Не будь дурой

(Не)герой

  Надежда. Она толкает людей на самые глупые, самые безрассудные, самые кощунственные поступки в их жизни. И всё ради того, чтобы почувствовать облегчение, ощущение, что всё это не напрасно. Чтобы утешить саму себя.

И именно это чувство двигало мной, заставляло всю ночь сжимать до побеления костяшки пальцев. Вспоминать выражение его лица. Я и сама не знала, что это было. Я знала его от силы две недели, но уже леденела кровь в жилах. Сна не было совсем. Я жаждала увидеть его. Увидеть его реакцию на мою записку. И этот маленький огонёк внутри... он не давал мне покоя. Мысли вертелись каруселью в голове, образы заставляли стучать сердце быстрее. Вот он улыбается, протягивает руку, произносит своё имя, спрашивает, как зовут меня. Говорит, что давно хотел бы пообщаться со мной. Всё это выдумано, по-детски, как влюбляются только пятиклассницы. Но я ведь и никогда не влюблялась, верно?

(Похоже, всё бывает в первый раз).

А потом я покрывалась холодным потом, и что-то легонько резалось внутри, когда я вспоминала ледяной и презрительный взгляд блондинки. И тогда возникали сомнения... Но я тут же легкомысленно отгоняла их, снова погружаясь в свои мечты. Заснула я только под утро. А когда проснулась, совсем ничего не помнила их своего сна, но у меня стойкое ощущение, что там было что-то хорошее. В зеркале на моём лице то и дело расплывалась улыбка, противореча всему моему состоянию.

Всё будет хорошо. Непременно будет. Правда же?
Я верила. До смазанных слёз, до крика, застывшего в глотке — я верила. И хотелось бесконечно кричать в пустоту, спрашивая один и тот же вопрос — всё же наладится? Он... примет меня?

— Что-то ты сегодня какая-то радостная, — ворчит мама на кухне, и даже это не может испортить мне настроения. Маме самой плохо, вот и ей не нравится наблюдать, как кто-то другой был счастлив.

А я ведь и не была счастлива. Просто на подъёме, просто с глупыми мечтами, лелеянными где-то глубоко внутри, которым я не позволю разбиться в любом случае. Я была на нервах. Ожидала чего-то нового, того, что изменило бы мою жизнь.

Я как-то дёргано пожимаю плечами и вылетаю из квартиры раньше обычного, даже не попив кофе. Руки у меня чертовски дрожат, а мысли путаются.

Вот он. На месте. Только не один. Целует вчерашнюю блондинку прямо около своей двери. Её руки обвиваются вокруг его голого торса, как удавки, и мои уши наполняются её стонами. Такими... похотливыми. А потом она отстраняется от Игната, увидев меня, и тычет пальцем:

— Вот, эта самая девочка, которая передавала тебе записку.

Её взгляд даже не презрительный — равнодушный, в них виден лёгкий интерес. Ведь она наверняка прочла её и не поняла ничего. Прочла моё излияние, состоящее всего из одного слова.

Я знаю его две недели. От силы две недели. Я говорю себе это в сотый раз, стоя на краю пропасти. Но это не помогает, какой бы разумной я себя не считала до этого. Это не помогает, когда он смотрит на меня тем самым взглядом, как будто не может вспомнить. А потом, когда в серых глазах мелькает узнавание, на губах появляется лёгкая улыбка.

Я думаю — как можно улыбаться, когда я почти за краем? И главный вопрос — как можно влюбиться только лишь по взглядам?

— Какую записку? Может быть, ты мне скажешь, птичка?

И подмигивает. В своей обычной манере. Будто не видит, как меня плющит. Будто не видит, что я от боли еле дышу, похоронив свои мечты за плинтусом.

Я что-то невразумительно пищу и бегу к лифту. Не могу здесь находиться, воздух слишком узкий, слишком... близкий к ним. Соломинка, я же за тебя цеплялась. Получается, всё не так? Дрожащими руками два раза нажимаю на кнопку и влетаю в лифт. И уже там позволяю себе сползти по стенке.

Хотела сохранить свои мечты? Подавись, Тая, грёбанной реальностью. Подавись и сломай себе шею, разбившись о холодный кафель при падении.

* * *

Я хотела его ненавидеть. Правда-правда. Честно признавалась себе, что единственное, где мы можем взаимодействовать — в лифте. Но что-то обрывалось каждый раз, когда я видела его в лифте. Он всё так же подмигивал, всё так же водил разных девушек в дом, всё так же устраивал свои чертовски громкие вечеринки. Я потеряла счёт своим мантрам. Своим попыткам вернуть свою разумность. Я летела стремительно и быстро, сгорала стремительно. Я лишь маленькая девочка, которая хочет счастливого конца, которая любит ванильное мороженое и малиновые закаты. Которая хочет любви и свято верит, что когда-нибудь её получит.

И где-то внутри всё равно сохранилась вера, что может быть, ну пожалуйста, пусть эта любовь будет от него. Даже несмотря на всё.

Я наблюдаю за облачками пара из своего рта. Холодно, чертовски холодно. Тишина, не слышно даже шума машин на соседней дороге. Посильнее натягиваю шапку на уши, тяжело вздыхая. Музыкалка. Как обычно.

Дом совсем близко. И вдруг... что-то. Просто шорох кустов. Просто какой-то низкий голос оттуда. И моя тревога нарастает. С каждым шагом идти становится всё труднее. Дыхание со свистом вырывается из груди, когда я вижу выходящих из кустов Стаса и его компанию. Всё это время они лишь прожигали меня злыми взглядами, но ничего не делали. Я догадывалась, что они что-то предпримут в конце концов.

Я на секунду прикрываю глаза. От испуга моё тело перестаёт слушаться меня, а в глазах всё как будто сужается. Я заставляю себя обернуться. И я собираюсь бежать, я действительно хочу убежать. Но некуда — часть его компашки уже перекрыла мне путь.

Мир словно замедляется. Я в бессилии кусаю ногти, глядя, как они ко мне приближаются. Пожалуйста, не надо. Мне хочется умолять. Мне хочется быть жалкой. Но у меня нет такой привилегии, потому что язык будто прилип к нёбу — и всё, что я могу — только наблюдать. Быть безучастным свидетелем, но одновременно и причиной.

— Ну что, малышка, доигралась? — Стас противненько хихикает, потирая ладони. Я сглатываю. Совсем не успеваю понять — как они оказались рядом так близко? Они окружили меня плотным кольцом. Меня тошнит от их предвкушающих взглядов.

Тошнит. Страшно. Противно. Бедная, бессильная, бесхребетная Тая. Глупо, до безобразия тупо.

— Думаешь, смогла бы просто переждать бурю?

Я по наитию закрываю глаза, начиная считать. Раз. Два. Три. Почти получается отгородиться от этого липкого страха и его голоса. Как вдруг тут появляется ещё один. Низкий, с бархатными нотками, глубокий. Подозрительно знакомый.

— Что вы здесь забыли, ребятишки? — презрительно, безразлично, словно режет ножом какую-то ткань. И он и правда словно разрезает мой миокард, до того больно это ощущается. Почему, чёрт возьми, так? Почему, чёрт возьми, стоило мне услышать его голос, я снова это ощущаю? Ощущаю, как падаю.

Мои глаза сами собой раскрываются, и я чувствую, как они увлажняются. От резкой боли, от резкой... надежды.
Да. Снова.

Стас дерзко говорит:

— Мы заняты важным делом. Обсуждаем кое-что с моей девушкой. Говорим, как любим её. Не советую вам мешать, дядь.

«Дядя» подходит ближе и тут замечает меня, зажатую в самом центре. Оглядывает их знакомым безразличным взглядом, а потом говорит, кивая на меня:

— Советую тебе получше стараться, мальчик. Твоя девушка плачет.

Я с удивлением трогаю мои влажные щёки. И не заметила, как плакала. Стас с ненавистью косится на меня, а потом на Игната. Тот стоит с таким видом, будто происходящее его совсем не касается. Не смотрит ни на кого, лишь чего-то молча ждёт. А я всё никак не могу поверить, что он здесь стоит. Ради меня. Я смотрю на него, как на своё единственное спасение, последнюю соломинку, восьмое чудо света, и в голове снова звучит голос матери.

Тая, разве ты не понимаешь? Неужели не видишь, насколько ему плевать на тебя? Неужели не видишь, насколько он не для тебя?

Я его, впрочем, игнорирую. Мне это почему-то доставляет какое-то удовольствие, вот так смотреть на него и думать о нём. Падать в этот омут. Может, всё же он моя соломинка? Пожалуйста. Пожалуйста, пусть это будет так.

Стас, видимо, решив, что-то, отзывает свою банду и, напоследок наградив меня ненавистным взглядом, уходит. Мы с Игнатом, не сговариваясь, бредём к дому. Я молчу, мне как-то неловко и странно. И совсем не больно. Я снова надеюсь. Ну что за дура?

— Спасибо, — тихо говорю я, когда мы подходим к дому. Мой голос тише шелеста ветра, но на большее меня не хватает.

Игнат, кажется, понимает. Усмехается, а у меня сердце стучит намного быстрее, когда он смотрит мне прямо в глаза. Серые, с льдинками. Я даже не могу опустить взгляд. Он меня слишком притягивает. Слишком. И я не могу сопротивляться, даже пошевелиться не могу.

— Мы незнакомы, птичка, — говорит он, а потом затягивается. Я смотрю на свет от его сигареты, который быстро потухает. Втихаря вдыхаю запах дыма. Мне это нравится чуть больше, чем слишком. — Игнат.

Он не протягивает мне руку или что-то в этом роде, но это делаю я с одним коротким словом:

— Тая.

Он со своей издевательской ухмылкой пожимает её. Я своей обмороженной кожей чувствую кожу от его перчатки, и даже сквозь это меня пронзает током, прямо как в любовных романах. И становится трудно дышать. А потом я краснею, быстро вырвав руку. Снова чувствую себя маленькой девочкой — слишком всё глупо.

Мы молчим, а я смотрю на него по-прежнему поражённо. Я чувствую себя ослеплённой. Мне хочется кричать о помощи, но, кажется, единственный, кто хочет помочь мне, стоит сейчас передо мной и выдыхает дым, глядя в пустоту. Мне хочется знать, о чём он думает. Мне всё хочется знать. И я бы спросила, обязательно бы спросила. Если бы не робость, сковавшая всё тело. Это не та, к которой я привыкла. Она... иная, почему-то нравится мне.

Он замечает мой взгляд. Смотрит мимолётом, а потом улыбается, слегка приблизившись ко мне:

— Ты должна понять, птичка, я не герой. Не нужно так смотреть на меня, словно я принц в сияющих доспехах. Я не твой рыцарь, скорее, тот, кто запрёт тебя в замке. И то, что сегодня было, всего лишь случайность.

И я внимаю каждому его слову. Даже верю ему, потому что, кажется, сам он в них верит. Я и сама знаю — это всего лишь случайность, не следствие долгой и вечной любви ко мне. Но всё равно мне хочется улыбаться, петь, смеяться, и сердце сбивается со своего ритма, когда он так близко. Я думаю даже сказать ему — слишком поздно ты одумался предупреждать меня. Надо было делать это, когда мы ещё встретились впервые. Но и тогда это мало что бы изменило.

Прости, Игнат. Ты тот человек, которому я теперь поверю в любом случае. Ты моя соломинка, даже если сам не знаешь об этом.