Резонанс Искушения

7

* Ей было смешно. Гермиона смотрела на ошеломленного Люциуса и пыталась сдержаться, чтобы не засмеяться в голос. Она разбила ему лоб. Лоб! И теперь, если у него останется шрам… Люциус ещё пару мгновений смотрел на свою измазанную ладонь, пока кровь не начала заливать ему глаза. Прошипев ещё какое-то проклятье, он, чуть пошатнувшись, резко развернулся и вышел из комнаты, попутно громко хлопнув дверью. Ему вслед раздался громогласный смех Гермионы — ей всё же не удалось совладать с собой. Это было настоящее безумие. Ночной бред — иначе и назвать сложно. Будучи полностью не в себе, Гермиона с дикой улыбкой на лице вылила на пол оставшееся в малфоевском бокале вино и принялась разводить его по всей комнате. Тёмно-вишневые пятна расползались вокруг стола, превращаясь в изображение немного кривоватого цветка. Винная роза. Кажется, Малфой считал такую розу признаком любви? Что ж, значит, только что Гермиона показала ему всю силу своей великой гриффиндорской любви. Уже значительно позже, когда приступ временного помутнения рассудка почти закончился, её начало трясти, но не от страха перед возможными ужасами будущего, а, скорее, как последствие нервного срыва. Гермиона едва могла держаться на ногах и, с трудом доковыляв до кровати, рухнула на покрывало. Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Но, по иронии судьбы, ей даже не удалось забыться во сне. Гермиона лежала ничком на алом покрывале, и её ещё довольно долго продолжала бить мелкая дрожь. Но, когда та, наконец, начала стихать, дверь в комнату неожиданно открылась. Гермиона с трудом приподняла голову и в неясном свете почти догоревшей свечи, что стояла на прикроватной тумбочке, увидела Малфоя. Он вернулся. На его лбу красовалась свежая повязка, а в глазах блестел странный огонёк. Настораживающий. Было понятно, что пришёл час расплаты, но отсутствие в руках Малфоя палочки озадачивало. Гермионе ожидала вполне предсказуемого наказания — вызывающих боль заклинаний и унижающих реплик, но Люциус, похоже, решил изменить обычной программе. Он присел на кровать рядом с Гермионой и ненадолго замер. Пристально вглядываясь ей в лицо, Люциус впервые не корчил гримас. Привычное отвращение куда-то испарилось, сменившись вполне очевидным желанием. Он её хотел. Гермиона явственно чувствовала это, видела в разгорающемся огне в его глазах и по тому, как подрагивали губы. Свои же ощущения пока были смутными и невнятными. Где-то внутри спиралью закручивался страх — а что если опять… повторится? И росла непоколебимая решимость ни в коем случае не допустить подобного. Не закрывать глаз! И она смотрела. Смотрела на него безотрывно, почти не моргая. И, похоже, в этом странном взгляде Люциусу привиделся некий призыв, заставивший перейти от игры в гляделки к действиям. Он резким движением перевернул Гермиону и, нависнув над ней, начал задирать юбку. Его рука прошлась по бедру, вызывая странное неприятное чувство. Прикосновение Малфоя. Никаких иллюзий, только истина! И эта истина очень быстро превращалась в какой-то кошмар. Волны отвращения поднимались изнутри в ответ на все действия Люциуса. От каждого касания и движения к горлу подступала тошнота. Было мерзко. Мерзко от его мокрого глубокого поцелуя, на который она даже не потрудилась ответить, а просто позволила его языку делать всё, что угодно. Щекотать нёбо и десны, скользить по зубам, тем самым вызывая ни с чем несравнимое чувство отвращения. Гадко от того, как он настойчиво проводил своими ладонями по её коже, от того, как сжимал плечи и ягодицы, как теребил сморщившиеся от холода и неприязни соски. Противно от соприкосновения с его горячим чуть влажным телом. Малфой. Она осознавала это каждой клеточкой своего тела. Именно он раздвигал бедра, именно он продолжал углублять нескончаемый тошнотворный поцелуй, именно его рука жестко сминала грудь. Малфой был над ней и в ней. И каждым новым порывистым движением он вбивал в неё это. С болью, с каким-то непонятным ожесточением и всепоглощающим отвращением. Её отвращением. Что чувствовал Люциус, Гермиона знать не желала. В тот момент ей было всё равно, что скрывалось за странным незнакомым до сих пор выражением чуть затуманенных глаз, за напряженными складками на забинтованном лбу настолько глубокими, что они даже сморщили повязку, за прерывистыми и немного нервными вдохами. Зато она ощущала, что каждый новый толчок становился всё сильнее и жестче предыдущего, а боль и чувство омерзения становились всё нестерпимее. Наконец, Люциус замер. Потом резко отстранился и откатился на край кровати, но рассиживаться или что-то говорить не стал. Просто, молча и не глядя на неё, поднялся, подобрал с пола свою мантию и вышел из комнаты. Гермиона всё ещё ощущала на своей коже его отвратительные прикосновения. Ей даже казалось, что там, где её дотрагивался Малфой, остались противные липкие и грязные пятна, будто вся она вымазалась чём-то до ужаса неприятным. Ощущение ни с чем несравнимой гадливости привело её в ванную комнату, где Гермиону всё-таки вырвало. Тело бунтовало долго. Гермиону попеременно бросало то в жар, то в холод. Попытки смыть с себя Малфоя были абсурды и бесполезны. Люциус словно впитался в кожу, проник в каждую клеточку тела, заполнив её всю чем-то невероятно отвратительным, что нельзя было ни стереть, ни выжать, ни вырвать из себя… Собственное тело стало столь же противно и омерзительно, столь же ненавистно, как он и всё, что с ним было связано. Гермиона просидела в ванной до самого утра, непрестанно оттирая несуществующую липкую грязь и почти сдирая с себя кожу. Но даже на рассвете противное чувство не оставило её. Именно оно снова привело Гермиону на подоконник, взобравшись на который она, закутавшись в полотенце, смогла уснуть. Усталость и разбитость сморили её в тяжелый почти бредовый сон, но даже там ей чудилось что-то до крайности неприятное: тонкие паучьи пальцы, чертившие устрашающие узоры на её теле, кровавые и болезненные, и жуткий, вызывающий чувство древнего, инстинктивного страха, холодный и негромкий смех, от которого замирало сердце и леденели руки. Гермиона очнулась уже после полудня. Комнату успели прибрать, и даже заменить всё постельное бельё. Вместо алого атласа теперь кровать устилало чёрное меховое покрывало, а кроваво-красный полог сменился на белоснежный. Других изменений, кроме блестевшего от чистоты пола, Гермиона не заметила. Впрочем, цветовая гамма постели не сильно её волновала, хотя перемены, скорее всего, были знаковыми. В комнате почти не осталось ассоциаций с кровью, разве что блеклые трилистники на почти выцветших обоях, но лично Гермионе теперь её «клетка» больше напоминала гроб. Тёмный, неуютный, подбитый полинялым бархатом. Гроб, в который её заколотили заживо и также заживо поедали черви. Чувство отвращения к самой себе, к собственному телу не спешило покидать Гермиону. Оно превращало каждый вдох в бесконечную тошнотворную пытку. Не зная уже, как сбежать от самой себя, что делать в эти мучительные часы, приводили Гермиону в состояние близкое к полному сумасшествию. Последние отголоски рассудка подвели её к двери, которая опять оказалась не заперта, и вывели на свежий воздух. Пьянящий аромат роз, нежно касающийся, почти целующий ветерок понемногу успокаивали. Гермиона брела вдоль главной аллеи и позволяла природе растворять отвращение и раздражение, исцелять от гнева и ненависти, хоть на миг избавляться от навязчивых мерзких мыслей. Шаг за шагом, неспешно, бесцельно, просто так… Но не успела Гермиона достигнуть хоть какого-то умиротворения, как новая встреча уже сулила ей новые неприятности. За очередным поворотом она столкнулась лицом к лицу с Долоховым. Антонин, небрежно одетый в какую-то довольно дорогую матовую черную мантию, неприятно осклабился. Его глаза хитро сузились, предвещая затейливую каверзу или колкую фразу. По блеску в этих глазах уже можно было понять, что Долохов чрезвычайно рад появлению Гермионы. У той невольно мелькнула мысль, что, вероятно, Антонин мог и ожидать такой встречи, или даже нарочно пришёл в сад ради неё. Долохов, по-видимому, уже собирался что-то сказать, но не успел… На плечо Гермионы вдруг легла чья-то ладонь и знакомый голос требовательно произнёс: — Идём, нечего здесь торчать. Нежданное прикосновение Люциуса вновь подняло едва улегшееся чувство омерзения. Как же ей хотелось скинуть с себя эту руку, но Малфой лишь сильнее сжал её плечо и подтолкнул в сторону дома. — Ну и зачем ты уводишь нашу грязнокровочку? — подал голос Долохов. Непривычно мягко, сладко и оттого невероятно фальшиво прозвучали эти слова для Гермионы. — Разве ты ещё не наигрался с ней? Помнишь о моей просьбе? — продолжал Антонин, не сводя взгляда с Гермионы. И этот взгляд, пойманный ненароком, — раздевающий и сальный, — вызвал у неё куда больше отвращения, чем вынужденная близость с Малфоем. От Долохова тянуло опасностью, жестокостью и чем-то извращённым, неправильным и гадким. — Не сейчас, — глухо ответил Люциус, поворачивая Гермиону так, что ловить похабные взоры Антонина стало затруднительно. — Ой ладно, могли бы и вместе развлечься, — хмыкнул Долохов. — Я тут уже заскучал по горяченьким тройничкам… — Так спустись в темницу с кем-нибудь, там ещё полно всякой швали, — оборвал Люциус. — А ты свою шваль, как я погляжу, отмыл и решил облагородить, — с усмешкой заметил Антонин. — Хочешь из грязнокровки сделать леди, или она тебя без антуража не возбуждает? — Не твоего ума дело, — фыркнул Малфой. — Иди лучше свой приказ от Лорда исполняй, а в мой не лезь! — Горяченький тебе приказ достался, — с насмешкой заметил Долохов, но Люциус больше вести диалога был не расположен. Он довольно ощутимо толкнул Гермиону и настойчиво повёл её в дом. Долохов, поняв, что отвечать ему не собираются, только цыкнул, но настаивать на своём не стал. Люциус же притащил Гермиону на открытую веранду. Раньше ей здесь бывать не доводилось. Веранда выходила на ту сторону сада, куда доступ был закрыт. Впрочем, открывающийся отсюда вид мало чем отличался от пейзажа за её окном. Всё те же ухоженные аллеи, разноцветные клумбы и даже пара затейливых фонтанчиков. Гермиона предпочла изучать эту часть сада и всячески демонстрировала эту свою увлеченность. Смотреть на Люциуса ей было невыносимо. Уже от того, что он был рядом, нещадно мутило. Опасаясь за свой желудок, Гермиона так и не прикоснулась к поданному чаю, и с нарастающим отвращением ждала, когда же зависшая между ними тяжелая и плотная тишина, наконец, прекратится. — Что ж… — нарушил затянувшуюся паузу Люциус, и его холодный отстраненный тембр заставил всё тело Гермионы покрыться гусиной кожей. Малфой на мгновение снова задумчиво замолчал, и Гермионе так и представилось, как его лицо брезгливо корёжится. — Что ж, — повторил он, прежде чем продолжил: — Так как погода обещает испортиться, а занимать себя грязнокровки совсем не умеют, я несколько расширил доступную территорию и… — Люциус резко вдохнул, после чего заявил: — открыл библиотеку. Второй этаж, два коридора направо. Гермиона не поверила своим ушам. Она воззрилась на Малфоя с искренним недоумением, на мгновение позабыв о своём отвращении к нему. А вот Люциус своей неприязни отчасти остался верен. Он смотрел куда-то вдаль поверх Гермионы, и на его лице застыла знакомая гримаса пренебрежения. И это так не вязалось с произнесёнными только что словами. Гермиона решительно не понимала Малфоя, а тот тем временем продолжал пояснять: — Разумеется, не всё можно пачкать руками грязнокровок, ценные экземпляры зачарованы, но там всё равно достаточно книг для забавы. И, кстати… Эйз! Э-э-эйз! Домовик возник почти сразу же, и в его руках уже была приличная стопка книг. Эйз неуклюже водрузил кипу на стол, после чего, опасливо покосившись на хозяина, поспешил ретироваться. — И ещё, — едва эльф скрылся, вновь заговорил Люциус, — в пять часов здесь будет чай. Сказав это, он поднялся и, так и не удостоив Гермиону взглядом, направился обратно в дом. Стеклянная дверь веранды едва слышно хлопнула, и вскоре удаляющиеся шаги совсем затихли. Гермиона долгое время не могла прийти в себя. Продолжая глядеть в сторону двери, она тщетно пыталась найти происходящему хоть какое-то объяснение, но не находила. Гермиона узнавала и не узнавала Люциуса. Она всё никак не могла понять своё положение. Вроде бы и узница, пленница, но с чего тогда такие вольности? Виделся ей в этом некий подвох, но он не торопился открываться. Напротив, жизнь Гермионы снова начала входить в колею. Напрасно она ожидала повторения вчерашнего и готовилась к новой порции отвращения. В ту ночь Люциус её проигнорировал, и, томясь неприятным ожиданием, Гермиона буквально проглотила выбранные им книги. Малфой пожаловал ей несколько исторических трактатов и пару сомнительных французских романов. К утру она так и заснула с книгой в руках, с почти блаженной улыбкой. Чтение её успокаивало и в какой-то степени исцеляло, собственно, как и отсутствие Люциуса. Всю следующую неделю она встречалась с Малфоем только на веранде в условленные пять часов. Молчаливое чаепитие порой прерывались вымученными вопросами по книгам, но беседа всё равно не клеилась, так как ни он, ни она вовсе не желали общаться. Хотя за библиотеку Гермиона была Малфою действительно благодарна. Она спустилась туда на следующий день и, едва переступив порог, ощутила уже позабытый трепет перед книжными богатствами. Библиотека была огромна. Высокие и длинные стеллажи тянулись к далекому, едва различимому снизу потолку, подобно гигантским секвойям. Разухабистые ветви-полки были заполнены книгами-иголками, многие из которых и в самом деле кололись, не позволяя Гермионе их касаться. Некоторые начинали выть, другие клацали зубами, до третьих и вовсе невозможно было достать. Казалось даже, что библиотека сама знала, какую книгу стоит давать забредшей сюда грязнокровке, а какую держать от неё подальше. Но Гермиона не жаловалась. Библиотека Малфой-мэнора была достаточно велика, чтобы на долгое время занять её. Удобное место для чтения (широкий, мягкий диван, заваленный разномастными подушечками и вплотную приставленный к трехстворчатому полукруглому окну) позволяло устроиться так, что можно было одновременно слушать пение птиц и вдыхать ароматы сада, не покидая мэнора. Здесь запросто получалось разлечься в своё удовольствие или усесться в какой-нибудь причудливой позе. Гермионе особенно полюбилось складывать подушечки горкой, чтобы на них можно было облокачиваться, и залезать на диван с ногами. Она укладывала книгу на подоконник, открывала створки, и, ловя легкое дуновение ветерка, принималась за чтение. Здесь было хорошо и в дождь, и в зной. По вечерам ей особенно не хотелось покидать библиотеку, диван казался таким уютным, что с него совершенно не хотелось слезать. После целого дня в компании книг, Гермионе всё труднее было возвращаться к себе, в душную комнату, пропитанную отвратительными воспоминаниями. Проводя день за днём в библиотеке, она уже почти позабыла о своей тревоге, а нехорошие предчувствия, словно по волшебству растворялись, стоило лишь усесться на диван. Где-то глубоко внутри Гермиона понимала, что сейчас похожа на муху, поверившую пауку и устраивающуюся на липкой, опасной паутине, но от паука всё равно не было спасения, и эта маленькая передышка позволила ей немного оттянуть неотвратимо подступающее безумие. * * * До пяти часов было ещё далеко. Солнце едва клонилось к зениту, а Гермиона уже сидела возле открытого окна в библиотеке и листала книгу о магических существах. Книга была редкая, а если судить по обложке, то очень дорогая, да ещё и с живыми иллюстрациями. Докучливый дракончик перескакивал со страницы на страницу, неуклонно следуя за Гермионой. Он успел устроить небольшой пожар при встрече с гарпиями, получить в узкий лоб острым витым рогом, напоровшись на белоснежного единорога и хорошенько искупаться, угодив в трясину к гриндилоу. Обсохнув на странице с саламандрами, дракончик принялся играться с пальцами Гермионы, нападая на них и похрипывая дымком. Изрыгнуть пламя ему всё ещё не удавалось, но он продолжал пытаться. Гермиона настолько увлеклась этой забавой, что не расслышала за спиной чужих шагов. Она даже не поняла, как всё случилось. На её глаза неожиданно упала красная атласная ткань, и не успела Гермиона и звука произвести, как кто-то уже завязал повязку. Осознав, что произошло, она хотела было сдернуть ткань, но не успела. Её руки были схвачены и заведены за спину и тоже туго завязаны. А потом было совсем иное прикосновение… Мягкий, легкий поцелуй в затылок, заставивший мурашки пробежаться по спине. Слабый винный аромат, долетевший до Гермионы, поведал ей, кто же нарушил её уединение с книгами. Новый поцелуй — чуть пониже — вызвал дрожь. Перед глазами всё было залито красным, и страх, возникший сразу же после того, как чужая рука скользнула по её плечу, почти мгновенно смешался с удовольствием. — Гарри… — простонала Гермиона, и в этом стоне слышалось отчаяние и пока невнятное желание. Ещё один, более весомый поцелуй, и в голове всё смешалось. Понимание того, что за спиной находится Малфой, стремительно сгорало в красном зареве перед глазами. Она определенно сходила с ума, окончательно теряя связь с реальностью. Тело Гермионы запуталось, ему были знакомы и приятны прикосновения. В его памяти это были руки и губы Гарри, а образ омерзительного Малфоя исчезал, как фантом, растворяясь в приятных ощущениях. Желание росло и крепло. Её заводила ограниченность в движениях, открывавшая полную свободу ему, которой он беззастенчиво и в то же время очень нежно пользовался. Такого бережного и чуткого отношения к себе Гермиона ещё не знала, и ей очень нравился этот заботливый «Гарри». Ей нравилось исполнять его молчаливые приказы, она понимала их по движениям, дыханию, на уровне инстинкта. Приподняться, отклониться, приблизиться и прижаться, качнуть бедрами быстрее или медленней — всё это приводило её в удивительный восторг со сладковатым привкусом во рту. Гермионе хотелось продолжать и продолжать. Голова окончательно опустела от мыслей, её волновали только собственные острые, яркие, невероятные ощущения, которые только усиливались и, наконец, нахлынули на неё, подобно огромной волне. Ей хотелось утонуть в этом блаженстве. Никогда не снимать повязку и не развязывать рук. Но руки освободили, и повязка слетела с глаз. Гермиона зажмурилась. Она отказывалась смотреть правде в глаза. Чувство собственной никчемности наваливалось на неё с огромной оглушительной силой. Гермиона уже понимала, что произошло, понимала, что это обязательно повториться, и, скорее всего, не раз, но она больше не могла отказывать себе быть со своим призрачным Гарри. Ей нужен был её Гарри, и он у неё был. Такой неправильный, противоестественный, как и всё её существование. * * * Пятичасовой чай превратился в настоящую пытку. Гермиона изощрялась в самоуничижении, пока Малфой всё также брезгливо косился на неё и весьма неохотно вёл некое подобие беседы. Говорить с ним ей не хотелось. Вообще ни о чём. И радовало только то, что он никогда не касался самой болезненной темы — происходившего в библиотеке. А там было всё. Нежность сменялась резкостью, сладкая истома — безудержной страстью. И лишь одно оставалось неизменным: красная повязка на глазах. Её пламенный Гарри, за которого потом всегда было до боли стыдно. Но как бы то ни было Гермиону всё равно тянуло в библиотеку. Каждое утро она приходила и, выбрав книгу, усаживалась на диван, всегда спиной к двери, чтобы он мог тихо подкрасться и закрыть её глаза, до того, как всё снова начнётся. Малфой постоянно появлялся в разное время, что сначала заставляло Гермиону нервничать и вздрагивать буквально от каждого шороха, а потом, слегка попривыкнув, привело к равнодушному ожиданию. Она быстро научилась не прислушиваться ни к лёгкому скрипу двери, ни к шелесту полов мантии, ни к пружинистым едва различимым шагам. Очередной скрип застал её ближе к концу книги. Он был громче обычного, а шаги тяжелее и отчётливей. Гермиона покосилась на часы и немного нахмурилась. Было без четверти пять. Обычно в такое время Люциус никогда не приходил. Ритуал вечернего чаепития соблюдался у них строго, а пятнадцати минут на те игрища, что тут разворачивались, было явно недостаточно. Но от Малфоя всегда можно было ожидать какой-нибудь подлости, потому Гермиона поспешно уткнулась в книгу, а на самом деле замерла в ожидании красной повязки. Шаги остановились за спиной, но вместо повязки глаза закрыли большими чуть грубоватыми ладонями. — Ну что, грязнокровочка, не пора ли и нам с тобой порезвиться? — Прозвучал зычный низкий голос, в котором Гермиона без труда узнала Долохова. По спине Гермионы прошёлся холодок. В воздухе начало витать предчувствие опасности. — Ваши игры с Люциусом меня порядком возбудили, — зашептал Антонин ей на ухо, — я догадывался, что ты горяча, но чтобы настолько… Гермиону бросило в жар. От стыда и ужаса. Их видели. Да, разумеется, библиотека не лучшее место для разврата, но Люциус мог бы и закрывать двери, ставить заглушающие заклятья. Это казалось настолько естественным и правильным, что Гермиона никогда не задумывалась, а делал ли Малфой нечто подобное. Впрочем, могла на самом деле она что-то изменить? Гермиона в этом сильно сомневалась. Как показывал её печальный опыт, Люциус всё равно добивался своего. Ни в комнате, так в саду, ни в саду, так в библиотеке. Не будет библиотеки, появится что-то другое. Просто смена декораций. Тут у неё хотя бы были книги. Книги, которые помогали забываться. Книги, которые отвлекали от постоянного самоедства и от мечтаний о самоубийстве. Книги, спасающие её от полного и окончательного безумия. — И я ещё думал, что Люциус зануда, а тут… — продолжал нашептывать Долохов. Его ладони стали стремительно спускаться с глаз, прошлись по щекам, дотронулись шеи, и, проведя по изгибу, медленно направились дальше вниз, где, остановившись на мгновение, уверенно скользнули в декольте корсета. — Но он всегда такой жадный, — сжимая её грудь, заметил Долохов. — К жене на пушечный выстрел не подпускает, а вот теперь и к любовнице. Даже странно как-то, тебе так не кажется? Гермионе было больно и крайне неприятно от его властных и жестких прикосновений. Движения были настолько резкими, что возникало ощущение, будто он пытается содрать с неё кожу. Перед глазами вновь всплыло воспоминание о Лаванде, заставившее Гермиону застыть от ужаса. А тем временем коварные руки продолжали грубо мять её грудь. — Одевает тебя, как куклу. Все эти корсеты, юбки… такая безвкусица! И сколько неудобств… М-м-м, но какая же ты упругая малышка, — промурлыкал Антонин, прежде чем его правая рука принялась протискиваться ниже, к животу. Корсет недовольно затрещал от такого неосторожного обращения, но Долохов был настроен решительно. — Как думаешь, случаем, не заделал ли Люциус тебе полукровочку, а? — добравшись-таки до живота и начав мять его, ехидно спросил он. — Тратить зелье на грязнокровную шлюшку, когда её проще прикончить… Но Долохов не договорил. Неожиданно на подоконнике, прямо перед Гермионой, возник Эйз. Увидев Долохова, домовой нервно пискнул, но не исчез. Он затравлено переводил взгляд с Гермионы на Антонина и обратно и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и глотая воздух полуоткрытым ртом, всё никак не мог огласить причину своего появления. — Чего надо-то? — продвигаясь рукой по телу Гермионы всё ниже, недовольно спросил у него Долохов. — Давай, вали отсюда, крысёныш мелкий! — Х-х-хоз-оз-зяин… — пробормотал Эйз, трясясь от страха. — П-п-пять… ч-ч-ча-часов… гр-гря-гряз-з-зно-нокровка… — Что ты там мямлишь, дранный мешок костей? Видишь, мы заняты, — фыркнул Долохов и поддернул пальцем ткань белья, пробираясь под него. — Но гр-гряз-з-знокровка д-дол-лжна быть с хоз-зяином! — наконец выдавил из себя Эйз. — В п-п-пять часов. — О-о-о, так у вас тут расписание? — насмешливо заметил Долохов и грубо рассмеялся. — Что ж, не буду мешать. Заскучаете, зовите. Я всегда готов разнообразить ваш жаркий досуг. В его смехе Гермиона различила некое разочарование. Долохов снова отступил, и это настораживало. Гермионе показалось странным, что Антонин не посмел перечить Люциусу, а трусливо ретировался. Творить беспредел было для Пожирателей нормой, но, видимо, она и вправду находилась на особом счету. И это не могло не раздражать привыкшего к вседозволенности Долохова, и вызывало немало вопросов у самой Гермионы. Она совсем не видела причин для своей исключительности, разве что воля Волдеморта до сих пор хранила её от печальной участи Лаванды. Но даже этого казалось недостаточно для того, чтобы так оберегать Гермиону, вместо того, чтобы пустить её по кругу. Скорее всего, у Малфоя был какой-то веский повод, и… уж точно не беременность. Мысль о возможном ребёнке была настолько безумна, что Гермиона готова была откинуть её сразу и даже посмеяться над ней. Малфой и ребёнок от грязнокровки? Из разряда бреда сумасшедшего. Однако почему-то Гермионе всё равно было неспокойно. Слова Долохова её задели и никак не желали покидать головы. Она пыталась убедить себя, что всё это глупости. Малфой со своей брезгливостью просто не мог такого допустить. Он, скорее, подливал ей зелье в питье и еду, да и сам вечно был немного пьян. В том самом вине вполне могло быть противозачаточное, но… Пребывая в этом странном заточении, Гермиона давно утеряла счёт времени, и потому едва ли могла сказать, как давно у них был перерыв из-за её недомогания. То, что он как-то был, она помнила чётко, но как давно — сказать не могла. И это её напрягало. Напрягало всю дорогу к веранде. Эйз уже был там, что позволило ей избежать рассказа с неприятными подробностями. Гермиона, конечно, попыталась привести себя в порядок: одернула платье, удостоверилась, что корсет выдержал и не порвался, и даже поправила прическу, но это была лишь дань аккуратности. Судя по выражению лица, Малфой был крайне недоволен. Взгляд, каким он окинул Гермиону, заставил её внутренне сжаться и почувствовать себя виноватой. Словно это она нарочно дразнила Долохова. — Я закрою библиотеку, — выдавил Люциус, сведя брови на переносице. «Это было бы весьма кстати», — подумала Гермиона, но вслух ничего не произнесла. Она села на своё место и придвинула чашку с чаем. Пить ей не хотелось, но это был прекрасный повод, чтобы продолжать молчание. — Ты даже не сопротивлялась. — В его голосе прозвучала едва сдерживаемая ярость и пренебрежение. — А я могла? — не сдержалась Гермиона. Обвинение из его уст было слишком вызывающим, похожим на пощечину. — А разве нет? Гермиона гневно посмотрела на него, и впервые за долгое время их взгляды встретились. Его взор излучал столько эмоций, что Гермиона невольно растерялась. Она видела и ревность, и отвращение, и ещё что-то такое искреннее, что никак не вязалось с образом надменного Малфоя. — Скажи… я — беременна? — Вопрос сам слетел с её губ, став неожиданностью не только для Люциуса. Малфой поменялся в лице. Он был ошарашен и взирал на Гермиону с неподдельным ужасом. У неё самой замерло сердце. Его реакция внушала страх. — В вине ведь было зелье, ну то, которое от детей? — тихо спросила она, лелея надежду на согласие. Он не ответил. Его взгляд заметался, а пальцы нервно начали барабанить по столу. Люциус словно пытался справиться внутри себя с какой-то неразрешимой дилеммой. Гермиона с напряжением взирала на него, мысленно молясь, чтобы это глупое предположение Долохова оказалось неправдой. Но, глядя на Малфоя, спокойней не становилось, а даже напротив, беспокойство усиливалось с каждой секундой. Затянувшееся молчание Люциуса не предвещало ничего хорошего. Но заветного опровержения так и не прозвучало. В какой-то момент Малфой просто нервно вскочил и, так ничего не сказав, вышел прочь. Его походка была скована и резка, выдавая крайнюю озабоченность. Было похоже, что Гермиона здорово просчиталась на счёт его благоразумия. Столь брезгливый Люциус о последствиях явно не задумывался. От осознания этой мысли, Гермиону бросало в дрожь. Ребёнок. Сейчас. У неё. Она отказывалась верить, отказывалась даже чисто гипотетически рассматривать подобное предположение. Для неё это было невозможно. Глупо. Безумно. Хотелось выкинуть этот бред из головы, но всё никак не удавалось. Мысли так и крутились вокруг да около. Что она будет делать? Что он будет делать? Что вообще с этим можно сделать? Гермиона пыталась нарисовать в своей голове самое худшее, но ей явно не хватало фантазии. Она даже для самой себя не могла решить, что для неё страшнее: избавиться от дитя или же оставить его. Гермиона не могла представить, что родит. Какой-то нелепой надеждой загорелась мечта, что Малфой, как и рассуждал Долохов, её просто убьет. Это казалось единственно правильным и удачным решением, но что-то подсказывало Гермионе, что Люциус, как всегда, выберет то, что будет мучительнее. Желая отвлечься от мыслей, Гермиона вновь вернулась в библиотеку, но чтение не помогало. Волнение и страх усиливались с каждой минутой. Ей очень хотелось расставить все точки над «i», а не барахтаться в неизвестности. Гермиона уже даже готова была выйти и поискать хоть того же Долохова, чтобы, наконец, прояснить, как обстоят дела. Ответ пришёл только поздно вечером. Набрав книг из библиотеки, Гермиона вернулась в свою комнату, где её ждал незнакомец. Он был невысок и напоминал Флитвика, такой же забавный и милый. Его глаза светились доброжелательностью, да и выражение лица располагало к доверию. Незнакомец был одет в светлую мантию, но, даже не приглядываясь к застёжке воротничка, Гермиона уже поняла, что перед ней стоял колдомедик. Усевшись на кровать, она с нарастающим волнением принялась наблюдать за его манипуляциями. Колдомедик сначала проверил её пульс, пощупал лоб, затем коснулся живота. В тот момент Гермионе казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. А колдомедик тем временем навёл на неё волшебную палочку и пробормотал какое-то заклинание. Живот Гермиона озарился белым светом, который почти сразу же погас. Колдомедик задумчиво покачал головой и, убирая палочку в карман, направился к выходу. — Подождите! — поспешила остановить его Гермиона. — Подождите, пожалуйста! — прибавила она, когда он застыл почти у самой двери. — Результат. Каков результат? Колдомедик медленно повернулся. Его доброжелательное лицо слегка изменили поджатые губы и хмурый задумчивый взгляд. — Мистер Малфой просил не говорить вам об этом, — сказал колдомедик. — Но… — заикнулась было Гермиона, однако её тут же прервали: — Но я думаю, что это неправильно. Такое бессмысленно скрывать. Гермиона затаила дыхание и вся обратилась в слух. — Положительный, — тихо произнес колдомедик, после чего резко обернулся и торопливо открыл дверь. Гермиона не могла дышать. Она была просто оглушена этой новостью, раздавлена, размазана, прибита к стене. В голове было пусто, как в барабане. Ей потребовалось немало времени, прежде чем она смогла осознать произошедшее. Ребёнок. У неё будет ребёнок. Новость совершенно не желала укладываться в голове и вызывала волны самых разных эмоций — от ужаса до неясной надежды. Ворочаясь на кровати, Гермиона без конца спрашивала себя, что для неё это может значить? Она трогала свой живот, изредка гладила его, и думала, думала, думала. Вслушивалась в свои внутренние ощущения, и к утру, так и не заснув, наконец, окончательно сжилась с этой истиной. Выйдя на рассвете в сад, Гермиона совсем иначе воспринимала своё резко изменившееся положение. Ей всё ещё было тревожно, но лишь из-за Люциуса. С чувствами к ребёнку Гермиона уже разобралась. Для неё они в некоей степени стали даже неожиданными. Можно даже сказать неестественными для нормального человека. Но они были именно такими, странными, наверное, неправильные. Вдыхая свежий утренний воздух, наполненный слабеющими ароматами ночных цветов, Гермиона ощущала только одно: она больше не одна. * * * Ненормальная. Она точно ненормальная. Гермиона была совершенно уверена, что у неё съехала крыша, причем окончательно и бесповоротно. Мысль о том, что она больше не одинока, будила в ней давно забытые, настоящие чувства. Они нахлынули на неё, как далёкие воспоминания, и казались почти настоящими. И, похоже, Гермиона окончательно потеряла грань между иллюзией и реальностью. В её голове всё настолько уже перепуталось, что она не воспринимала отцом своего ребёнка Малфоя. В глубине души Гермиона считала, что ждёт малыша от любимого, ведь все эти ночи она провела с ним. Все эти ночи, за исключением одной, Гермиона отдавалась только своему Гарри, потому и не могла испытывать ничего, кроме тихой радости от своей беременности. Хотя порой пробивающийся сквозь иллюзорный туман разум сравнивал эту странную тихую радость с эйфорией умалишенного человека. Малфой держал драматическую паузу. Он не появлялся ни в комнате, ни в библиотеке, ни на веранде. Люциус просто разом исчез из её жизни, так и не прояснив до конца своего отношения. Гермиона лишь заметила, что её стали лучше кормить, но на этом внешние изменения закончились. Внутри же проклёвывались новые, пока ещё смутные и невнятные чувства. Словно какой-то недозревший смысл пытался пробиться наружу. Иногда она почти искренне радовалась новому дню, и в те минуты её продолжающееся вопреки всему существование уже хотелось назвать жизнью. Гермиона снова начала выходить в сад и могла подолгу гулять там. Она даже стала ощущать вкус пищи, который до той поры мог быть сравним с жеванием картона, хотя бы потому, что ей обычно приходилось всё насильно впихивать в себя. Теперь же у неё проснулся вполне здоровый аппетит. Но больше всего ей нравилось читать в саду. Устроиться на траве в тени раскидистой ивы и провалиться в новую историю, как когда-то Алиса в кроличью нору. За новыми книгами Гермиона ходила после обеда. Теперь сидеть в библиотеке было неспокойно. Она невольно вздрагивала от любого шороха, ожидая появления ещё какого-нибудь скучающего Пожирателя. Да и Долохов явно не был удовлетворён их последней встречей, и что-то подсказывало Гермионе, что тот ещё появится в её жизни. Впрочем, о будущем она предпочитала не задумываться вообще, так как оно обещало развеять все спасительные иллюзии. Очередной день встретил её унылым, монотонным дождём, отменившим разом прогулку и заставившим гораздо быстрее прочесть взятые с собой книги. Уже в полдень Гермионе пришлось пойти в библиотеку. По дороге она всё дивилась тому, что беременность никак не даёт о себе знать: её не мутило по утрам или после еды, у неё ничего не болело, и вообще, за долгое время организм чувствовал себя действительно очень хорошо. Даже в мутном зеркале Гермиона заметила, что стала значительно лучше выглядеть. Мертвенно-бледный цвет кожи сменился здоровым розовым, исчезли синяки под глазами и лишь неестественная худоба, да бледные рубцы на запястьях напоминали о прошлом. Будучи полностью в своих мыслях, Гермиона шла не глядя по сторонам. Она уже назубок знала дорогу, и до сих пор никого, кроме Долохова, в отведенных ей местах не встречала. Обычно коридоры были пусты и сумрачны, а сегодня из-за дождя в галерее было почти темно. Так темно, что Гермиона умудрилась в кого-то врезаться. Тёмная мантия и довольно явный винный аромат намекали на Люциуса, но, резко отшатнувшись, она поспешно подняла голову и взглянула в лицо, как оказалось совсем не хозяина дома. Из-за неясного освещения черты размывались, но всё равно Гермиона без труда узнала Долохова. Его плутоватая улыбка знаменовала собой большие проблемы. Внутри у Гермионы всё сжалось. Она отлично знала, чего хочет Долохов и прекрасно понимала, что сегодня обстоятельства могут запросто оказаться не на её стороне. Люциус уже довольно давно её игнорировал, а других возможных заступников у Гермионы здесь просто не было. — Ну вот мы и встретились, грязнокровочка, — насмешливо заметил Долохов, делая шаг вперед. Гермиона чисто инстинктивно отступила назад. Долохов был на голову выше неё и значительно шире и явно давил габаритами. — Что-то Люциус к тебе охладел, вот я и подумал, — наступая, начал говорить он, — не пора ли навестить горяченькую грязнокровочку, чтобы она не заскучала. А то всё книжки, да книжки… На каждый шаг Долохова Гермионе приходилось делать два или три, чтобы сохранить крохотную, но уже стремительно сокращающуюся дистанцию между ними. — Смотри, я хорошо подготовился! — Улыбка Долохова стала шире, он остановился и быстро выудил из кармана мантии какие-то черные, похожие на кожаные, ремни. — Тебе ведь нравятся такие игрушки? Я даже взял кое-что новенькое, для огонька, — смеясь, добавил он и, бросив под ноги ремни, вытянул из другого кармана плётку. Сделав ещё шаг в направлении Гермионы, Долохов взмахнул плетью, словно волшебной палочкой, и резко хлестнул ей стену. Веревочный хвост пролетел в дюйме от лица Гермионы, заставив дернуться и снова отступить. — Возбуждает, не правда ли? — блеснув глазами, радостно заявил Долохов. Похоже, ему пришлась по вкусу реакция Гермионы, которую он весьма не затейливо загонял в угол. С улыбкой и наслаждением. Ещё один шаг в её направлении, и Гермиона спиной упёрлась в стену. Коридор поворачивал, и Гермионе, двигающейся назад, не удалось вовремя этого заметить. И теперь она лицезрела неподдельную радость, озарившую грубые черты Долохова. Он сделал ещё один стремительный шаг и сразу же оказался рядом. Эта устрашающая близость вызывала у Гермионы лишь оцепенение. Ступор. Гермиона нервно заозиралась по сторонам, отчаянно ища выход, возможность ускользнуть, но Долохов уже навис над ней, давя всей своей мощью. — Ох, кажется, я всё-таки что-то забыл, — наклоняясь совсем близко, хрипло проговорил Антонин. — Грязнокровочка ведь любит, чтобы ей завязывали глаза, верно? Что ж, кое-что нам всё равно не понадобится… С этими словами Долохов резко дернул рукав платья, отрывая его от корсета. — Пожалуй, подойдёт, — похабно улыбаясь, заметил он, рассматривая кружевной кусок ткани. А потом резким движением впечатал оторванный рукав в лоб Гермионы. Последовал глухой удар головы об стену, и сознание на миг ускользнуло, вернувшись лишь когда Долохов с треском начал рвать на ней корсет. События развивались стремительно и требовали молниеносных решений. Антонин потянулся к оголившейся груди, но был встречен блоком, успевшей скрестить свои руки Гермионы. — Вот же ж… — фыркнул Долохов, наткнувшись на небольшое препятствие, — … забыл связать. Шлюшка заскромничала, кто бы мог подумать! Гермиона только успела приподнять голову, прежде чем неожиданный удар плети пришёлся по её скрещенным рукам. Одна веревка ужалила подбородок, ещё пара хлестнули по шее. Руки обдало жгучей болью, но Гермиона лишь сильнее вцепилась в собственные плечи. — Э нет, — разочарованно проговорил Долохов, — так не пойдёт! Он хлестнул снова, причем значительно сильней, с замахом. Хвосты плети прошлись по плечам и кистям, оставляя краснеющие борозды. Гермиона вздрогнула, но смогла сдержать рвущийся наружу стон. Больно. В свежих ранах начали проступать бисеринки крови, жжение усиливалось, а Долохов уже заносил руку для нового удара. Гермиона попробовала увернуться, но, находясь зажатой в углу, было трудно маневрировать. Плеть скользнула по плечу и части спины, что лишь раззадорило Долохова. — Ты предлагаешь мне начать сзади? Выглядит заманчиво, но… немного не хватает красок, — съехидничал он и вновь замахнулся. Гермиона сильнее сжалась, готовясь принять новый удар. Она уже слышала приближающийся свист плети... — Ступефай! — Прозвучало где-то впереди, после чего послышался стук упавшей рукоятки. Гермиона дёрнулась в сторону голоса, но была тут же схвачена Долоховым. Как быстро выяснилось, заклинание попало не в него, а лишь выбило плётку из рук. Антонин быстро развернулся, крепко прижимая к себе Гермиону. — А вот и наш Люциус, — раскатисто поприветствовал он появившегося в начале галереи Малфоя. — Какая неожиданная встреча! А мы тут новую игру начали. Хочешь присоединиться? Прижатая к Долохову Гермиона с трудом смогла повернуть голову, чтобы взглянуть на своего возможного спасителя. Подходящий к ним Люциус был в бешенстве. На его скулах проступили и яростно заходили желваки, глаза сузились, выдавая высшую степень напряжения. — Отпусти, — прошипел он. Долохов только хмыкнул, насмешливо поглядев на Малфоя. — Я сказал, отпусти, — со злостью повторил Люциус, но Антонин не спешил повиноваться. Напротив, кажется, ему доставляло особое удовольствие дразнить Малфоя. — С чего бы вдруг? Она что — твоя собственность? — Она — моё задание! — с ненавистью выплюнул Люциус, было видно, что он сдерживается из последних сил. — И что с того? — продолжал насмехаться Долохов. — Я же не забираю её у тебя, а просто хочу развлечься денёк-другой. И в подтверждении своих слов Антонин повёл свою ладонь к виднеющейся части живота Гермионы, проступающей через прореху порванного корсета. Рука Долохова по-свойски просочилась под корсет и стремительно направилась вниз. — Она там уже горяченькая, — заявил он, скользя по лобку. — Убери руки! — направляя на Долохова палочку, процедил Малфой. — Ты слышишь? Я не шучу! Убери от неё свои руки! — Ну уж нет! — с вызовом возразил Долохов, и Гермиона с ужасом ощутила, как его пальцы пробираются к ней внутрь. — Эверте Статум! — прорычал Малфой, целясь в Антонина, но тот, несмотря на свою явную занятость другим делом, ловко увернулся. Очередная осечка ещё сильнее задела Люциуса, и он тут же повторил попытку. На сей раз заклинание пролетело в четверти дюйма от уха Долохова, что заставило его с огромной неохотой отвлечься от Гермионы. Он мгновенно вытащил палочку из кармана и успел прокричать «протего», остановив новое заклятье Люциуса в шаге от себя. Но Малфой продолжал наступать. Поняв, что завязывается занятная потасовка, Долохов, тем не менее, Гермиону выпускать из своих рук не спешил. Он довольно легко отбивался от несколько сдержанных атак Люциуса. Ему, очевидно, нравилось дразнить Малфоя, и тот предсказуемо свирепел с каждой новой неудачей. Заклинания становились всё жестче и сильнее, а Долохов продолжал хохотать и шутливо уворачиваться, даже несмотря на все попытки Гермионы помешать ему. Та отчаянно пыталась высвободиться и что есть сил колотила руками и ногами, совершенно не заботясь, попадают ли её удары в цель или остаются холостыми. В конце концов, ей удалось хорошенько лягнуть Антонина в колено и тот разом осел. Гермиона уже было решила, что смогла вырваться, но падающий Долохов, в последний момент заметив летящее в него заклинание, потянул её на себя и… Удар пришёлся прямо по животу, отбросив Гермиону к стене. Ещё один удар спиной и… последнее, что она увидела, были удивленные и вместе с тем очень испуганные глаза Люциуса Малфоя.