От выстрела до выстрела

11

- Мирон, - тихо произнес Ваня.

- Что? - отозвался мужчина, взглянув на него.

За стеной безразличия, надменности и хамства, за голубыми глазами, которые никогда не пускали ни одну слезу, что-то ломалось. С треском, с грохотом разрушался его Вавилон, пробивая стенки внутреннего ада, вымазанного ядовитой жвачкой с привкусом денег, крови и алкоголя, с запахом дорогих сигарет и парфюма, со звуками рычания двигателя автомобиля, его глухого смеха и женскими стонами. Потому что он с рождения в аду, потому что вся его жизнь - путь от первого круга с девятому.

- Взрыв в кафе, где обычно обедает Кира с Крис и Женей, - проговорил Евстигнеев.

Федоров подскочил на ноги, побежав к выходу.

- Чего замер? Там и твой предмет обожания, - крикнул агент.

Его пытались ломать сотни раз разные вещи: Адамсон, враги, бывшие друзья, обстоятельства, жизнь, биполярное расстройство - никому это не удавалось сделать лучше, чем Ломоносовой. Она не добивалась этого, принимала таким, какой Янович был: ее все вполне устраивало - Окси сам складывал иголки, сплевывал яд, прятал раны и больные места. Ей не стоит знать, сколько в нем дерьма, ей не стоит знать, что Мирон будет выть, как бродячий пес, побитый жестокими детьми и истекающий кровью, если снимет свой хитиновый покров и окунется в Мертвое, как и он внутри, море.

- Оператор, - произнес мужчина. - Дорогу к тому кафе. Живо.

- Все перекрыто, - ответила девушка. - Вы не сможете туда подъехать.

- Я сам знаю, что я могу, а что нет, - вдавив педаль газа в пол, сказал Федоров. - Твоя работа - очищать мне трассы, а не указывать на мои возможности.

- Маршрут очищен, - выдохнула она.

У агента длинные когти, острые клыки, злые глаза, выпотрошенное тело с торчащими костями и сломанным скелетом, потому что Янович - это проклятие, это демон, это скромный и домашний Дьявол, которому сломали иссиня-черные крылья. А еще он кусается больно и смертельно: в нем слишком много яда.

- Опубликован список жертв, - оповестил Рудбой.

- Не нагнитай, - попросил Окси.

Внутри рвался шелк. Внутри лопались капиляры. Внутри просто умирало все, что только могло. Больно. Мучительно. Медленно. Мирон резко остановил машину, выскочив из нее, а на крики полицейских коротко ответил:

- MI-6.

Перед ним лежали тела, накрытые белыми простынями, окруженные врачами и оцеплением, дабы зеваки и особо впечатлильные не попадали в обморок - на месте кафе остались лишь руины. Мужчина медленно прошел мимо трупов, глядя на цвет волос каждого, пока не наткнулся на до боли родного и знакомый русый хвост - только вот его хозяйка все еще шевелилась, по крайней мере, дышала. Мирон слишком сильно любил её, чтобы так легко отпустить, а еще он любил себя, чтобы дать ей умереть первой и заставить его страдать, поэтому и кинулся к телу, не обращая внимания на крики врачей. Без нее в один прекрасный день Федоров бы перевернул всю мебель в доме и написал бы ее имя на стене. Чем-то красным. С металлическим запахом и привкусом. Мирон слишком сильно любил Киру, чтобы не сойти с ума после смерти.

- Она еще жива.

Жизнь - это кома, и Янович мечтал бы проснуться, проебав свой осознанный сон. Окси сбивал за нее кулаки в драках, ловил пули, предзначенные ей, окружал заботой настолько, насколько мог, но не спрятал от своего прошлого: оно идет в комплекте с ним.

- Ваня, вызывай отряд спасателей.

Евстигнеев только кивнул, достав телефон, когда Мирон взял девушку за холодную руку. У него начали слезиться глаза то ли от дыма, то ли от того, что внутри него все еще оставались крупицы человека, который чувствует. Наверное, первое, потому что грусть-тоску-печаль агент привык топить: надевать камень на шею и отправлять на дно бутылки с алкоголем, но мог и задушить: закрывал внутри своего ада и пичкал сигаретами, пока не начнет кружиться голова.

- Скоро приедут, - оповестил Рудбой, не подходя к нему близко.

Кира всегда поддерживала Мирона. Всегда прощала, даже когда не должна прощать, знала, что ему сказать, дабы утихомирить, понимала его и не мешала, если в этом была необходимость. Она успокаивала Федорова, но в то же время бросала вызов - и для нее агент всегда хотел стать лучше.

- Я знаю, что я ужасный человек, я в курсе, - произнес Янович одними губами. - Я натворил столько дерьма, но... Не уходи от меня.

Мужчина всю жизнь был один даже в огромной толпе - больше не хочет - только при самом ужасном развитии событий никого другого Янович не сможет полюбить. Самое, наверное, странное в этой ситуациии: он чувствует, как у него внутри скулят демоны, как гремят цепи, но ничего не делает. Похуй. Отпускайте всех. Сейчас великий и ужасный Оксимирон абсолютно беспомощен, как ребенок. Он не может ничего сделать в борьбе со смертью. Нет, не со своей - с кончинчиной того, что является его самым большим прегрешением, и ради чего Федоров готов отдать остатки своей души.