Сухарики с корицей

IX

В кромешной тьме обморока меня вновь поджидали видения - все менее и менее приятные с каждым разом. Нет, мне не было приятно осознавать, что Джози Митчелл плачет в одиночестве, брошенная в огромном пустом холле, я ненавидел это ощущение горячей слезы, катившейся по детской щеке, потому что знал его сам. В детстве, а тем более позже, плакать особо не приходилось: наверное, ещё с первого месяца жизни я понял, что мать не выносит надрывного детского крика, тихих всхлипов, жалоб - если они исходили от её единственного отпрыска, разумеется. С героями своих любимых сериалов же она могла и всплакнуть за компанию. Если я плакал, значит, мне было в самом деле горько, и мелкие злые мысли, заменявшие мне, старавшемуся быть незаметным, ругательства, уже не помогали. Но есть, есть на свете вещи хуже щемящего чувства одиночества и обжигающе горьких слёз, которыми оно изливалось наружу. Вы когда-нибудь чувствовали себя убийцей?

В густом от влаги осеннем воздухе висит резкий солоноватый запах. Ощущение такое, что я попал в мясной отдел на крытом рынке - самый отвратительный, вечно смердящий. Здесь куриные тушки не затянуты в полиэтилен, а мясная нарезка не спрятана в герметичном контейнере. Вот они, холодные, но ещё не совсем мёртвые. Вся жизнь, вся боль выходит из этих обрубков чьей-то плоти через багровые прожилки, растекается по металлическому поддону и капает на пол, поднимается в воздух и заполняет собой ноздри так, что становится невозможным вдохнуть полной грудью, этот запах - слизняк, лезущий в глотку. Трупы так не пахнут. Так пахнет оборванная жизнь. Я не вегетарианец, нет, но порой убийство животных кажется на самом деле отвратительным - потому что оно такое грязное, такое дурнопахнущее... Но избегать этого слишком трудно. Ходить вдоль полок супермаркета добрых полчаса, читать состав всего, что собираешься отправить в рот (а вдруг там затаился коварный желатин?), тоскливо выбирать между двумя единственными вегетарианскими позициями в меню (одинаково отвратительными)... Несколько тысяч жизней, окончивших свой путь искорёженными золотисто-бурыми кусочками нарезки на почти стерильно блестящей поверхности моей тарелки, определённо стоили этого. Так будет проще, так будет удобнее.

Впрочем, сейчас мысли о вегетарианстве посещают меня настойчивее, потому что крови вокруг слишком много. Всю жизнь я был эдаким убийцей-посредником, тем, кто просто платит за оборванные жизни, и не испытывал угрызений совести из-за этого, как и подавляющее большинство людей, которых я знал. Это нормально, столетиями было так положено - сильный убивает слабого, даже если в том нет особой нужды, а если добычи слишком много - её всегда можно просто утилизировать, опустив в контейнер для биоразлагаемых отходов. Была, конечно, в университете одна девушка: пристраивала щенков, кормила кампусных кошек, говорят, даже держала некоторое время лисёнка, спасённого с меховой фермы. Никто не воспринимал её всерьёз, и это правильно, я думаю. Она пошла наперекор существующим нормам, и это не походило на бунт - скорее, выглядело глупо, как если бы человек извлёк из своего чизбургера котлету и принялся ворковать над ней. Здесь - другое. Здесь свинцовое небо давит сверху, едва сдерживаемое тонкими ветвями деревьев, давно оголившимися под октябрьским ветром, а колени упираются в мягкую и липкую глину, смешавшуюся с опавшими листьями; колени в намокших джинсах мёрзнут. Вязкая, даже какая-то жирная кровь обволакивает пальцы, капля щекотно скатывается в ложбинку ладони, ещё пара отрывается от кончиков пальцев и летит, точно в замедленной съёмке, куда-то вниз. Главное - не смотреть туда.