Не будь дурой

Сожалеть не о чем

  Слёзы в подушку не помогали справиться с этой бесконечной болью. Зато подушка помогала заглушить дикие рыдания, чтобы их не услышала мама. Вот только она всё равно пришла.

— Что случилось, доченька? — я слышу её непривычно ласковый и встревоженный голос и сильнее вдавливаю лицо в подушку. Только этого мне сейчас и не хватало. Заботы.

Не нужно обо мне заботиться, ведь я сама во всём виновата.

Я чувствую, как кровать продавливается под маминым весом. Она ложится рядом и кладёт тёплую руку мне на дрожащее плечо. Я всё ещё всхлипываю и не хочу говорить.

— А ты всё-таки влюбилась, — задумчиво и очень грустно говорит мама, поглаживая меня по спине. Меня начинает клонить в сон, но я заставляю себя бодрствовать, чтобы узнать, что ещё она скажет. — Как бы я тебя не оберегала, маленькая Таечка всё же влюбилась в одного из этих плохих мальчиков.

— Мам, ты не виновата, — между всхлипами говорю я, поднимая голову и смотря на неё. Удивляюсь, как много морщин появилось на бледном лице.

Меня снова тянет хорошенько поплакать. Конечно, в этом не виновата мама, это ведь не она бегала за тем, кому она не нужна. Это только я, это всё я.

— Нет, милая, виновата. Моя миссия — оберегать тебя, дать тебе хорошее воспитание и образование. А со всеми этими скандалами с папой я совсем забыла о тебе. Прости меня, моя хорошая.

Она говорила так ласково, так нежно, словно мне ещё три годика. Но сейчас мне это и нужно было. Я почувствовала, что проваливаюсь в сон.

— Когда-то я тоже так была влюблена. Бегала, как дурочка, за тем, кто вновь и вновь отталкивал меня, но мне казалось, что всё ещё не кончено, что он даёт мне надежду, что, может, он полюбит меня когда-нибудь... И вот что из этого получилось с твоим папой. Я как была ему не нужна, так никогда и не буду.

Я хотела что-то ответить, но больше не могла.

* * *

Я делала уроки в своей комнате, когда внезапно прозвенел звонок в дверь. Это был один из тех редких дней, когда отец был дома. Только теперь мама ушла по «делам», потому что не могла выносить его холодное присутствие. Она сказала, что ненадолго, но прошло уже два часа. И я даже не знала, что лучше — быть с папой и совсем не разговаривать с ним или же с мамой, которая постоянно кричит на меня. Хотя сейчас уже гораздо меньше — она даже разрешила мне бросить музыкалку, но репетиторов заставила оставить, потому что экзамены.

— Тая, это к тебе, — закричал отец из прихожей, и я услышала удивление в его голосе.

Кто же это мог быть?

Приподняв брови, я встала, разминая спину, и пошла в прихожую. И тут же чуть не лишилась чувств. В дверном проёме стоял замявшийся Игнат, а рядом с ним отец, прожигавший его подозрительным взглядом.

Я сглотнула вязкий комок слюны и задрожала. Я не могла смотреть на него, просто не могла. Руки снова задрожали, и я сцепила их в замок и резко выдохнула. Успокойся, успокойся. Отец отошёл поодаль и встал там, намереваясь слушать весь наш разговор.

— Папа, ты не мог бы оставить нас? — хрипло спросила я, а потом прокашлялась.

Отец, наградив Игната тяжёлым взглядом напоследок, зашёл на кухню. Я понимала его подозрения. Игнат не внушал доверия. Не у меня точно. Теперь нет. И никогда более.

Передёрнув плечами, я подошла к двери. Но не стала приглашать его внутрь, даже встала чуть подальше от него. Мой взгляд дёргался от моих рук к его ботинкам, и наоборот, но выше я смотреть просто физически не могла. Мне чертовски страшно, а ещё больно, очень больно.

В голове тут же вспыхнули картинки его диких глаз и грубых рук, как он кричал на меня и разорвал кофту.
Снова захотелось плакать. Держись, Тая, только не при нём.

— Тая, я, в общем, я... — он тяжело сглотнул. Его голос всё время прерывался. — Я хотел извиниться.

Я тут же подняла голову от удивления. Рот у меня сам собой приоткрылся. Лицо у него было усталое, печальное, виноватое. Словно бы он действительно раскаивался. Я чувствовала в нём искренность. А может, просто хорошо играл. Я заметила огромный синяк у него на скуле и вопросительно посмотрела на него.

— Ударился об косяк после твоего ухода. Карма, — он криво ухмыльнулся, но тут же снова стал серьёзным. — Я понимаю, что сейчас тебе очень сложно мне это простить. Но, пожалуйста, хотя бы попытайся. В оправдание скажу, что я совсем не хотел этого, вообще. Я мало что помню сейчас из того, что было. Алкоголь — тяжёлый алкоголь, всегда на меня так действует. Я становлюсь невменяемым, творю ужасные вещи, а потом ничего не помню.

Я заворожённо смотрела на его печальные, просящие глаза и понимала, что не могу ему отказать. Но пока не могу простить, только не сейчас.
Но мне стало тепло.

Игнат хотел взять меня за руку, но я отшатнулась. Только не прикосновения. Он усмехнулся с горечью.

— Понимаю, заслужил. Ты можешь дать мне пощёчину, если хочешь. Только не молчи, скажи что-нибудь, хоть что-нибудь, пожалуйста.

Я молчала. Снова не смотрела на его лицо. А потом тихо сказала:

— Просто уходи сейчас.

Я не сказала, что я подумаю. Не сказала, что уже всё решила. Не сказала даже, что я всегда прощу его, чтобы он ни сделал. Особенно, когда он так искренне просит прощения. Моё сердце снова начинало таять, но мне всё ещё было слишком больно. Слишком невыносимо. Слишком холодно и невозможно с ним находиться.

И он понял. Просто ушёл, посмотрев на меня долгим, полным вины, взглядом.

А отцу сказала в ответ на его расспросы:

— Это брат одноклассника, домашку просил...

Вот так легко ложь стала слетать с языка.

* * *

Угольный гриф карандаша со злостью ломается об бумагу, оставляя на ней чёрный след. Одноклассники, сидящие впереди, недоумённо оглядываются. Я вздыхаю, пытаясь унять сердцебиение и разбежавшиеся в разные мысли, уже который урок, уже в который день не дающие мне покоя. Не думать об этом — дома, в школе, на репетиторах — казалось, стало невозможным.

Беру в дрожащие руки стёрку и тру, тру до дырки в тетрадном листе. Закусываю губу, но избавиться от этих чёртовых мыслей не могу.
И если бы я могла — написала бы об этом на каждом миллиметре своей тетради по геометрии, но всё, что мне было позволено — это только держать это в голове. И похоже, зря, потому что это начинало сводить меня с ума. Иначе как объяснить те странные выводы и решения, которые у меня уже давно крутились в башке, ожидая своей реализации?

И, кажется, сегодня тот самый день икс.

Когда прозвенел звонок, я, даже не мешкая и ни на секунды не задумываясь, побросала учебники в портфель и поспешила в раздевалку. Эсемеской убедилась, что мамы дома нет — она пошла в больницу, у неё какие-то проблемы со здоровьем на фоне депрессии. В раздевалке, когда я уже надевала куртку, меня-то и встретила толстушка Толстова, моя единственная приятельница и по совместительству староста класса.

— А ты куда собралась? — с удивлением спросила она, рыскаясь по кармане своей куртки, а потом закидываю жвачку себе в рот.

Я вздохнула и подошла к ней, беря две её ладони в свои руки. Она ещё недоумённее взглянула на меня.

— Понимаешь, Оль, для меня это очень важно, — сказала я, покусывая губы с волнением. — Я чувствую, что если я этого не сделаю сегодня, то потеряю кое-что... очень чудесное в моей жизни. Впервые в жизни я сделаю что-то, что поможет мне удержать это!

Впервые в жизни я такая решительная и такая общительная, что даже поделилась этим с не очень близким мне, в общем-то, человеком. Но Цветкова всё поняла, кажется, потому что кивнула и поспешила на урок, пообещав меня прикрыть. Я, улыбаясь, поспешила.

Да, конечно, у меня возникали мысли, что это может быть неправильно. Что это может быть рисково, и, что я, может, в очередной раз испорчу себе жизнь, что, возможно, это приведёт к печальным последствиям. Только беда — я всё решила ещё тогда, когда он извинился. И чтобы смириться со всем, окончательно простить его и осознать две вещи, мне понадобилось достаточно много времени. Первая — он искренне раскаивался. Я это чувствовала. И это растапливало моё сердце, заставляло совсем забыть о том страшном вечере. А вторая — что я действительно люблю его и что я не потеряю его. Пока нет. Я не могу отпустить его, как бы логика внутри меня не орала и не билась башкой об что-то желательно потвёрже.

Около дверей подъезда мне очень повезло. Я встретила Игната с двумя пакетами из «Пятёрочки» и пытающегося открыть дверь. Ну и замечательно, мне не придётся за ним идти в квартиру. Главное — сразу, чтобы не испугаться, вот прямо сейчас...

— Игнат! — закричала я издали, подбегая к нему и помогая открыть дверь, сама удивляясь своей смелости. Действительно, даже не успела вдохнуть, чтобы набраться храбрости.

Он удивлённо посмотрел на меня, проходя в квартиру. А потом улыбнулся на лестничной клетке. Радостно, словно увидеть меня — действительно было приятной неожиданностью. И ещё... Я слишком долго ощущала это чувство — и ощущаю до сих пор, постоянно — чтобы я могла распознать его в чьих-то глазах. В глазах Игната, серых и грустных, я видела надежду. И я собиралась оправдать её.

— Игнат, — ещё раз произнесла я, лаская его имя на своём языке, и прикоснулась к его руке. — Я хотела тебе сказать. Я подумала, что прощаю тебя. Я поняла, что ты не специально, ты не хотел этого. В смысле, это ведь алкоголь, да?

— Да, — улыбаясь, сказал Игнат. Я увидела в его улыбке что-то ещё, что не смогла определить. — Я не хотел этого. Определённо.

— Так вот... — продолжила я, внезапно смущаясь. Краска бросилась к щекам, и я опустила взгляд к переминавшемуся носку ботинка. — Может, ты зайдёшь ко мне? Я приготовлю горячий шоколад, я помню, что ты его любишь... Это ненадолго, и ты, если хочешь, можешь отказаться...

— С чего бы мне отказываться? — внезапно перебил он меня с улыбкой. Странной. Какой-то неуверенной. Не... такой. Но я не стала зацикливаться на этом. Он ведь... рад, я видела по глазам. — Я с удовольствием отведаю твоего горячего шоколада, малышка.

* * *

Всё вроде бы нормализовалось. Вроде бы. Единственное, что меня удручало — то, что приходилось обманывать мою и так покошенную сейчас маму, чтобы встречаться с Игнатом. Чтобы иметь возможность быть хоть несколько часов в неделю с ним. Чтобы хоть несколько часов в неделю быть по-настоящему счастливой.

Я ходила на его вечеринки — единственное место, где я могла с ним видеться. Он сам меня приглашал теперь. Я обзавелась некоторыми знакомыми, и многие знали о том, что я с Игнатом. Знали, что я с ним, а он со мной.

На самом деле, я не знала, какие у нас отношения. Но мне этого за глаза хватало. Игнат не бегал от меня, не общался с девушками, во всяком случае, при мне. О, и мне этого хватало. Я этим упивалась. Не могла насмотреться на его серые глаза, не могла надышаться тем воздухом, которым дышал он. И меня это сводило с ума — я постоянно удивлялась — как такое чудо вообще могло произойти со мной? Как такое прекрасное волшебство могло достаться мне, простому, заурядному нечту?

Сейчас я сидела на диване, в самый разгар вечеринки. Рука Игната уже привычно лежала на моём плече, а мой бок прижимался к его тёплому боку, пока он болтал с кем-то, попивая из банки с пивом. Я же, закусив губу, пялилась на время на экране моего телефона. Я уже довольно долго сижу вот так вот здесь, на этом диване, перекидываясь с кем-то пару слов и разговаривая с Игнатом. О чём мы разговаривали? У нас было не так много общих тем — какие-то фильмы, какие-то книги, обсуждали тех или иных знакомых — и я не могла отделаться от липкого противного ощущения, что ему со мной скучно. Пыталась придумать какие-то другие, более интересные темы в отчаянии, но в голову ничего не приходило. И вот так мы и сидели — я в телефоне, он со своими друзьями, сохраняя видимость, что со мной. Беда в том, что мама даже за это долгое время не пыталась позвонить или узнать, где я. Да, я ей сказала, что я иду к Оле Цветковой, но...

Я даже хотела, чтобы она позвонила и загнала меня домой.

Я счастлива. Я ведь счастлива? Правда же? Я ведь с Игнатом и мне вроде бы хорошо. Это то, что я хотела. Так почему же мне так... пусто? Как будто я получила совсем не то, чего жаждала. Подделку, бракованный товар — но не то, что нужно.

Вдруг дверь в гостиную с шумом открылась, и сюда зашёл Даня, которого я ни разу не видела во все эти вечеринки. Гости его все приветствовали, он же хмуро что-то отвечал. Игнат тоже засмеялся и направился к нему, оставив меня тут, неспособную пошевелиться.

Что первым делом замечаю я — огромный, уже пожелтевший фингал на левом глазу парня. Что первым делом замечает Даня — меня. Он ещё сильнее хмурится, как будто не ожидал меня тут увидеть, а потом поджимает губы, а на его скулах ходят желваки, словно он недоволен.

Мне хочется сжаться в маленький комочек, когда Даня идёт прямо сюда и садится рядом со мной, скрещивая колени. Он выглядит совсем расслабленным, но я искоса вижу, как напряжена его челюсть. Я же, в контраст ему, совсем не могу пошевелиться, словно окаменевшая в углу дивана и не способная произнести ни слова. Я всё ещё помнила, как мы в последний раз поссорились. Я ещё помнила, когда он увидел меня, когда я убегала от Игната в тот злополучный вечер.

— Так он перед тобой извинился? — вдруг спрашивает Даня, резко поворачивая ко мне голову. Смотрит своими зелёными глазами — один из которых заплыл — так пронзительно, что я не могу отвести взгляда, хотя очень хочется. — Почему ты здесь находишься вообще, как, почему? Я не понимаю, совсем не понимаю, кажется, ничего в этой жизни. Может, ты меня просветишь, дорогая мисс Всепрощающий Альтруизм? Или, может, мисс Люблю-до-гроба-не-могу?

Его голос звучит сердито, но я сейчас злиться не могу. Лишь смотрю в его полыхающие злым огнём глаза и почему-то ухмыляюсь. Как-то устало. А потом медленно говорю, заученными фразами из своей души:

— Он извинился, потому что действительно чувствовал вину. Игнат не хотел этого делать, он мне объяснил, поэтому ты напрасно...

И вдруг умолкла, поражённая внезапной догадкой, пришедшей ко мне в голову. Такие моменты редко бывают в жизни — но если бывают, то всегда верно, в точку, и вовремя. Помертвевшими губами я тихо спросила, заставляя сердце биться:

— Это ведь не ты заставил его извиниться? Я помню, ты ведь был тогда и всё видел.

Я прикоснулась к его синяку пальцем, сама не зная, почему подумала об этом. Просто вспомнила синяк на скуле Игната, когда он пришёл ко мне извиняться и его нелепое «ударился об косяк». Даня, сцепив челюсти, отшатнулся. Я резко убрала руку.

— Хотел бы я сказать, что нет, — насмешливо и так непривычно зло сказал он. — Тебе ведь это не понравится, да, влюблённая «птичка»? Принц оказался вовсе не принцем. Только... знал бы я, во что это выльется, знал, бы что ты снова прибежишь к нему, ободрённая малейшими проблесками «чувств», никогда бы этого не сделал. Так что живи теперь с этим.

И встал, уйдя куда-то. Я же не могла ни пошевелиться, ни вдохнуть. Снова стало больно. Вспомнилось и его выражение лица, как будто сожалеющее, когда я приглашала его к себе. Теперь-то я понимала, что извиниться он хотел, потому что его заставил Даня, и из-за того, что действительно чувствовал себя виноватым (я склонялась к этой мысли, хотя и не была уверенной), а вовсе не потому, что любил меня. На самом деле он и не жаждал продолжать со мной общение, пока я вновь не влезла. Шикарно. Чудесно. Совсем не больно. Совсем не выворачивающе наизнанку.

Но я не успела даже подумать, не успела начать сожалеть ни о чём, потому что Игнат вернулся ко мне с выпивкой и широкой ухмылкой на губах. Он сел ко мне, обняв, и всё снова стало, как тогда.

И тогда я поняла, что выбор уже сделан. Решение принято. У меня есть Игнат, и неважно каким образом.
Сожалеть не о чём.