Резонанс Искушения

1

Яркая вспышка, стремительная и неумолимая, в один миг разделила мир на светлое, наполненное надеждами прошлое и бессмысленное, погрязшее в непроглядной тьме будущее. Окрасив в светящийся изумрудный цвет глаза Гарри, она навечно потушила в них огонь жизни и погасла вместе с ними. Невероятно хорошая память Гермионы впечатала эту картину глубоко внутрь с потрясающей точностью. От её внимания не ускользнуло ни удивленное выражение, застывшее у Гарри в посмертной маске, ни сверкнувшие самодовольством и торжеством красные глаза Волдеморта. Она помнила каждую секунду падения обмякшего тела Гарри и ту изломанную, неуклюжую позу, в которой оно замерло навсегда на холодной, мокрой от росы траве квиддичного поля. В ушах звенел оглушающий женский крик, полный боли и отчаяния. Чужой крик. Гермиона, подобно Гарри, просто оцепенела не в силах даже моргнуть. Словно она была музыкальной шкатулкой, которую резко захлопнули в середине мелодии. Бац — и тишина! То, что происходило потом, можно было назвать лишь агонией. Она куда-то бежала, рефлекторно разбрасываясь заклинаниями, даже не глядя в кого и куда. Без цели, без смысла. Будто курица с отрубленной головой, носящаяся по двору, ничего не видя и не понимая. Кажется, в неё тоже несколько раз попали, но она этого даже не заметила, пока новая яркая вспышка не сбила её с ног. Уже падая, Гермиона расплылась в какой-то безумной улыбке, почувствовав невероятное облегчение. Погружаясь во тьму, она была совершенно уверена, что её постигла та же участь, что и Гарри… * * * Они всегда должны быть вместе. Это решение пришло так же неожиданно, как и глупая ссора с Роном. Внезапное бегство прямо со свадьбы, ночи в палатке, отсутствие нормальной еды и нависшая над всем миром опасность не могли обойтись без последствий. Все были на взводе. Одно неловкое движение, не вовремя сказанное слово — и будет взрыв. И Рон сорвался. Гермиона и Гарри не винили его за это. Было просто больно и обидно. Больно оттого, что близкий человек бросил их, а обидно — что они не сумели его удержать. Теперь их осталось только двое. Они прекрасно понимали, как хрупок их союз, но в страхе потерять друг друга сблизились ещё больше. В ту ночь Гермиона забрала медальон. Гарри не спорил и не отговаривал. Он вообще ничего не сказал, просто молча протянул крестраж. Она решительно надела цепочку на шею, взвалив на себя проблемы всего мира, и прислушалась к своим ощущениям. Странное чувство надвигающейся опасности разлилось по телу, вызывая неконтролируемую дрожь, но Гермиона не сдалась, а Гарри сделал вид, что не заметил, как ей тяжело. Он тактично отвернулся и завозился с одеялом, готовясь ко сну. И лишь глубокой ночью, когда терзаемая жуткой бессонницей Гермиона продолжала бороться со своими страхами, Гарри всё так же молча поднялся со своей кровати, взял подушку и лег рядом. С невероятной нежностью он приобнял её и прошептал на ухо: — Мы справимся. От этих слов стало спокойнее, а от объятий теплее. Дрожь поутихла, а мерное дыхание Гарри, шелестевшее у неё над ухом, убаюкало. В его крепких руках Гермиона почувствовала себя гораздо увереннее. Словно он стал для неё той самой каменной стеной, за которой можно было спрятаться от любых невзгод. Но беда, как известно, всегда приходит не одна. И следующее утро нанесло новый удар. Магический приёмник постоянно барахлил, то и дело перескакивая с волны на волну и периодически цепляя маггловские новости. Новые ужасные события: взрывы на станциях метро, потасовки в крупных городах, сбитые в небе самолеты — лишний раз подтверждали, что война касалась отнюдь не только волшебников. Гермиона чувствовала, как возрастает ответственность, возложенная на Гарри, и каким неимоверно тяжелым становится висевший на её шее медальон. В их руках судьбы миллионов людей, и сейчас не время для слабости. Имена погибших пролетали мимо ушей. Гермиона старалась не вслушиваться и не считать количество жертв, словно боялась, что масштаб трагедии придавит её к земле, но эти имена были услышаны ею даже против воли: — Наконец опознаны последние тела пассажиров Боинга семьсот шестнадцать авиакомпании «Qantas airways», вылетевшего из аэропорта Хитроу в Сидней и потерпевшего крушение в водах Индийского океана пятого августа. Ими оказались мистер Хопкинс — переводчик при министерстве иностранных дел, мисс Холлуэй — студентка Оксфорда, а также мистер и миссис Грейнджер — стоматологи… Сердце Гермионы пропустило удар. Она замерла с открытым ртом, ни в силах не вдохнуть, не выдохнуть. Всё её существо отказывалось верить ужасающей правде. «Это ошибка! — кричало сознание. — Кошмарная ошибка! Да мало ли на свете людей с фамилией Грейнджер, которые тоже могут быть стоматологами!» Но все эти доводы были бесполезны. На Боинг семьсот шестнадцать она лично купила билеты, желая уберечь их жизни, и прогадала… Знали ли Пожиратели, что именно этим рейсом летят её родители, уже не имело значения. Она не успела их спасти… не смогла… Горькие слёзы наполнили глаза. Не в силах с ними бороться, Гермиона закрыла лицо руками и тихо всхлипнула. Толстая цепочка медальона была подобна удавке с камнем, тянущей её на самое дно отчаяния. И тогда снова появился Гарри. Её молчаливый и всё понимающий Гарри и его утешающие, поддерживающие объятья. Крепкие и сильные, они опять спасли Гермиону. Удержали от необдуманных поступков, дав надежду. — Я всегда буду рядом. Его тихий голос был наполнен такой силой, что Гермиона поверила. Поверила этим словам, хотя и понимала, что сейчас никто ни в чём не может быть уверенным. Почва под ногами была слишком зыбкой, а его величество случай правил бал, не интересуясь чужими планами. — Обещаю… — прошептал Гарри едва слышно, ещё крепче сжимая Гермиону в объятьях и позволяя ей плакать на своём плече. И она плакала, долго и безудержно, до тех пор, пока слёзы, наконец, не кончились, а рукав мантии не промок насквозь. Но и тогда руки Гарри продолжали гладить её по спине, бережно и нежно, шепча ласковые успокаивающие слова. Гермиона их почти не слышала, ей хватило и тех первых. Она уже знала, кто помог ей устоять, кто стал для неё опорой, и потому почти не сопротивлялась, когда Гарри начал снимать с неё медальон. — Я выдержу, — останавливая его руку, произнесла Гермиона, но Гарри только покачал головой. — Сейчас тебе нужно набраться сил. Эта забота тронула её, заставив подчиниться. Гермиона позволила снять с себя цепочку и, едва медальон перестал касаться её, почувствовала, что как-то сразу стало легче дышать. Она почти смирилась, почти справилась. Оставалось только пережить… этот день… эту ночь… эту невосполнимую потерю. И пока Гарри рядом, она сможет. Обязательно сможет. И, видя её неуверенность, Гарри вновь притянул Гермиону к себе: — Ты мне нужна! — заявил он, скрепив свои важные слова неожиданным поцелуем. Больше говорить было не нужно. С этими словами Гермиона просыпалась и засыпала. Они позволяли ей смело глядеть в лицо смерти и справляться со всеми испытаниями, встающими у них на пути. Она верила, что вместе с Гарри они всё преодолеют или уйдут… тоже вместе. * * * Туман. Плотный, стоящий стеной, не позволяющий увидеть дальше своего носа. Он окутывал всё вокруг, и Гермиона брела сквозь него, подслеповато щурясь и выставив вперед руки. На ощупь. Неизвестно куда. Она всё шла и шла, и каждый новый шаг отдавался ноющей болью во всём теле. Где-то в отдалении порой звучали невнятные голоса, и тогда Гермиона пускалась на звук, надеясь догнать говорящих, но они также тонули в непроглядной серо-сизой пелене. — Гарри! Гарри! — кричала она, но из горла не вылетало ни единого звука, и ответом по-прежнему служила давящая на уши тишина. Не так Гермиона представляла себе смерть и, продолжая свой путь, отчаянно пыталась понять, что же ей делать. Туман с каждым шагом становился всё гуще, окончательно погружая её в кромешную тьму. Ноги проваливались, не чувствуя опоры, так, словно она пыталась идти по воздуху. Рукам не за что было зацепиться. Даже легкие больше не наполнялись воздухом. Его здесь просто не было, как и ничего вокруг. Ни звука, ни проблеска. Абсолютная пустота. Она поглощала, заставляя забыть обо всем и избавляя от боли. Больше не было тела, не было мыслей, не было Гермионы. Та растворилась в этой пустоте… * * * Звук упавшей капли показался оглушающим набатом, создающим глубокий резонанс. Тело словно заново собралось и задрожало. Медленно, почти ползком сознание возвращалось, а вместе с ним появлялись ощущения. Было холодно и сыро. Затхлый воздух, словно тупой нож, врезался в легкие и оседал в них тяжелым давящим грузом. Новая попытка вдохнуть встретила сопротивление и отозвалась сильнейшей болью в груди. До слёз. Глаза судорожно зажмурились, а затем резко распахнулись. И ничего. Чернота. Ещё один болезненный поверхностный вдох, совпавший с неудачным желанием шевельнуться. Тело не ответило. Оно онемело и окоченело. Там, вдали, снова разбилась капля, заставив вздрогнуть непослушное тело. Глаза неохотно открылись, и в темноте перед ними вдруг забегали смутные тени. Ладонь, лежащая на груди, конвульсивно дрогнула, а новый вдох оказался уже не таким разрывающе-ужасным. Спустя несколько капель перед глазами начали проявляться какие-то очертания. Вторая ладонь, опущенная вниз, ощупала шершавые выступы камней, а на ногах с трудом зашевелились пальцы. Сознание, успешно вернувшееся из неведомых далей, сигнализировало кое о чём важном и неприятном. Отвратительном и невероятном по своей сути понимании. ОНА ЖИВА! Это было бесполезно отрицать. Перед глазами маячили её ладони, под ногами явно чувствовался каменный пол, а спина упиралась в липкую влажную стену. И даже если смерть оказалась ещё той шутницей, намеренно водящей Гермиону за нос, то звук продолжающей капать воды развеял все сомнения. Она слышит, чувствует и видит. И что самое возмутительное — дышит! Ужас от этого понимания сковал Гермиону, превратив её в один комок боли и страдания. Сама мысль о жизни была невыносима. Зачем ей мир, в котором уже нет Гарри — её последней надежды? К чему это существование, когда всё рухнуло на радость красноглазому чудовищу и его безумным приспешникам? Гермиона не видела во всём этом никакого смысла. Бороться? Но за что? Погружаясь в пучину отчаяния, она тщетно пыталась найти хоть что-то светлое, за что могла бы зацепиться, но слишком хорошо понимала, что немилосердная смерть всего лишь дала ей отсрочку. Нелепую, гадкую, совершенно ненужную отсрочку, которая лишь измотает и измучает её перед тем, как всё закончится. Вопреки всем инстинктам, смерть виделась Гермионе чем-то светлым и прекрасным. Она казалась освобождением и подарком, желанным билетом в тот другой мир, где её встретят Гарри и родители. Гарри… Ей было больно даже мысленно произносить это имя. Сцену его смерти каждый раз "услужливо" преподносила память, заставляя вновь и вновь видеть последний взгляд. Мучительно и невыносимо. Её душе было гораздо больнее, чем страдающему телу. Гарри… Навязчивые горькие воспоминания лезли в голову, доводя почти до безумия. Он был такой живой, такой настоящий. Там, в её разыгравшемся воображении, до него ещё можно было дотронуться, увидеть его неунывающий взгляд, услышать наполненный любовью голос, но в реальности её ждали лишь грязные липкие стены, сырой холодный пол, затхлый мерзлый воздух темницы и тяжелые капли, равномерно падающие с потолка. Словно часы, отбивающие время. Сто сорок капель, и Гарри вновь видится ей. Двести пять… и она держит его за руку. Триста. Поцелуй. Жадный, страстный, неистовый. И почему она его никогда так не целовала? Почему ограничивалась легкими и нежными, почти детскими поцелуями, а не отдавалась своей любви до конца? Как многого ещё не сказала и не сделала! Напрасно. Жалеть об этом было гораздо тяжелее, как и понимать, что каждая секунда её прошлой, беззаботной жизни — упущенная возможность. Коснуться. Увидеть. Произнести. Да просто быть рядом! В какой-то момент Гермиона решила, что заслужила свою незавидную участь: не берегла минуты своего счастья, не ценила общения с близкими, изменяя им с книгами ради собственных амбиций. Глупо и бессмысленно. Зачем теперь ей все эти знания? Разве сейчас она способна хоть что-то наколдовать или сварить, да у неё даже нет сил выбраться из этой камеры! Впрочем, желания тоже. Ведь она ждала. Ждала, когда за ней придут и всё закончится. Пожиратели наверняка примутся её истязать, и это будет просто невыносимо, но чем сильнее будет боль, тем быстрее Гермиона окажется там, куда рвалось её сердце. На небесах. Рядом с Гарри! И эти муки всего лишь цена за её будущую прекрасную жизнь. Высокая цена, но разве это того не стоит? Но мучители не спешили. И блаженная улыбка уже играла на лице Гермионы. Возможно, о ней забыли, и очень скоро, через какую-то сотню тысяч капель, она просто умрет от жажды. Незатейливо и отчасти даже романтично. В двух шагах от падающей с потолка воды, до которой она так и не смогла дотянуться. Точнее, даже не пыталась. От возникшей сразу же после этой мысли сухости во рту стало как-то радостней и легче. Можно было начинать отсчёт. Один, два, три… С каждой каплей Гермионе становилось спокойней, она уже видела свою смерть здесь, в этой тесной грязной камере. Гермиона представляла себе, как раскинет руки и уронит на грудь голову, как ноги разъедутся в разные стороны, а вечно голодные бедные крысы, возможно, спасут свои маленькие крысиные жизни, отобедав её ещё не остывшей плотью. Но этим отчаянным мечтам сбыться не удалось. Вскоре, когда капель насчиталось чуть больше двух сотен, где-то вдалеке послышался шум. Громкий хохот, гуляя по бесконечным коридорам подземелья, наконец, долетел и до Гермионы, заставив прервать счёт. В темницу кто-то спускался. * * * Голоса становились всё яснее, а шаги всё громче. Уже вскоре Гермиона могла чётко различить, о чём переговариваются между собой Пожиратели. Их оказалось всего двое, и оба были изрядно навеселе. Долохов и один из Лестрейнджей. Гермиона не смогла чётко разобрать имя в звуковой мешанине, издаваемой пьяным Долоховым. Тот сильно растягивал гласные, почти на манер Малфоя, но при этом часто проглатывал согласные, что превращало его речь в нечто маловразумительное. А Лестрейндж, напротив, говорил сухо и резко: — Почему не близняшки? Они вроде смазливые на мордашку-то? — Да-а-а Ло-о-о-ду и-э-о не-е-е на-а-а-о, — промычал Долохов, после чего громко икнул. — Е-е-му-у ва-а-пще-е не-е на-а-о! — Верно, Тони. Прибьёт ещё часом, как ту девицу из грифов, — согласился Лестрейндж. — А мы даже и коснуться её не успели. — А-ага-а, — печально ответил Долохов и снова икнул. — Тогда за кем мы идём? Если Лорду это не нужно, зачем кого-то тащить? Или ему трупов для коллекции не хватает? — Йа-ая е-ему-у по-о-ода-ок… — начал Долохов, но договорить так и не смог. Он остановился возле камеры Гермионы и расплылся в мерзкой похабной улыбке. — Во-о-от! В следующий миг Гермиону ослепило светом от «Люмоса». «Ну вот, час настал», — только и успела подумать про себя она, как удивленный голос Лестрейнджа её прервал: — Так это ж… Грейнджер?! — Да-а-а, — самодовольно заметил Долохов. — Са-а-ам по-о-оймал! — Так он же её сразу того, ну в смысле… ну ты понял в общем. Опять же ничего не обломится! — Да-а-а она-а та-а-а-ака-йая горя-я-ячая, и тру-уп со-ойдёт! — заявил Долохов, вызвав у своего собеседника неодобрительное мычание. — Ты пьян, — с омерзением произнёс Лестрейндж. — Я-я-я трезв! Ка-а-ак стё-ёклышко! — возразил Долохов и, желая доказать соратнику свою правоту, попытался попасть ключом в замок. Но коварный замок двоился в глазах и, по-видимому, решил поиграть, каждый раз оказываясь в противоположной стороне от руки Антонина. Лестрейндж неоднократно пытался вмешаться, но Долохов его грубо отталкивал, продолжая бормотать что-то смутно напоминающее «я сам!» Наконец, Лестрейндж не выдержал и просто разнёс замок бомбардой. Заклинание оказалось довольно сильным и отнесло пьяного в дугу Долохова в другой конец темницы, откуда тут же посыпались многочисленные проклятья и непечатные выражения. Ударная волна также задела Гермиону, хорошенько приложив её к стене. В голове Гермионы сразу же загудело, а совсем недавно вернувшееся зрение вновь пропало, заставив плясать разноцветные пятна какой-то сумасшедший танец перед глазами. Впрочем, шоу-программа длилась недолго. Вошедший и слегка покачивающийся на нетвёрдых ногах Лестрейндж не собирался церемониться. Он схватил Гермиону за шиворот, словно она была маленьким котёнком, и потащил за собой. Это было больно и неприятно. Её ноги волочились по полу, то и дело ударяясь о каменные выступы, но Лестрейнджа это совсем не заботило. Сумевшего не иначе как чудом подняться Долохова — тоже. Дорога на эшафот оказалась не слишком романтичной. Гермиона просчитала своим телом каждую ступеньку, ведущую наверх, а тех оказалась до противного много. Так много, что к моменту появления в большом, до боли знакомом зале она была совершенно уверена: вся нижняя часть её туловища и ноги превратилась в один большой синяк. — Развлечение, мой Лорд, — неуклюже поклонившись, заявил Лестрейндж, бросив Гермиону под ноги Волдеморту, сидящему во главе длинного стола в гостиной Малфой-мэнора. В зале сразу стало тихо. Так, что было слышно, как шумно вдыхает запыхавшийся при ходьбе Долохов. Остальные не смели даже шевельнуться. Гермиона, неуклюже упавшая на пол и пропахавшая носом почти метр, с трудом попыталась приподняться. Ей совершенно не хотелось видеть уродливое лицо своего палача и всех этих жалких слуг, но унижаться перед ними Гермиона не собиралась. Она умрет с достоинством, как и Гарри. — И кто же это у нас? — насмешливый холодный голос разрезал тишину. От этого звука по спине тут же побежали мурашки, а сердце забилось в два раза быстрее. Он словно проникал куда-то внутрь, заставляя едва ли не биться в судорогах от ужаса. — Г-г-грязнокровка, мой Лорд… п-п-подружка П-п-поттера, — проблеял в ответ Лестрейндж. — Подружка? — вновь прозвенел сталью нечеловеческий голос Лорда, а потом раздался леденящий душу смех. Высокий, режущий — он будто замораживал всё вокруг и заставлял волосы вставать дыбом. От него веяло смертью — холодной, беспощадной и... такой желанной. Мысли о приближении кончины расслабили Гермиону настолько, что сковавший её страх вдруг рассеялся, а на смену ему пришло ироничное равнодушие. Они её убьют. Сегодня. В этом даже не было сомнений. Сейчас ещё немного помучают и... Старуха с косой уже стоит у неё за спиной. Гермиона буквально чувствовала это мертвенное дыхание неизбежности. — Тебе не повезло, подружка, — отсмеявшись, заявил Волдеморт, и теперь голос звучал ещё более устрашающе, но его магия больше не действовала на Гермиону. — Согласна, — вскинув голову, с вызовом произнесла она. По залу тут же пронесся гул неодобрения. По-видимому, в таком тоне с Лордом говорить ещё никому не доводилось, но Гермиону это мало заботило. Она уже ощущала, как смерть кладет свои ледяные руки ей на плечи. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Она должна разозлить его, чтобы он сорвался, и тогда — никаких мук, только блаженство освобождения. Улыбка сама собой расплылась по лицу, и Гермиона бесстрашно взглянула на Темного Лорда. Кроваво-красные глаза сузились, превратившись в тонкие щелочки, губы, если так, конечно, можно назвать две узкие синие полоски, скривились, а в тонких паучьих пальцах беспокойно завертелась Старшая палочка. — И с чем же ты согласна? Напряжение в зале стало почти осязаемым. Словно туго натянутая струна, которая вот-вот могла лопнуть. Должна была лопнуть, ведь это так нужно Гермионе. — Мне не повезло, — всё так же безмятежно улыбаясь, пояснила она. — Я до сих пор жива. Надеюсь, вы исправите это досадное недоразумение? — Ты что же, не боишься смерти? В глазах Лорда блеснул огонёк раздражения. Пугающий огонёк, заставивший присутствующих в зале ещё сильнее напрячься. Липкий, безумный страх мгновенно окутал всех и вся. Казалось, что даже воздух задрожал, и лишь Гермиона ничего не боялась. Она была близка к триумфу. Следующая секунда решала всё. Она набрала воздуха в грудь и на одном дыхании выдала: — Не все же такие трусы, как вы!