Исповедь Самбервилля

Глава 12.

Алекса направлялась в сторону храма и заметно нервничала. Она совсем не любила такие места, места, куда не приходят счастливые или здоровые.
Распахнув тяжелую дубовую дверь, девушка прошла вдоль длинных лавок, которые в это время суток пустовали. Что ж, оно и лучше. Это ли не мечта каждого прихожанина, явиться в церковь и побыть с богом один на один?
Алекса встала на колени, читая импровизированную молитву, и из глаз ее брызнули слезы.
— У вас что-то случилось? Я могу помочь? — Окликнул рыдающую девушку мужчина, в рясе.
Алекса даже протерла глаза, что бы получше рассмотреть его. Ей показалось, что его лицо ей точно знакомо. Где-то она его уже видела. Но где ...
— Святой отец, моя подруга, она умирает. Болезнь отнимает ее силы, с каждым днем ей становится хуже и хуже. Она очень хотела прийти, но ей нельзя, — Алекса тяжело всхлипнула, и слезы снова хлынули из ее глаз.
— Как я могу к вам обращаться? — Спросил Кристиан, склонившись над девушкой.
— Меня зовут Алекса, монсеньор, но это будет неважно уже совсем скоро. Если она не придет в себя, если я не увижу в её глазах жизнь, я не смогу простить себя...
— Назовите её имя, я прочту молитву за ее здравие... Господь всепрощающий, он не оставит никого без своей заботы.
— Ее зовут Марта, — всхлипнув произнесла девушка, — только не прогоняйте меня, я знаю что вы отлучили её от храма, знаю, что вы не пойдете на последнюю исповедь о которой она так просит, позвольте хотя бы мне молить всех святых не оставлять нас в таком горе.
— Что с ней? — Между бровей святого отца, пролегла глубокая морщина, когда он подхватил девушку под локти, поднимая с колен.
Все встало на свои места, он вспомнил, где, когда и главное с кем, он видел  рыжеволосую девушку.
— Я не знаю монсеньор, — вздохнула Алекса. — Она не позволяет вызвать врача, и уповает только на Бога, который должен облегчить её муки.
Возможно, что сейчас, пока мы разговариваем с вами, ее уже нет в живых.
— Но я не понимаю, — Кристиан потер переносицу.
— Вы должны ей помочь, — Алекса больно вцепилась в его руку, — вы же проводник. Вы должны провести ее светлую невинную душу, в мир, который навсегда лишит ее боли. Моя девочка безгрешна, монсеньор, я клянусь.
Алекса прижалась к его плечу, рыдая навзрыд.
Кристиан резко поднялся с лавки, покидая девушку. Схватив свое пальто, он вышел на улицу через черный выход, уповая только на одно: что он успеет. Успеет попрощаться, успеет сказать то самое главное, что давно должен был сказать.
Мелкий снег неприятно бил по лицу, но ему было наплевать.
Подозрения о том, что она все время боролась с тяжёлой болезнью, скрывая от него это, закралось в душу Кристиана, ряса как-то особенно тяжело ощущалась на его плечах, колоратка, сжимала шею холодным удавом. Разве так пристало вести себя святому отцу? Не он ли должен нести в мир всепрощение?
Талый снег неприятно хлюпал под ботинками, когда он не разбирая дороги, направлялся к дому, в котором беспомощно его ждала она.
Зажав кнопку звонка, Кристиан напрягся. Что если ему не откроют, не впустят на порог, лишат шанса точно также, как это сделал он?
Но замок изнутри щелкнул, и он увидел на пороге Марту. Ее светлое лицо было без грамма косметики, прямые черные волосы спадали на плечи. Если бы с её образа рисовали иконы, каждый священник рисковал бы переступить грань первозданного греха. Не сотвори себе кумира, — эта заповедь, просто перестала бы работать.
— Кристиан, — прошептала она, — простите, монсеньор...
Марта отошла в сторону, пропуская мужчину внутрь, и закрыв дверь, поспешила пройти к дивану, на который устало опустилась.
— Твоя подруга, Алекса, была у меня, — проговорил он, внимательно вглядываясь в печальное лицо девушки.
— Я говорила ей, что этого не следует делать, — с придыханием проговорила Марта.
— Что с тобой? Расскажи мне, — он присел рядом, склонив свою голову.
Совсем рядом.
Так, что было слышно дыхание.  Приятно и волнующе.
Слишком опасно.
Тишина повисла в воздухе, и девушка, собираясь с силами, прикрыла глаза.
Густые ресницы медленно опустились, касаясь щек, губы слегка приоткрылись.
Если бы ее последней волей был бы поцелуй, он бы смог отказать? Внезапная мысль пришла ему в голову. Порочная и запретная. Смог бы он отказать умирающей. Смог бы он отказать ей?
— Я хочу, что бы ты...
Марта открыла глаза, видя его лицо всего в пару сантиметров.
Искушение на грани смерти.
Если бы она попросила его поцеловать ее, он бы сделал это? Сейчас, когда она умирает на его руках? Марта была уверена, что нет.
— Прости меня, Кристиан. Прости меня, если можешь.
— Я простил, давно простил, — он безоговорочно закивал, обнимая своими ладонями ее лицо.
— Не только за то, что я делала и говорила до этого, но и за то, что, возможно, сделаю ещё... Я прошу, дай мне слово, Кристиан...
— Я обещаю.
Кристиан был слишком напряжен, нехорошее предчувствие дышало ему в затылок.
— Не я делала этот выбор, не все такие сильные как ты, и могут противостоять тому, что сильнее их... — Марта потерлась щекой о его руку, впитывая в себя нежность. — Я исправно молилась, исправно соблюдала пост, старалась не делать никому зла, но это сильнее меня. С каждым днем, от меня остается все меньше и меньше, а после того, как ты окончательно закрыл дорогу к себе, я и вовсе чувствую как слаба. Разве любовь, это не то, что даётся свыше? Не ради нее стоит жить, рожать детей, встречать каждый новый день с улыбкой?
— Марта, мы говорили уже с тобой об этом, — священник убрал свои ладони, поднимаясь с дивана.
Все это снова выходило за грани, выбивало его из колеи.  Улыбчивый черт, зазывая протягивал ему мохнатую ладошку, призывая прыгнуть в бездну.
— Ну убей тогда меня! Убей!
Марта приподняла подушку, доставая оттуда широкий кухонный нож. — Вонзи в самое сердце, прекрати страдания. Я настолько слаба без тебя, что мне не под силу сделать это самой!
Широкая серебряная ручка, мерцала, подсвеченная огромной люстрой, своими отполированными бликами.
— А если не можешь, тогда не прогоняй. Не отталкивай от себя. Подскажи как мне излечиться от этого. Потому что, эта болезнь, неисцелимая и неистребляемая. Я унесу её с собой в могилу, потому что, нам там самое место.
Руки Марты дрожали, сжимая рукоять. Она видела его перед собой, совсем близко, и слезы застывшие в её глазах, делали его образ ещё прекраснее.
Не отдавая себе отчёта, она потянулась к нему, закрывая глаза. Будь что будет, если и на этот раз она окажется отвергнутой, она уже точно не будет знать как жить.
Пухлые губы коснулись плотно замкнутых, запрещающих целовать их.
Смутило ли это Марту?
Не сейчас.
Девушка прикусила его нижнюю губу, открывая для себя путь в рот. Ее язык проник вглубь, стало так горячо, так волнительно, что она задрожала, испытывая неведомую волну блаженства, крепко обхватила его ворот, когда почувствовала, что сильные руки пытаются оттолкнуть ее.
Прекратить поцелуй. Нагло вытолкнуть ее из райского уголка, прямиком в преисподнюю. Нет. Ни за что.
Неведомая мощь охватила Марту, она пригвоздила его к себе сильнее, чем на распятии.
— Что ты делаешь? — Наконец звонкая пощечина вернула ее реальность, заставила посмотреть на свой поступок совсем иначе.
— Люблю. Я люблю тебя, — она попыталась снова приблизиться, но эта попытка была жестко пресечена.
— Тобой движет не любовь, Марта. Тобой движет похоть. Грязный разврат, желание погрязнуть в грехах, не оставляя себе более права на прощение. Тебе не поможет ни исповедь, ни покаяние, потому что ты — зло.
— Если я и зло, то это только твоих рук дело, — в отчаянии проговорила Марта.
В её глазах залегла такая вселенская печаль, что на мгновение показалось, сломала её окончательно.
Так бывает, когда на твоих глазах, человека сбивает поезд. Ты все еще тянешься рукой по инерции в его сторону, из твоего рта льется беззвучный крик, но глаза уже становятся стеклянными, в них отображается вся необратимость, вся застывшая боль, которая больше никогда не выберется из-под толстого стекла.
— Я сожгу сегодня все свои иконы и молитвословы. Отрежу  волосы и уничтожу все платья, войду в местный бар и предложу любому желающему меня трахнуть. Ну раз уж я зло, ну раз уж я такая плохая,  какой смысл мне продолжать что-то доказывать тому, кто плевать на меня хотел?!!
— Не обязательно бросаться из крайности в крайность,  чтобы обрести баланс. Святое Писание, не должно страдать от земных страстей, оно способно остановить тебя перед ошибками, которые ты неминуемо сотворишь отвернувшись от Бога.
— Перестань! — Марта закричала, хватаясь за голову. — Перестань говорить со мной заученными фразами!
Ей было так тяжело, как никогда, и если бы Кристиан в эту же минуту вызвал экзорциста, способного облегчить её одержимость, она была бы благодарна, даже если бы обряд убил её.
— Самбер хотел взять меня силой. Думаю, сегодня же, я приду к нему сама и дам, то, чего он хотел. Да, я так и сделаю.
— Марта, любовь — это не кратковременные утехи, не удовлетворение тела. Это нечто большее, сакральное, тайное. Любовь долго терпит, милосердствует, не бесчинствует и не мыслит зла, — Кристиан схватил девушку за руку, прижимая к себе.
Он коснулся ее разгоряченной щеки, куда совсем недавно приложилась его ладонь и понял, что сам окончательно запутался.
— Любовь — это то, чему невозможно дать определения. То, что берет верх над разумом, не позволяя ему больше работать. Если человек в состоянии холодно рассуждать, и раскладывать все по полочкам, это значит одно: он не любит!
И дело совсем не в том, что находясь в такой близости, я могу думать лишь о твоих губах и прикосновениях. Это не та животная похоть, которую ты мне приписываешь. Просто это единственный известный мне способ, поступок, который заставит чувствовать тебя ближе. Запрети мне все это, просто позволь быть рядом. Разреши превратиться в молчаливую тень, которая часами будет иметь  возможность смотреть на тебя, без права прикосновений, и я приму даже это, как великий дар, потому что рассудок мой молчит.
— Я не...
Кристиан опустил руки, впервые почувствовав бессилие.
Он устал. Устал быть «сверх», устал отключать чувства, действовать, как того требует святое писание. Зачем нужно было всю жизнь стирать колени, возносить глаза к небу, считать себя особенным, приближенным к господу, служить ему, что бы в конце концов, почувствовать вселенскую слабость и желание упасть на колени, но только не для того, что бы выдать очередную молитву, а для того, что бы маленькое зло, которое тонкой иглой пустило по венам сладкий грех, приласкало его?
— Я не могу запретить тебе что- то. Я уже пытался. Как видишь, ни к чему хорошему это не привело. Ты затеяла опасную игру, привлекла в нее совершенно посторонних людей. Марта, твоя подруга знала, на какой бессовестный обман она идёт?
— Я попросила— она сделала. Не обязательно искать во всех поступках великий смысл.
Марта отошла от Кристиана обхватывая себя руками.
— Ты думаешь мне приятно ощущать то, что только одно моё существование тебе в тягость? Или же наоборот? — В глазах девушки вспыхнула надежда. — Может ты так боишься встреч со мной, потому что понимаешь, что чувствуешь тоже самое?
В ответ Кристиан лишь шумно выдохнул. Он и так позволил себе много лишнего. Очень много. Питать надежду той, которая никогда не достигнет своей цели, ради временного удовлетворения, было бы не правильно. Нужно уметь правильно расставлять точки.
— Нет, Марта. Я далек от страха. Единственные муки, которые вызваны в моем сердце, это сожаление. Сожаление, что я не могу помочь тебе, ни одним из известных мне способов.  Сожаление, от того, что я причастен к твоей беде, но любовь к женщине, как к единице, как к избраннице мне чужда. И это не изменится никогда. Ты должна понять это, принять, и простить меня, если тебе это угодно.
— Но я все равно буду ждать, пока ты передумаешь! — Марта в отчаянии крикнула свой ответ в спину монсеньора, впивая ногти в ладони, вынуждая себя остаться стоять на месте.
— Доброй ночи.
Монсеньор схватил свое пальто, которое бросил на журнальный столик, и вышел из дома.
В душе пылал огонь. На смену  вечному спокойствию пришли неведомые ранее ощущения. Чужеродные, будто железный имплантат в теле.
Они дали в дар ему крылья за спиной, но наложили запрет на полет.  У него открылось шестое чувство, а он не знал, как им пользоваться правильно. Он мог дышать, лицезреть, слушать, но как отгадать вечную загадку земной жизни, где отыскать священный Грааль? Этого Кристиан не знал. Марта подобно опытной ведьме, наложила на него проклятие, которое не в силах снять ни молитвы, ни святая вода. Марта дала ему ничего, а взамен забрала все.