идиотов и смеялся бы в лицо их словам о их жалком существовании.
– Ладно, так и сделаю. Пошёл он к чёрту, ненавижу его уже, – фыркнула женщина и слегка рассмеялась. – Да ладно тебе, теперь я уверена в этом! Сделаю, всё сделаю и тебе наберу. Надеюсь, с другой квартиры уже, а то мало ли что... и вот ещё что: скажешь, что меня не видела, хорошо? А то вдруг он додумается позвонить тебе? Ну всё, отлично, я побежала вещи собирать. До скорого, дорогая!
Послышался хруст трубки, упавшей на стол. Затем быстрые шаги, скрип старого шкафа и постоянные причитания женщины: «Ох, да что ж это такое, где моя синяя блузка?». Она всерьёз начала собирать вещи, а солнце всё ближе и ближе было к стакану, что продолжал невозмутимо стоять на краю стола ближе обычного. А с гостиной и спальни продолжали раздаваться звуки предательства. Телевизор закричал чуть громче – по нему крутили очередную третьесортную комедию, женщина бегала по квартире и со страстью собирала вещи. Один раз даже забежала на кухню: поставила поднос возле раковины, открыла холодильник и съела заранее отрезанный кусок копчёной колбасы. Дверь рефрижератора на пару минут заслонила и без того близкое солнце, и если бы стакан мог волноваться, то он скорее всего бы умирал от нетерпения и ненависти, ведь его несуществующее желание разлагать свет, чтобы хоть кто-то им наслаждался, сильнее многих людей на Земле.
Но вот солнце вновь оказалось близко, как никогда.
И когда первые лучи коснулись дна стакана, хлопнула входная дверь, и в квартире воцарилась истинная, предательски чистая тишина. Стакан от грохота ещё ближе стал на край стола, и если бы ему дали выбор – прыгать или нет – он бы остался стоять, ведь солнце было уже у его днища, а значит, что его жалкая жизнь вновь наполняется смыслом.
Но тут яркое вечернее солнце заслонило маленькое серое облачко, и на кухне воцарился странный сумрак, убивающий всё, что до этого было в этой комнате: все разговоры и грохот посуды, журчание воды из-под крана, стук дверцами навесных шкафов и противное, по-варварски звучащее чавканье невежд. И если бы стакан мог чувствовать, то он бы почувствовал величайшее разочарование во всём мире. Ему бы казалось, что это облако навсегда закрыло солнце, что это Бог его наказал за всё, что он мог бы подумать, если бы был живым. Но скорее всего, стакан бы не верил в Бога, ведь как это сделать, если он оставил стакан умирать умирать в гордом, но абсолютно бесполезном одиночестве?
Вскоре начало темнеть. Облако ушло, но за ним пришли другие и полностью скрыли солнце из поля зрения стакана. Тьма наступала мелкими шажками, понемногу расталкивая остатки дневного света, что ещё лежали полумёртвыми в углах кухни и гостиной, медленно пожирала всё вокруг, преобразовывая этот мир в чистейшую боль потери, которую в тот миг мог бы испытать на себе стакан, если бы у него было сердце.
Спустя ещё несколько часов хлопнула входная дверь. Стакан не сдвинулся с места. Мужчина прошёл по коридору и медленно вошёл в гостиную.
– Милая, я дома! – сказал он, расстёгивая пальто и вешая его в шкаф, что гордо возвышался до потолка в прихожей. Щёлкнул выключатель и искусственный свет пролился на стены и пол, расталкивая естественную темноту уходящего дня.
– Милая? Ты прячешься что ли? – продолжал спрашивать мужчина, ещё не зная, что никого в квартире давно уже не было. – Я ведь найду тебя!.. А это что такое...
Из гостиной послышался шорох бумаги, быстрый, еле уловимый шёпот мужчины, что нашёл прощальную записку той, которую он действительно любил.
– Стерва! Вот сука! – озлобленно рыкнул мужчина, и до стакана донёсся грохот упавшей посуды и прочих предметов, что лежали на кофейном столике. И если бы он мог сочувствовать, то наверняка бы пожалел мужчину, как ещё недавно жалел самого себя, ведь он всё видел «от» и «до», с самого начала. И вся эта история бы сначала позабавила стакан, но потом она бы принесла лишь горечь разочарования и нестерпимую боль, словно внутрь него налили самый настоящий кипяток.
– Как она посмела, шлюха! Взяла деньги, ха! Да у меня ни хрена и не было! Что она могла взять-то, а? – мужчина продолжал кричать и спрашивать сам себя, даже не трудясь ответить. Если бы стакан мог это сделать, то скорее всего промолчал бы, ведь он и сам не знал всех ответов – он же всего лишь кусок слегка побитого стекла.
Остатки этого дня проходили в криках и грохоте. И с каждым сильным ударом, с каждой новой вибрацией злости и праведной ярости, застилающей глаза и разум того, кого бросили на произвол судьбы, стакан приближался к краю стола. Во тьме это выглядело ещё удручающе.
В конце концов где-то рухнул шкаф, и стакан наполовину повис в воздухе, держась то ли за воздух, то ли за Святой дух. И если бы стакан мог испытывать страх, то уже ничего бы и не боялся, ведь ему было бы плевать на себя и свою судьбу. У него отняли единственное, что у него было – обыкновенное солнце, которое он любил больше всего в этом мире. А теперь его нет, и больше оно никогда не появится в небе. Абсолютная тьма поглощала мир, а стакану было уже наплевать.
Из кладовой мужчина взял верёвку, а с кухни прихватил с собой табурет. Вновь вернулся в гостиную. Стакан не видел, что там происходило, но прекрасно понимал, что назревало что-то не хорошее.
– Ненавижу! Потаскуха! Смылась и даже ничего не сказала! – еле сдерживая горькие слёзы и злобу, приговаривал мужчина, затем послышался скрип табуретки. А после она свалилась на пол, и по квартире прошлась невидимая волна удушения, и жизнь уходила из этих стен с каждой секундой всё быстрее и быстрее.
Но вдруг что-то оборвалось, и послышался мощный толчок.
Стакан покачнулся в воздухе и с нескрываемым презрением к этому миру летел навстречу своей судьбе. И если бы он мог сказать последние слова, то он прохрипел бы: «Ненавижу себя, ненавижу вас всех».
Он рухнул на пол и разбился на тысячи ярких осколков, потонувших во тьме.
А мужчина продолжал лежать на полу, раздавленный неудачно упавшей на него люстрой.
И не было слышно плача. И не было больше солнца.