Исповедь Самбервилля

Глава 10.

Марта лежала на кровати, а слезы без устали стекали по ее лицу, хоть глаза и смотрели неотрывно в одну точку.
Тело до сих пор помнило руки, которые трогали ее. Без разрешения. Без какого-либо на это права.
Она подняла вверх запястье, которое посинело от цепких объятий мэра.
Так и должно быть? Разве так она себе все представляла?
Непомерный ужас охватил ее, и по телу прошелся озноб.
Хранить себя, быть самой чистой, достойной для него, было главной целью в ее жизни.
Ее смыслом.
А что теперь? Ее использовали, против воли, поставили на губах свою отметку, лишили той невинности, которую она хотела преподнести лишь одному человеку.
Грязный грех, собранный в тугой клубок, развязался, пустил нити по венам, очернив кровь.
Марта встала с кровати, собирая последние силы.
Желание покончить с собой, вздернуться прямо в этом доме, теперь было единственным. Она  и до этого была не нужна ему. А теперь?
Черное платье скрыло бледное тело, короткий плащ одет на автомате.
Он должен знать.
Если он простит. Отпустит ее грехи. Ведь она могла сопротивляться сильнее. Могла ударить его, кричать на весь дома. Но она этого не сделала. Безвольная, слабохарактерная. Нужна ли ему такая?

Кристиан тяжело выдохнул, когда дверь в храм прикрылась за очередной прихожанкой. Он устал. Смертельно устал. Сколько их было , сколько историй приходилось выслушивать? От самых наивных и нестоящих внимания, до действительно ужасающих, покрытых налетом черноты, и постоянно приходилось находить силы, убаюкивать человеческие эмоции, подавлять желание залепить в морду насильнику, не ответить той же монетой убийце. Быть выше людского, быть кем-то сверх, брать на себя ответственность отпускать чужой грех, пачкая им и свою душу.
Кристиан опустился на лавку, устало вытянув ноги, когда дверь снова скрипнула. Идея повесить изнутри тяжёлый замок, неоднократно приходила в его голову, но он сам, однажды, сделал свой выбор, пусть и роль мессии, давила сильнее чем крест, который нес Сын Божий.
— Монсеньор, мне нужна исповедь, — услышал он, поднимая усталый взгляд.
Перед ним стояла она, по обыкновению во всем чёрном, с аккуратно заплетенными волосами. 
— Пройдёмте в конфессионал.
— Если можно, я бы хотела просто, с глазу на глаз...
Кристиан поджал губы, глядя на девушку. Он не понимал что ему делать с ней, что чувствовать.
Первой эмоцией, во время их первой, спустя столько времени встречи — стал гнев. Безудержная ярость и желание местью восстановить справедливость.
Сколько ей тогда было? Лет тринадцать? Гнев вытеснил такие детали.
Он помнил её ещё совсем несформировавшейся, с короткой стрижкой, скорее похожей на юношу, в неприметной одежде. Помнил, как она с упоением учила молитвы, как стремилась быть во всем полезной. Невинный ребенок с бездонными глазами. Кристиан не мог и в страшном сне представить чем в один прекрасный момент, может обернуться его благодушие. Он помнил как с каменным лицом, монсеньор положил перед ним рисунки, где он увидел себя обнаженным, помнил исказившееся яростью лицо матери, сыпавшей отборными ругательствами, помнил как лишился сана, как лишился всего что имел, из-за фантазий ребенка, из-за обвинений, к которым не был причастен. Все те дни, погрузившись в беспамятство, он не мог понять за что она так с ним, и куда смотрел Бог, если позволил всем вокруг оставаться слепцами? И когда Кристиан уже подступил к самой грани, практически преодолел черту невозврата, в его жизнь ворвался Самбер и предложил вернуть все утерянное.
Слишком щедрый дар, вынуждающий быть должным по гроб жизни.
А потом, он снова встретил её, и был уверен, что не под силу усмирить свой гнев и цепями сотен молитв. Однако, стоило ему увидеть как господин мэр прошёл с девушкой в дом, под покровом глубокой ночи, что-то вспыхнуло в груди, не позволило пустить все на самотек, заставило дождаться ухода мистера Самбера, и подобно вору прошмыгнуть в чужой дом с одной единственной целью — убедиться что все в порядке. Сердце неспокойно выстукивало в груди, когда он отворил незапертую дверь, и прислушался к тишине дома. Задержавшись на мгновение в гостиной, он решил что просто не имеет права уйти, слишком горьким было предчувствие.
Злость и ненависть испарились, в душе поселилась тревога и страх. Осторожно, ступая по мягкому ковру, он надеялся, что его предчувствие мнимое. На белоснежной подушке, волнами раскинулись черные, как сама ночь, волосы. От образа, который его погубил, больше ни осталось и следа. Нужно было давно отвести взгляд, перестать поддаваться страшному искушению, но монсеньор с придыханием рассматривал обнаженное тело, цвета молочной пены. Грудь спокойно поднималась и опускалась, особенно приковывая к себе все внимание.
Вот ведь удивительно, как можно не делать практически ничего, при этом нарушая божьи заповеди. Грешить, стоя на одном месте. Предаваться искушению, когда оно даже не догадывается об этом.
С ней все в порядке, и это главное. Важнее того, что всю ночь он проведет на коленях, вымаливая прощения, хотя он даже не чувствовал раскаянья. Это было самым пугающим из всего.
Ну разве готов он был пожертвовать всем, отречься от данного перед богом обета, ради женщины?
Кристин тихонько качнул головой, в ответ на свой вопрос.
Не готов.
Ни за что ни готов.
Но, внезапно девушка встрепенулась, вскочила с постели прикрываясь одеялом, и без того сложная ситуация превратилась в безвыходную. Теперь ему нужно было что-то говорить, объяснять свой визит, оправдываться, или, может быть, врать?
— Вы? — Страх медленно таял с ее лица, когда она осторожно присела на край кровати, продолжая прижимать к себе одеяло.
— Этот дом всегда пустовал, проезжая я увидел свет, решил убедиться, что все в порядке.
«Господи, что я несу?» — Вертелось в голове Кристиана. Какой здравомыслящий человек, станет врываться в чужой дом среди ночи? В конце концов, он даже не был копом, чтобы иметь на это хоть малейшее право.
— Мистер Самбер позволил нам с Амели немного пожить здесь, — проговорила Марта, не отрывая взгляда от его лица.
— Все действительно в порядке, нет ничего такого, что ты бы хотела мне рассказать? Я имею в виду, мистер Самбер...
Черт возьми! Почему отче в эту секунду не лишил его возможности разговаривать, обезопасив от возможности пороть чушь?
— Мистер Самбер был очень гостеприимен и добр к нам, — растерянно проговорила девушка. — Он показал комнаты и уехал, а потом я просто легла спать, если вы подумали, что...
— Я ничего не думал, Марта, — немного резко, чем полагалось, ответил Кристиан, злясь на самого себя.
И зачем нужно было называть ее имя? Это же совсем выдавало его с поличным. Теперь, скорее всего, он был больше похож на подглядывающего, чем на обеспокоенного.
— Мне нужно идти. Прости, если напугал тебя.
— Я сегодня хотела уехать. Как ты и просил, — Марта опустила длинные ресницы, чувствуя, как горечь поступает к горлу.
Но, ведь он должен знать. Должен знать, что она покорно, беспрекословно готова исполнить все, о чем он скажет.
О чем попросит.
— Но не смогла. Я не смогла, — девушка всхлипнула, а метастазы безысходности, проникли во все органы.
— Это ты приходила?
Он и так знал, что это она. Вопрос, на который он и так знал ответ.
— Я не хотела тебя тревожить. Я лишь думала попрощаться. А потом... Потом поняла, что вряд ли ты хочешь меня видеть.
Монсеньор сухо кивнул, потому что, если бы она пришла... Если бы переступила порог, когда свечи уже погасли, а в темноте не видно икон, неизвестно, смог бы он проявить стойкость.
— Но, если судьба так распорядилась, и у меня снова появилась возможность, я хотела бы сказать...
— Не стоит, — глухо проговорил мужчина, чувствуя ноющую тоску.
— Я не виновата, — поговорила, срываясь на шепот, Марта. — Точнее, виновата в своих мечтах и грезах, виновата, что не была достаточно осторожна, и из-за своей глупости навлекла такую страшную беду. Мать даже не стала меня слушать, хотя я упорно доказывала, что это все лишь мои выдумки. Ее всегда возмущало, что на смену старому священнику к нашему храму приставили такого молодого священнослужителя. А увидев мои рисунки, она как обезумевшая схватилась за появившийся повод.
— Поминать старое, не имеет никакого смысла, жить нужно сегодняшними деяниями, — Кристиан выдавил из себя одну из заученных фраз, не желая слушать дальше.
Что будет, если вдруг старая и затаённая обида, приправленная злостью, растворится? Чем тогда ему придется подпитывать себя, постоянно напоминая какой путь он избрал однажды?
— Я даже самолично пыталась пойти к врачу! — Всхлипнула Марта, — но никто не пытался меня слушать. Новость, которой моя мать поделилась со всеми, была настолько захватывающей, что никто не хотел допускать сомнения. Всем было выгодно считать, что я запуганная жертва, обманутая девчонка, которой воспользовался священник. Спустя время, моя мать конечно пожалела о своем стремлении придать огласке случившееся, и мы переехали, потому что никто попросту не давал мне жизни. Но, печалило меня совсем не это. Пропала надежда, на то, что ты когда-нибудь вернешься, и я смогу все объяснить. Попросить прощение за свою любовь, ведь мои чувства это единственное преступление по отношению к тебе.
— Мне пора, Марта. Если меня здесь кто-то увидит, то история повторится.
Кристиан развернулся, к выходу, но перед глазами все еще стояла фигура девушки, ее длинные волосы, спадающие на едва прикрытую грудь, печальные бездонные глаза, лишенные всякой жизни, бледные губы.
Может ли быть такое, что это из- за него? Что именно из-за него, она потеряла цвет, полностью украсив себя лишь черно-белыми оттенками?
Он не думал об этом. Он лишь крепко сжимал в кармане нательный крестик, моля бога, чтобы она не кинулась за ним вслед. Что бы не остановила его. Не коснулась.
Монсеньор моргнул, прогоняя от себя недавние воспоминания, которые помнил в мельчайших подробностях.
— Я все же настаиваю, что бы мы прошли в конфессионал. Так будет лучше.
Марта покорно опустила глаза, не смея спорить. В конце концов, возможно ему уже осточертели её слезы и ему придется только делать вид, что он её слушает. Опустившись на жёсткий стул, Марта набрала полные легкие  воздуха, чувствуя что смелость покидает ее.
— Меня целовал мужчина. Целовал и трогал, а я не дала ему должного отпора. Не нашла столько силы, чтобы противостоять его рвению.
Слезы все- таки хлынули из глаз, и девушка склонилась к своим коленям.
— Ты хранишь в своем сердце любовь к этому мужчине? Твои помыслы...
— Он целовал меня силой, — сквозь рыдания оборвала его девушка. — Он применил силу, сжимал руки, а я была слишком слаба, позволив ему запятнать свою честь. 
— Тогда, тебе стоило обратиться в полицию.
— Нет, — Марта всхлипнула, скорее от обиды к тому, что сейчас, он не успокаивает ее, не жалеет.
Она же за этим пришла. Глупая, маленькая девочка, которая верит, в то, что только он может подарить ей покой и умиротворение.
— Я не понимаю, чем я могу помочь, — все так же холодно и отрешенно прозвучало сквозь деревянную перегородку.
— Я всю свою жизнь мечтала о том, что мужчина, которого я так желаю, будет первым и единственным. Я ждала этого. Смиренные верующие не ждут так второго пришествия, как этого ждала я. Я верила в то, что настанет день и он сможет простить меня. А теперь... Зачем я нужна ему теперь? Я опорочена и грязь эту не смоет ни простая вода, ни освященная. Скажите, монсеньор, есть ли смысл жить дальше? У меня и так ничего не было, кроме одержимой любви и вечной верности. Теперь у меня и это забрали.
— Ты раскаиваешься в содеянном? — Спросил Кристиан, подавляя желание прокашляться. В горле невероятно першило.
— Я не могу сказать, что считаю во всем произошедшем виноватой только себя, — начала было Марта, крепко сжимая подол своего платья.
— Есть только один способ получить прощение.
— Да! Раскаиваюсь! Тысячу раз раскаиваюсь, если именно это необходимо для того, чтобы ты простил меня, — выкрикнула девушка, глотая слезы.
— Тогда предайся мукам покаяния, небеса даруют тебе прощение, и отпущение. Примкни к молитвам.
— Снова муки? — Марта горько усмехнулась, — не кажется ли вам, святой отец, что с меня их достаточно?
— Человек волен строить судьбу самостоятельно, но вынужден получать по заслугам. Господь не дарует искупление большей платой, чем способен дать  человек.
— Хватит говорить со мной таким языком! — Не выдержав прокричала Марта, и её крик раскинулся под высоким сводом.
— Может быть, Бог и не требует лишнего, может быть, все кто сдались и сложили руки, зря вспоминают его с досадой в сердце, может быть, виной как раз становятся те, кто занимает его место, автоматически становясь самым важным на свете? Может быть, это они ломают чужие судьбы, истязают своим упрямством, подталкивают связать петлю из своей жизни, чтобы засунуть туда голову, и превратить её в бесконечный круг издевательских пыток? Почему в ад попадают самоубийцы, а не те, кто толкнул их к смерти, и стоит ли боятся неминуемого ада, если здесь уже все выгорело? Если здесь пусто? — Марта прижала к груди руку, громко всхлипывая.
— Ты играешь со мной в ужасную игру. Режешь скальпелем, который я добровольно дала тебе в руки, а моя любовь, словно насмехаясь их тут же залечивает. Я живу в бесконечной боли. Что мне нужно сделать чтобы проиграть?!! Потому что на выигрыш я уже не надеюсь!
— Это все пустое многоглаголание. Ты скорее пришла не за покаянием, а за оправданием. Я не могу тебе этого дать.
— Нужно было отдаться ему. Да! — Марта посмотрела сквозь решетку, пытаясь уловить хоть малейшее изменение в лице Кристиана, — мистер Самбер был прав. Я глупа. Глупа до безумия.
— Тот визит ничего не значил, — коротко проговорил монсеньор, все-таки решившись сказать главное.
Если убивать надежду, так молниеносно. Ни к чему ходить вокруг да около, подбирать слова и пытаться быть тактичным. Небо никогда не рухнет на землю, а он никогда не будет с ней.
Истина. Простая истина.
— Я пришла к тебе, потому что мне было плохо. Я раскрыла для тебя руки, а ты без особого сожаления вогнал в запястья гвозди, — девушка усмехнулась.
Слезы совсем пропали из глаз, будто она и не плакала все это время. Бездонные вселенные в ее зрачках затягивали, лишая кислорода.
— Я назначаю тебе епитимию. Воздержись на время от причастий, молитв и земных поклонов. Это не наказание, Марта. Это средство, для получения полного прощения. Исповедь окончена.