Его бедра трутся о твои, а пошлые шлепки из-за ударов двух разгоряченных тел друг о друга отражаются от стен, рикошетят и бьют по ушам. Ты жмешься плотнее, прижимаясь к торсу юноши плоским животиком. До боли в сердце хочется быть ближе, но это невозможно физически. Тонкие руки, точно тентакли, оплетают крепкую спину Хоупа, а губы истязают чужие, сминая их в страстном, чувственном поцелуе. Твой язык насилует чужой рот, исследуя тщательно каждый его уголок, обводя ряд белоснежных ровных зубов, и Чон сладостно стонет, не отрываясь от тебя, толкается в узкое лоно резче, выбивая из тебя хриплые всхлипы.
— Быстрее, — елозишь на смятых, влажных, как ты сама, простынях, подмахиваешь бедрами активно, позволяя рельефному члену проникать глубже, задевая самые чувствительные точки внутри, отправляя медленно, но верно, в Гонконг. Ты заламываешь бровки и скулишь по-сучьи, пальцами играясь с темными сосками юноши, а он, не отставая, тянется к твоей груди, втягивая набухшую горошинку в рот. Раскрываешь ротик широко, выстанывая звонкое «Хосок», дышишь отрывисто, лапая юношу откровенно, и тот гнется в спине, будто пластилиновый, замедляя движения бедрами.
Тебе смерть, как хочется кончить, биться хоть в конвульсиях, ощущая приятный эффект от долгожданной разрядки, но Чон не так прост. Он издевается, проникая под иным углом, трахает тягуче, со смаком, опустив подкрашенные черными тенями веки, а ресницы парня подрагивают, ведь он и через себя переступает, отдаляя оргазм на приличное расстояние. Хнычешь и тянешься пальчиками к промежности, готовая довести себя до пика самостоятельно, но Хосок ловко перехватывает запястье, возвращая ладошку к себе на грудь.
Он входит по самые яички, заставляя кровь стучать в висках, а сердце биться аритмично, а потом вынимает член полностью, оставляя тебя непривычно пустой. Тебя ломает, будто наркоманку, не дождавшуюся дозы, и ты царапаешь спину Чона, со злостью впиваясь в полотно ее кожи когтями. Конечности немеют.
Оргазм накрывает тебя с головой, точно «гриб» от атомного взрыва, и все тело пробивает мелкой дрожью. Губы Хоупа мажут по шее, и тот кончает внутрь, совсем не думая о последствиях. Сейчас совершенно плевать. На все и на вся.
— Я тебя люблю, милая, — последнее, что парень может вымолвить перед тем, как отключиться, точно разрядившаяся игрушка.
— Я тебя больше, — хрипишь сорванным голосом, целуя юношу в висок. И он знает. Так же, как и ты о том, что его любовь, все же, сильнее.
