Не будь дурой

Не парить нам в этом космосе, малышка

I will be waiting here for you, my wildest wind, can blow tomorrow.
IAMX — Wildest Wind
Я буду ждать тебя здесь, мой дичайший ветер, который может подуть завтра.

Это уже стало моим обычным состоянием. Нормальным. Это нормально — постоянно дрожащие руки, постоянно вздрагивающая шея от того, что, может быть, я всё-таки встречу его на лестнице. Посмотрю в глаза, скажу что-нибудь. Вот только я не встречала. Я лишь ждала.

И не дождалась.

Две проклятых чёртовых недели, в течение которых мне пришлось терпеть сочувствующе-насмешливые взгляды Светки, мол, я тебе говорила. А мне не надо всего этого. Мне нужен просто он. Мне не нужны учебники и логарифмы нескончаемым потоком, мне нужно почувствовать его холодные пальцы в своей руке. А вместо этого я пью горький чай без сахара на кухоньке Светки с отсутствующим выражением лица и дрожащими от холода руками. Светка это замечает.

Я вообще не знаю, что я делаю у неё. Мне претит наше общение, и вообще тошнит меня от неё, но мне нужно хоть с кем-то говорить изредка.

— И чего ты тут сейчас с кислой миной сидишь? — она, кажется, больше не может терпеть. И я не могу её за это винить — саму тошнит от этого.

Но всё равно почему-то сержусь на неё.

— Так мне уйти? — спрашиваю я пустым голосом, игнорируя ор голосов в голове, требующих придушить её, и вскакиваю с места. Табуретка падает. Светка с невозмутимым лицом поднимает её.

— Только если ты сама хочешь, — отвечает она, рассматривая свой маникюр. — Я просто пытаюсь в тебе разобраться, знаешь ли. Это не так-то просто. Прям хоть фильм снимай или книгу пиши, ей-богу.

— Так не разбирайся, если сложно, — огрызаюсь я. — Кто тебя просит?

Светка смеётся.

— Надо же, посмотрите на неё, какая грозная. Что же ты при своём красавчике язык в жопу засовываешь? И да, ты сама приходишь сюда. Значит, тебе нужно, чтобы в тебе разобрались, раз сама не можешь.

Я молчу, стряхивая пальцем крошки со стола. Почему-то от Светки выслушивать правду больнее, чем от кого-либо. Даже от Лены, чёрт возьми.

— И вот что я думаю, — продолжает соседка. — Ты не ешь, не пьёшь, не разговариваешь, даже учиться нормально не можешь. Ты похожа на скелет, — в подтверждение она схватывает моё запястье. Обхватывает двумя пальцами, даже пробел остаётся. Я молча отбираю руку, покраснев. Ну да, похудела немножко. — Это уже сумасшествие какое-то. Но тебе его надо остановить, Тай, потому что я чую, что ничего хорошего от этого не будет. То, что сейчас происходит, походит на затишье перед бурей. И меня это пугает до чёртиков. Не общайся с ним, пожалуйста.

Я замерла. Всё моё тело пронзило словно током. Руки задрожали сильнее, а в горле застрял ком.

— Повтори ещё раз, — шепчу я, схватившись побелевшими костяшками за край стула, чтобы не упасть.

— Любовь должна приносить счастье, радость, а тебя это только истощает. Ты ему не нужна. Не общайся с ним, не говори, не думай. Брось его.

Стало почти невыносимо. Это звучит так больно, так невероятно, но, господи, так правдиво. По-настоящему. Вот оно — положение вещей.
Да только мне это не надо.
Я выживу на своих иллюзиях, только дайте мне Игната. Выживу, питаясь святым духом, только дайте мне Игната.

Я снова вскочила с места, не думая ни о чём. В голове только набатом орало: «Игнат, увидеть Игната». Нужен-нужен-нужен, немогузадыхаюсьоИгнат.

— Проклятая девчонка, всё делает наоборот, — услышала я тяжёлый вздох напоследок.

Только меня это уже не беспокоило. Сердце стучит-стучит лихорадочно-невозможно, лишая меня возможности всего, кроме бежать. Единственное, что я слышу — стук сердца в ушах и эхо от моих торопливых, бешеных шагов по лестнице. Мне нечем дышать.
Игнат, Игнат, Игнат.

Раз он не хочет меня искать, я сама найду его.

Подбегая к заветной двери, я вдавливаю указательный палец в звонок так, что фаланга хрустит. Я звоню, звоню, звоню. Не знаю, сколько проходит времени, но никто не открывает. У меня истерика, у меня глотки воздуха застревают в горле, у меня злые горячие слёзы, текущие по щекам, смешиваются с бесконечными всхлипами.

— Открывай, открывай, чёрт возьми! — ору я, не сдерживая себя больше. Я даже не думаю, что мама может услышать и прийти сюда. Игнат, мне нужен Игнат, так нужен, что вкус крови на губах не останавливает.

Я тараню дверь кулаками, а потом и ногами, сбивая носки сапогов. Но похуй, как же похуй. Только бы открыл, только бы взглянуть на него. И я едва не вваливаюсь вовнутрь, когда дверь, наконец, открывается. И я столбенею, стоит мне только увидеть, кто открыл.

Лена. Кто бы сомневался.

И я бы хмыкнула, если бы не всхлип не сорвался с губ в этот момент.

— Я думала, это очередная шлюха Игната со своими угрозами, — поёт девушка, спокойно смотря на меня. Она спокойна, а я в таком отчаянии, что, не задумываясь, придушила бы её.

— Единственная шлюха здесь только ты, — шиплю я, поражаясь своей наглости. — Мне нужно к Игнату, пропусти меня.

У меня нет времени удивляться, но я бы и не удивилась, честно. Я уже поняла давно, что даже если он вытрет об меня ноги сто раз, я всё равно приду к нему в сто первый.

— Воу-воу, полегче, клуш, — я поджимаю дрожащие губы, когда слышу это нелепое прозвище. — И тебя совсем не напрягает, что здесь я, шлюха, то бишь? Ты дошла до крайней степени сумасшествия. — Где-то мы это уже слышали. — Только он правда не может, придётся попозже прийти.

— Что с ним? — требовательно спрашиваю я.

— То, что хорошим девочкам и вообще никому видеть не стоит. Поверь, тебе и правда не понравится. И я бы позвала тебя, если думала, что твоя светлая невинность спасёт его из тьмы и всё такое, образумит его, но, как видишь, я тебя не зову.

В голове всё смешалось. Смешалось моё сумасшествие, смешались ужасные возникающие картинки Игната, бешено колотящего кулаки об стену в кровь. И тогда я уже действительно ничего не понимала.

— Плевать, веди меня к нему, — хрипло говорю я, не в силах избавиться от наваждения. — Я выведу его к свету.

— Сама-то слышишь, как, блядь, наивно это звучит? Это тебе не сопливый фильм, где ты и он в главной роли, — фыркает Лена. — Лучше послушайся...

Как жаль, что сегодня я не в настроении слушать советы.

Отталкиваю её плечом и решительно иду в гостиную, откуда доносится звук битого стекла. Меня шатает, словно пьяную, и я едва не врезаюсь в стену. Они смыкаются вокруг меня, и я с большим трудом заставляю оставаться себя в сознании. Надо было поесть.

Картинка в моей голове мало чем отличается от реальности. Всё вокруг разбито — журнальный столик перевёрнут, вокруг разбитые осколки от бутылок, чем-то воняет. Кресла лежат в углу с отломанными ножками. А посреди всего этот великолепия сидит Игнат. В одних джинсах, без верха, и несмотря ни на что, у меня всё равно перехватывает дыхание, и мне до невыносимого хочется к нему прикоснуться. Голова у него опущена, а в руках бутылка чего-то алкогольного, из которой он попивает с прикрытыми глазами. Я замечаю кровь на костяшках пальцев и содранную кожу на них.

Сначала я бегу к нему, вспоминая нашу прошлую встречу. Я так хочу помочь ему, что тихонько, но как же больно что-то щемит внутри. А потом, подходя ближе, я снова чего-то боюсь. Шаг замедляется. Этот не тот Игнат, который был со мной в кофейне и который нежно целовал меня. Это тот незнакомец, циничный и насмешливый, от которого вечно несёт холодом. Я робко останавливаюсь, когда от него остаётся всего два шага.

— Ну что же ты встала, птичка? — он резко поднимает голову, и я пячусь, увидев сумасшедшие глаза с покрасневшими белками и леденящую кровь улыбку. — Не бойся, дорогая, я ведь не кусаюсь.

И хохочет. Я вздрагиваю. Нет, это не он, не тот Игнат, которого я люблю.
Люблю. Мне хочется попробовать это слово на языке, но я сейчас лишь испугана. Разрываюсь между двумя желаниями — сбежать и спрятаться в своём мирке и подойти к нему и поцеловать, укрыть от всех бед, как любящая мамашка.

— Что случилось? — шепчу я, разглядывая погром. Мне кажется, он похож на ветер, разрушительный и громкий. И сейчас он летает над руинами того, что уничтожил. Мне бы бояться его, но я боюсь того, что он улетит. — Почему... всё так?

Он встаёт. Его шатает и, недолго думая, я подлетаю к нему и схватываю его за талию, поддерживая. Он горячий, а сейчас мои руки холоднее льда. Я чувствую от него острый запах чего-то неприятного, и не алкоголя, но не отпускаю, прижимаюсь сильнее. Он явно что-то употреблял. Я не могу сейчас его бросить.
Любить — это же принимать человека со всеми его недостатками, так ведь?

— Отойди от меня, я чё, маленький? — орёт он внезапно мне на ухо и отталкивает меня вдруг окрепшей, сильной рукой. Так, что я отлетаю назад и ударяюсь спиной обо что-то твёрдое. Кресло. Я встаю и обнимаю себя руками, снова ощущаю закипающие слёзы на глазах. Дрожу. И что мне теперь делать? Я не могу уйти, не могу, просто не могу оставить его в таком состоянии. — Почему ты вообще обо мне печёшься, как будто я сокровище какое, блядь?

Я молчу, что он для меня гораздо больше, чем сокровище. Для меня он весь мир, даже чуть больше. Вместо этого шепчу убито:

— Я всё для тебя сделаю. Всё, что скажешь.

И в эти слова вкладываю всё, что у меня осталось — последнюю гордость, последние остатки последнего разума. Теперь ничего не осталось, кроме горящего в руке сердца. В его руке.
Не разбей, только, пожалуйста, не разбей.

— О, ты всё поёшь свою песенку, — насмешливо закатывает он глаза и смеётся. Его гаркающий смех быстро перерастает в кашель, и он кашляет, согнувшись пополам. Я тут же порываюсь со своего места, чтобы помочь ему, но потом резко останавливаюсь. Я не хочу, чтобы он снова меня оттолкнул. — Я вижу это в твоих грёбанных сверкающих влюблённых глазах постоянно — вижу, что ты, блять, готова на всё, готова об стенку шею сломать, чтобы я только улыбнулся. Только меня кто-нибудь спросил — мне это нужно вообще? Нахуй всё, нахуй влюблённую малышку Таю, слышишь?

Я даже вдохнуть не могу — боюсь, что меня расплющит тяжёлым вонючим воздухом. Тошнота подкатывает к горлу, грозя вывалить все мои чувства наружу. Он только что наплевал, просто прожевал и выплюнул мои чувства, словно какую-то жевательную резинку.
Не нужно ему ничего. Не нужно ему ничего из того, что я готова была подарить ему бесплатно. Ему ни бесплатно, ни за деньги не надо.

— Просто позволь мне хотя бы помочь, — шепчу я, всё ещё отчего-то живая. Неужели мне мало всех этих пинков под рёбра таких, что даже боли не было уже? Неужели я
... ещё не мёртвая?

И он снова смеётся, хотя ему это причиняет боль. Смеётся так, что, кажется, сейчас выхаркает свои внутренности. И несмотря ни на что, я не могу смотреть на то, как ему больно. Не могу. Я заберу его боль — всё, что угодно, лишь бы ему не было больно.

— И ничего, кроме любви, под этим солнцем, да? — хрипит он, заливая в горло алкоголь, а потом выпивая какую-то таблетку. Мне хочется сказать — не пей эту дрянь, ну пожалуйста, Игнат. Но я как громом поражённая — ни двигаться, ни говорить, ничего больше не могу. Его глаза закатываются, и он рукой держится за стенку, когда приближается ко мне. Я закрываю глаза на секунду, чтобы слёзы не выкатились так быстро, а когда открываю, он уже рядом со мной. Зрачок почти поглотил радужку. Сумасшедший-больной-ядовитый,
... не мой. — Не парить нам в этом космосе, малышка. Ты ещё не поняла? Мне не нужна, нахуй, ничья помощь — ни твоя, ни чья-либо ещё, особенно твоя. Глупая, глупая Тая. Мне не нужно это ебучее спасение, потому что мне нравится то, кем я являюсь! Нравится, понимаешь, быть таким обдолбанным, молодым! Я счастлив, сука!

И снова кашляет так, что мне хочется закрыть уши. Кашляет, схватившись за стенку так, что если бы он отпустил её, непременно бы упал на пол и захлебнулся в собственной блевотине.
Счастлив.
Меньше всего я сейчас верила, что он счастлив. Меньше всего я верила, что ему не нужна помощь. Всё, что он сейчас делал и говорил — это и есть крик о помощи. Я это понимаю. Жаль только, что он этого не осознаёт.

В моих глазах отчаяние настолько въелось, что даже слёзы не хотят выкатываться теперь. Я смотрю на него — ну должно же быть что-то! И в сердце у меня горит — как, как донести до него? Я дышать не могу, и в коже ладоней не чувствуется боль от впившихся ногтей.

— Хотя... — он смотрит на меня, облизываясь. Словно оценивает. А потом усмехается. У меня сердце замирает на миг, а потом тут же падает в пятки. — Если ты на всё готова, то сделай для меня кое-что.

— Что? — тут же спрашиваю я, глядя прямо ему в глаза.

— Отдайся мне. Отдайся так, словно это твой последний день в мире. Дай мне своё тело, птичка. Только потом не приходи поплакаться — я трахну тебя сейчас, потому что мне это нужно прямо сейчас.

Я не могу ничего говорить. Мне только бесконечно больно. Невозможно. Как он может так говорить? Как? Это вовсе не он, это совсем не мой Игнат.
Может, если я всё же сделаю это, он поймёт всё и полюбит меня?

Сейчас у меня даже не возникало никаких мыслей, как это наивно-глупо-тошнотворно. Я лишь снова ощущала эту блядскую надежду, которая всё никак не умрёт.

— Ладно, — произнесла я дрожащим голосом. Я безжизненно посмотрела в его глаза и почувствовала... нежность. Да, снова нежность. А увидела в его глазах только насмешку, непонятную злость и любопытство, как далеко я готова зайти.

А я зайду далеко, можешь быть уверен.

— Раздевайся, — сказал он сухим, холодным, далёким голосом. Его глаза, которые, казалось, смотрели на меня, были так же далеки, как и он сам. Не со мной. Даже когда я собираюсь переспать с ним.

Я дрожащими руками стала расстёгивать пуговицы своей кофточки. Она не поддавалась. Слёзы были готовы сорваться с глаз, и я из последних сил сдерживала истерику.

— Что ты там возишься? — раздражённо воскликнул он и злобно разорвал на мне кофту. Я задрожала от внезапного холодка, пробежавшего по голой коже, и прикрылась руками.

Но он силой отодрал мои руки и приблизил меня к себе, больно схватив за талию. Его рука забралась под лифчик и больно ущипнула меня за сосок. Мой крик потонул в его грубых губах, неожиданно легших на мои.

Он сминал и покусывал мои губы совсем не так, как делал это раньше. Я чувствовала противный — теперь противный — вкус алкоголя. Чувствовала его руки везде на своём теле. Они причиняли боль, безжалостно, противно лапая меня. Царапая своей грубой кожей. Я была безжизненна в его руках, а когда его пальцы прикоснулись к пуговице на джинсах, внезапно задрожала.

И тогда я поняла, насколько это всё омерзительно. Ужасно, противно, гадко. Слёзы покатились по щекам, и я всхлипнула отчаянно, громко, больше не сдерживая себя. Я тут же оттолкнула его, громко рыдая. Села на колени, торопливо собирая пуговицы отчаянно дрожащими руками. Схватила блузку, кое-как напялила на себя и запахнула полы.

— Так ты готова на всё ради меня, да, малышка? — насмешливый, злой голос догонял меня, когда я уже убегала из его дома.

Я рыдала. Безнадёжно, с пронзительной болью. Слёзы застилали глаза, и потому я не увидела Даню, с которым столкнулась у двери. Он не успел ничего сказать, потому что я тут же убежала в свою квартиру. Но я увидела, как его взгляд скользнул по моему лифчику и зарёванному лицу.

Матери дома не было, а потому я могла не скрываясь забежать в свою комнатку. В свой маленький мирок, который спасал меня от всего. Который спасёт меня и сейчас.

И тогда, уткнувшись в свою смешную мохнатую подушку, я позволила себе понять — над моими чувствами жёстко надругались.