Не будь дурой

Борец за любовь всей своей жизни

  На самом деле это было сложно. Под кожей у меня словно завёлся моторчик, и теперь она беспрестанно зудела. Мне хотелось... я даже не знала, чего мне хотелось. Наверное, снова почувствовать эту бесконечную эйфорию, когда кажется, что твоё тело тебе не принадлежит, когда единственное, о чём ты думаешь: «Вау, это единороги там, под потолком?»

Я помнила. И несмотря на то, что Игнат ввёл мне совсем немного наркотика — я даже не знала, какого — мне хотелось, нестерпимо так хотелось ещё.
И это пугало меня до чёртиков.

— Милая, о чём думаешь? — я вздрогнула, снова возвращаясь в нашу кухоньку, где мама испытующе смотрела на меня и насмешливо била ложкой о кастрюлю. Смеяться не хотелось вовсе. Я отвела глаза.

— Да так, опять об этих экзаменах задумалась, — тихо сказала я. Да. Я превращаюсь в наркоманку, мам, скажи? Мама, прости, что не оправдала. Прости, что я такая.

Под кожей у меня вечно шоборшилось ещё кое-что. То, что мне не давало покоя с того самого утра — когда я, беспрестанно качающаяся, с огромными мешками под глазами, пугающе бледная и ошалевшая, зашла на кухню и взглянула в мамины глаза. Стыд.

Она тогда ничего не сказала, я ведь предупредила, что «ночую у Цветковой», но посмотрела на меня так, что казалось невозможным не заплакать и не умереть от собственной никчёмности. «Какая же ты дочь?» — вот что говорил её взгляд.

С тех пор прошло ровно три дня, а ощущение постоянного напряжения и одновременно сонливости продолжало сводить меня с ума. А ещё бесконечная боль. Я избегала встреч с Игнатом, потому что боялась, потому что в голове у меня творилось непонятно, и, казалось, само тело говорило о том, как это неправильно, находиться так долго без Игната.

Потому что это было действительно невозможно. Неправильно. Меня словно вдавливали в тисках, лишая снова и снова возможности дышать. Нужен. До чёртиков нужен, иначе я задохнусь. Глупо, неправильно.

Поэтому на четвёртый день своего затворничества дома — были каникулы, и мне не нужно было идти в школу — я всё же решилась и позвонила в эту уже ненавистную мне, но оттого не менее желанную дверь. Как всегда, вечеринка, вызывающая на лице только горькую почему-то усмешку. Как всегда, меня не позвали. Даже не соизволили позвонить. Вместо этого я, снова унижаясь, стою за дверью.

Внезапно накатило это состояние усталости, когда твоё агрегатное состояние того и гляди станет газообразным. И внезапно захотелось бросить всё к чёрту, захотелось пнуть чёртову дверь так, чтобы кости в пальцах ног переломались, захотелось уйти и не глотать это зловоние среднестатистического подъезда. Захотелось... свободы.

Но я, чувствуя себя тяжёлой-тяжёлой, продолжаю стоять и ждать, когда моё божество, мой смысл жизни, мой мир соизволит открыть мне дверь. Закрываю глаза, убеждаю себя, что мне это надо. А надо ли? Даже больно не становится — только слёзы всё равно закипают. Мне всего лишь хотелось, чтобы он любил. Чтобы он, моя недостижимая звезда, была со мной. Но где он, мой маячок в темноте?

— Эй, Тай, ты чего тут стоишь и не заходишь? — весёлый голос Игната вдруг садится на уши, заполняет всю мою голову, когда мне хочется только тишины. Я слышу звуки бурной вечеринки. И думаю — когда наступил тот момент, когда мне нужно убеждать себя, что я этого хочу?

— Привет, — выдыхаю я и сама слышу в моём вздохе горечь, обречённость какую-то. Послушно вхожу с ним в квартиру. На автопилоте раздеваюсь, на автопилоте прохожу в тёмную гостиную. На автопилоте здороваюсь на фоне грохочущей музыки так, что и сама себя с трудом слышу, а в голове появляется ехидный смешок, когда замечаю их презрительные усмешки. Мол, получила своё?

Чего я добилась, входя в эту компашку? Добилась уважения, нашла новых друзей, удовольствия?
Конечно. Да. Без сомнения.

И снова эта горечь, заставляющая меня цепляться за руку Игната, когда мы вместе садимся на диван. А я так и вижу боковым зрением, как смеются его друзья, глядя на меня. Плевать. Как же сейчас плевать.
Я просто хочу доказать, что мне это нужно.

Я прижимаюсь к его боку, как брошенный, ищущий ласки котёнок, а взамен получаю только удивлённый взгляд. Не отталкивает. Только почему-то это не приносит прошлого успокоения. Я лишь прижимаюсь к нему крепче, обхватываю его плечо своими руками, кладу голову на него. Вдыхаю знакомый запах, а сама дышу прерывисто, а сердце стучит-стучит-стучит в глотке. Тепло.

Мне это нужно. Точно нужно. Правда ведь?
Потому что если нет... всё зря.

— Ты чего, малышка? — спрашивает Игнат, пока я закрываю глаза, закусываю губу, борюсь с чем-то мне непонятным и пытаюсь разобраться в себе.

— Игнат... а я же тебе правда нравлюсь? — с тяжёлым сердцем спрашиваю я, поднимая голову, чтобы встретиться с удивительно серыми глазами. Спрашиваю наивно-наивно, глупо, но по-другому не умею. Простите.

Дура. Дура ты и есть, больше никто.

Его глаза начинают бегать, и я впервые вижу, как он закусывает губу. Но напряжённого взгляда не отвожу, упрямо пялюсь на него, жду ответа до остервенения. Потом он тоже смотрит на меня, уже по-другому, ласково, мол, что за вопросы? Целует меня в макушку, а потом говорит:

— Конечно, нравишься, глупышка.

И вот это приносит мне облегчение, словно я снова нашла свою соломинку. Но подумать об этом не успеваю, Игнат вдруг вскакивает и уходит, крича напоследок:

— Пойду я потанцую, что-то засиделся!

С собой не зовёт.

И я снова одна.
Одна.
Одна-одна-одна.

Даже не больно уже — ну что за глупость, крутящая меня в воронке и вечно приводящая к точке отчёта? Просто почему-то хочется усмехнуться и затянуться чем покрепче. Честно, не больно. Спокойно даже на душе. Привычно тяжело, привычно устало — но спокойно.

Так и сижу на диване, обводя пальцем узоры на обивке. Не знаю, сколько проходит времени, да и, честно говоря, всё равно. Но в какой-то момент мне надоедает слушать таранящие уши басы, и я иду в спальню Игната, надеясь найти там долгожданную тишину. А может, даже заснуть.

Но вот только нахожу я совсем не это.

В комнате дерутся Игнат и какой-то незнакомый парень. Игнат с остервенением бьёт его снова и снова по лицу, но парень вырывается и, схватив голову Игната, со всего маха долбит её об шкаф.

Я замираю на секунду от ужаса, в ушах у меня вата. Но как только Игнат очухивается, его глаза становятся ещё злее, чем были, а сам он что-то кричит, я, не думая, с криками прекратить подбегаю к ним и тут же получаю кулаком от Игната по лицу. Он ударил меня, ни на секунду не задумываясь. Даже не поглядев на меня.

Мне становится так больно, что слёзы из глаз текут не переставая. На скуле, наверно, будет синяк. Но не это меня волнует. Игнат. Меня. Ударил.

Я не дышу, я даже думать не могу. Во мне лишь упрямая пустота и бесконечный страх. Я рыдаю, размазывая слёзы по лицу. Как он посмел? Почему? Почему не посмотрел, что это я? Я вроде и понимаю, что в драке люди забываются, колотят без разбора, понимаю, что сама дура, сама полезла, но эти мысли никак не выходят у меня из головы. Мне становится так больно и остро, что я ни о чём другом думать не могу.
Это же я. Это ведь я. Я должна быть исключением? Должен же он был хотя бы посмотреть, кого бьёт, я же была с другой стороны.

Но очевидно, я чего-то не понимаю. Не заслуживаю. Во мне зреет истерика, когда я, пячась, натыкаюсь на кого-то сзади. Это Лена, невозмутимо сидящая в кресле с сигаретой и наблюдающая за дракой. Я рвано вдыхаю. Хочу кричать, когда слышу звуки ударов. Хочу зажмуриться. Хочу ударить Лену, ничего не предпринимающую.

— Сама виновата. Сама влезла в гущу событий, сама и огребла. Нечего теперь сопли размазывать, — говорит она, переводя взгляд на меня. Я подпрыгиваю на месте, икаю, зажмуриваюсь, а потом продолжаю реветь, как маленькая испуганная девочка. Даже не слышу, как у неё самой дрожит голос, как дрожат её руки, как дрожит она сама — я ничего этого не вижу.

Мне лишь саму тошнит от себя, но ничего поделать не могу. Продолжаю рыдать и вздрагивать от каждого вскрика. А потом сама истерично ору Лене в лицо:

— Почему ты ничего не делаешь? Почему не остановишь их? Они же убьют друг друга!

Она усмехается как-то нервно, выдыхая дым. Потом осторожно обходит их и запирает дверь изнутри.

— Лучше уж друг друга, чем кого-нибудь ещё.

— Что ты делаешь? Зачем закрыла дверь? Что это значит? — продолжаю орать я, рыдая. — А если я захочу выйти?

— Не неси хуйни, — парирует она спокойно. Но я вижу, как она бледна и как старается не смотреть на дерущихся. Мой мозг хоть и отказал, в нём всё же прыгает больная мысль — почему она сама не уйдёт, почему здесь? А потом я смотрю на закрытую дверь и всё понимаю. И меня тошнит ещё больше.

Она страж. Защитница. И Игната, и всех, кто снаружи.

— Зачем тогда припёрлась и кинулась их разнимать? Раз уж пришла, смотри, будь добра. И поверь, раньше никто никого не убивал. Обойдётся и теперь.

Меня приняли в их мир.
Я отхожу в дальний угол, прячусь. И продолжаю рыдать, не зная, что делать. Затыкаю уши руками. Игнат, зачем, почему ты это делаешь?

— Борец за любовь своей жизни, — слышу ядовитый и горький шёпот Лены. Сначала сердце ёкает и наивно так — а вдруг за меня? Но потом мой взгляд падает на тумбочку. Пакетик с серым порошком.

И я мгновенно всё понимаю.
Борец за любовь своей жизни. Не за меня, нет. За пакетик с кокаином.

То, что я чувствовала в тот момент, я запомню на всю жизнь. Я и сама толком не поняла, что это. Только то, что оно накинулось на меня, как лавина, оглушило. Выкинуло на берег, лишив кислорода под водой. И выживай теперь, как хочешь.

Отошедши, я сажусь около Лены, стараясь не смотреть на разворачивающееся действие. И тихо прошу, вытирая слёзы ладошкой:

— Расскажи.

Она испытующе смотрит на меня.

— Подрались из-за наркоты. Скоро разнимутся, и как ничего не бывало. Такое периодически случается, когда он под кайфом. Свирепеет. Становится не в себе. Кажется, ты один раз такое наблюдала. Но несравнимо с этим, да?

Я отрешённо киваю и снова зажмуриваюсь.

— Но... зачем ты здесь?

Она смотрит словно вдаль, её разум не здесь. На её лице печаль.

— Я его лучший друг.

— Но зачем тебе присутствовать при этом?

— Знаешь ли ты, что бывает после того, как он выпустит пар? — остро спрашивает она. — Он либо хочет бить кого-нибудь ещё — но меня никогда не трогает, поэтому я не боюсь, если тебя это волнует, либо его рвёт и ещё что похуже. И во втором состоянии без посторонней помощи он откинется. Тебе, как никому, должно быть это известно.

«Тебе, как никому, должно быть это известно».
Эти слова эхом звучали в моей голове, заглушая все остальные мысли. Мне это было известно. Я всё ещё помнила тот день, когда я баюкала его, говорящего какую-то чепуху и извивающегося, в своих руках. Слишком хорошо помнила. Боль отошла на второй план, сменившись вдруг апатией.

Внезапно послышался какой-то стук, а потом тишина. Мы с Леной одновременно сорвались с места. Тот самый парень лежал на полу, а под его головой расплывалось красное пятно. Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Перевела взгляд на Игната в полной тишине. Тот самоуверенно улыбался, очевидно, мало понимая, что происходит, достал из кармана парня пакетик и закинул в рот, а потом отключился, улёгшись рядом с парнем.

Я задрожала. Я пискнула. Слёзы снова покатились из глаз. Неужели... он убил человека?
Даже подумать об этом было страшно.

— А такое бывает? — хрипло спросила я, а потом неожиданно взвизгнула. Истерика. — Надо вызвать полицию! Срочно!

Лена прикрыла глаза, погрузила пальцы в длинные волосы, прерывисто вздохнула. Я видела, что она тоже напугана до смерти, но старается держать себя в руках. Бессмысленно. Всё бес-смы-слен-но!

— Срочно надо перестать паниковать, — сказала она прерывающимся голосом и подошла к незнакомому парню. Пощупала пульс на запястье. Нагнулась к его лицу. Облегчённо выдохнула. — Жив. Он жив.

Я тоже облегчённо выдохнула, а потом осела на пол. Из меня высасывались все силы. Я безучастно наблюдала за тем, как Лена подняла его голову и рассматривала его затылок. Затем она деловито сказала:

— На шее большой рубец, из которого и шла вся кровь, вероятно, от удара в шкаф. А отключка — это уже от столкновения с полом. Сотрясение, скорее всего.

— Откуда ты знаешь? — шёпотом спросила я, отказываясь верить в происходящее. По сравнению с возможной смертью, все эти повреждения — просто ерунда.

— Учусь на медицинском, — последовал краткий ответ. Затем девушка встала и ушла, бросив короткое: — Я за медикаментами.

Я лишь сидела, тихо всхлипывая, стараясь не смотреть на два неподвижных тела и не зная, что делать. Боже. Что же делать?
Мне уже не так страшно, но дышать всё равно трудно.
Я соучастница.

— Я приведу его в чувство, а ты вытри кровь, — с этим словами в меня бросили мокрую тряпку. Я смогла пошевелиться, только когда Лена за ноги утащила его подальше, оставляя кровавый след.

Пытаясь не смотреть на Игната, я трясущимися руками вытирала тёмную жидкость. Я не видела, что делала Лена, но через секунду раздался стон. Потом тихий голос Лены:

— Не двигайся, сейчас я дам тебе...

А через миг парень, заковыристо ругаясь, шатаясь и едва не врезавшись в стену, наградил меня напоследок злым взглядом и вышел, громко хлопнув дверью. Сглотнув, я переглянулась с Леной.

Я их часть. Я часть этого мира.
Хотя меня никто и не спросил.