Резонанс Искушения

4

* * * Выполнить задуманное было не так уж и просто. Осколки от кувшина оказались недостаточно острыми и плохо годились для того, чтобы резать себе вены. Но Гермиону это не остановило. С маниакальным упорством она продолжала полосовать свои запястья. Тонкая кожа поддавалась легко, а синие бугорки вен — болезненно и мучительно, с большими усилиями. Казалось даже, что вся кровь, успевшая натечь в небольшие лужицы, вытекла из многочисленных царапин. Гермиона несколько раз бередила закрывающиеся ранки: кровь, словно назло, свёртывалась и закупоривала продырявленные вены. И всё приходилось начинать сначала. С новой, ещё более сильной болью. Но Гермиона продолжала с невероятной настойчивостью идти к намеченной цели. Для полной решимости она вывела на стене собственной же кровью имя Гарри и теперь буквально молилась на него, делая новые надрезы. На самом деле Гермиона жалела лишь об одном — у неё не было ножа или бритвы, или ещё чего-нибудь очень острого. Такого острого, чтобы запросто перерезать артерию и не мучиться, как сейчас, ковыряя себя, в надежде добиться смерти. Чтобы кровь хлестала фонтаном, а не лениво лилась, еле-еле, словно не желая покидать тело. В конце концов, старания Гермионы начали оправдывать себя. Новые более глубокие и длинные порезы больше не закупоривало, и кровь потекла стремительнее. К тому времени, Гермиона с трудом воспринимала реальность. Перед глазами всё сливалось: сводящие с ума видения — в тысячный раз прокрученная смерть Лаванды, вздымающиеся призраки и надвигающаяся тьма — с тусклым лунным светом и чёрными блеском от крови, давно смешавшейся с разлитой водой. Думать связно становилось всё труднее. Сознание медленно ускользало в болезненном бреду… Там должен был быть Гарри. Гермиона не сомневалась в этом ни секунды. Она видела его перед собой, всё такого же: решительного, смелого, собравшегося на последнюю битву. Он смотрел на неё с нежностью и лаской. С какой-то невероятной добротой, от которой на сердце становилось светло и легко. Так легко, что хотелось взлететь под потолок, просочиться в узкое окно и вылететь, наконец, на свободу. Туда, к небесам. Навеки к Гарри. И она полетела. Сначала тяжело, будто нагруженная письмами сова-почтальонша. Но каждый, с трудом проделанный взмах, поднимал её всё выше, и от этого становилось радостнее. Казалось, что осталось совсем немного… чуть-чуть… * * * Гарри. Он был рядом. Она чувствовала его нежные руки. Слышала его ласковые слова. Заботливые, искренние, такие любящие. Гермиона буквально тонула в крепких объятьях Гарри, задыхаясь от желания прикоснуться к его губам. Почувствовать их тепло, вдохнуть вместе с ним. Наконец-то они вместе. Наконец-то всё закончилось. И теперь осталось только наслаждаться друг другом. Этим долгожданным единением. Улыбками. Взглядами. Гермиона смотрела на Гарри и никак не могла наглядеться. Словно хотела не просто запомнить лицо любимого, а вырезать его у себя внутри. Навечно. Чтобы этот образ никогда не покидал её сознание. Даже здесь, в странном, пока ещё совсем непонятном мире после смерти. Гермиону совершенно не волновали изменения вокруг. Ей было безразлично, что стены и пол давно растворились во мраке, что свет как-то неестественно падал исключительно на красивое лицо Гарри, пряча в темноте почти всё его тело. Она всё равно смотрела только в глаза любимого, словно зеленый цвет этих глаз и был для неё тем самым светом в конце тоннеля. Но в конце тоннеля неожиданно забрезжил совсем другой свет. Ослепительно-яркий, пугающий и непростительно-резкий. Глубокий вдох, и Гарри растаял в этом всепоглощающем свечении. Гермиона открыла глаза, и тут же зажмурила их снова. Больно. От света было очень больно. Возможно, она просто слишком привыкла к темноте, которая теперь казалось такой желанной, такой нежной и притягательной. Но резкий свет пробивался даже сквозь закрытые глаза, танцуя яркими красными и зелёными пятнами по векам. «Солнце», — пришла в голову Гермионы непрошенная мысль, тут же повергшая её в глубины ада. Опять. Коварная смерть выскользнула из рук подобно вёрткой змее. Просочилась в невидимую щель в её крепком захвате. Вывернулась даже оттуда, откуда, казалось, уже и не было спасения. Впрочем, Гермионе и не хотелось знать, кто же её спаситель. Всё и так было более чем очевидно. Медленно приходя в себя, Гермиона успела ощутить на своих запястьях плотные повязки, а во рту горький привкус зелья. И, пожалуй, это было вполне предсказуемо, но кое-что никак не укладывалось в голове. Гермиона явственно чувствовала, что лежит на мягкой перине, накрытая едва ощутимым, невероятно приятным, но в то же время тёплым, одеялом. Слишком серьёзные перемены для вчерашней пленницы-самоубийцы. Она могла бы понять узкую койку где-нибудь в устроенном в срочном порядке лазарете, но никак не роскошные покои. Желая убедиться в последнем и, наконец, привыкнув немного к свету, Гермиона неохотно открыла глаза. Первое, что попалось её взору, был кроваво-красный балдахин. «Как символично, — подумала она. — Гриффиндорку-самоубийцу уложили в огромной кровати цвета родного факультета и пролитой крови!» Одеяло, подушки и даже простынь — всё пылало алым, и даже маленькие кисточки на завязках напоминали по форме большие капли крови. На фоне столь яркого постельного белья, кожа Гермионы казалась смертельно бледной, почти прозрачной. Гермиона с интересом принялась рассматривать свои забинтованные руки, отмечая про себя качественную работу лекарей. Перевязка была выполнена мастерски — идеально гладко, без швов и выпуклостей. Столь же цельными бинты казались и на ощупь. Мягкие и нежные, словно сама кожа, они так плотно облегали запястья, что под них невозможно было подобраться. Всё так же изучая чуть приподнятые над собой руки, Гермиона вдруг заметила ещё одну чужеродную деталь. На её безымянном пальце красовался довольно крупный перстень необычной выделки. Искусное причудливое плетение чёрного золота венчалось небольшим тёмно-красным гранатом. Схваченный оправой, словно паучьими лапками, камень таинственно поблескивал на солнечном свете, настораживая и пугая. Было в этом блеске что-то зловещее и недоброе. Ощущая смутное беспокойство, Гермиона попыталась снять кольцо, но у неё ничего не получилось. Перстень плотно сидел на пальце, словно прирос к нему. Новые попытки оказались тщетными. Перстень невозможно было ни покрутить, ни сдвинуть с места. Тревога нарастала. Гермиона начала подозревать кольцо в наличии тёмной магии, боясь предположить, чего же теперь ей следует ожидать. Тотального подчинения? Полного безумия? Или ещё какой-нибудь неучтенной гадости, порожденной извращённой фантазией Люциуса Малфоя? От подобных мыслей вполне ощутимо затошнило, и Гермиона, желая как можно скорее во всём разобраться, неловко приподнялась. Взгляд невольно пробежался по хорошо обставленной комнате. Возле залитого солнечным светом огромного окна, находившегося напротив, стоял антикварный туалетный столик тёмного дерева на изогнутых резных ножках с большим мутным зеркалом, в котором едва можно было различить какие-то неясными тени-отражения. В двух шагах от столика расположился высокий, обшитый чёрным бархатом пуфик, удивительным образом сочетаясь с блеклыми красными трилистниками на обоях. На стенах висели тяжелые, кованные медные канделябры и сумрачные картины с ночными пейзажами. А возле красивого облицованного резным деревом портала камина обнаружился Люциус Малфой собственной персоной. Он сидел в высоком кресле и, глядя в черноту каминной арки, вычищенной и пустующей в связи с летним сезоном, потягивал тёмно-вишнёвое вино в прозрачном бургундском бокале. Его взгляд и поза — удивительно расслабленные — явно говорили, что Люциус торчал здесь далеко не первый час. В то же время его лицо хранило отпечатки глубокой усталости: под глазами залегли тяжёлые тёмные тени, а лоб прорезали глубокие морщины. Жалкое зрелище, но Гермиона не испытывала ни капли сочувствия или понимания, даже в таком, весьма человечном, облике Малфой её раздражал. Причем её выводило буквально всё: тот факт, что Люциус вообще находился поблизости, равнодушие с каким он сидел и пил своё вино, эта резкая смена камеры на покои, злополучное кольцо и, конечно же, очередное её спасение. Гермиона принялась сверлить Люциуса ненавидящим взглядом, словно надеясь испепелить его своей ненавистью. Но тот долгое время оставался безучастным, всё так же меланхолично поглощая вино. Гермиона не знала, сколько прошло времени, прежде чем Люциус лениво повернул голову в её сторону, и его случайно встреченный взгляд обжёг холодом. Жгучая ненависть мгновенно уступила ледяному презрению. — Очнулась, — с усмешкой произнёс Люциус, продолжая смотреть ей прямо в глаза. От этого холодного взгляда хотелось сбежать или спрятаться под тёплым одеялом, но Гермиона, сражаясь с мурашками, не отводила глаз. Было трудно. Люциус её подавлял, но она не желала ему уступать. — Думала обхитрить меня? — продолжил ухмыляться он. — Очередная грязнокровная глупость или… Впрочем, не важно. Пора принять лекарство. С этими словами Люциус поднялся и, отставив полупустой бокал с вином на каминную полку, подошёл совсем близко к постели. Остановившись у прикроватного столика, отгороженного от Гермионы красной портьерой балдахина, он наклонился, на миг исчезая за тканью, а затем вновь вынырнул из-за портьеры и, выпрямившись, застыл напротив, держа в руках золотистый кубок. — Будь благоразумнее, — протягивая кубок, посоветовал Малфой, на что Гермиона ответила лишь злым ненавидящим взглядом. Ещё неокрепшие руки едва удержали увесистую чашу, чуть не расплескав всё её содержимое. Желая унять дрожь и не видя причин торопиться, Гермиона поставила кубок перед собой на колени и заглянула внутрь. Определить цвет зелья ей не удалось. Содержимое кубка казалось бесцветным и подозрительно блестело каким-то необычным для золота перламутром. Это было совсем не похоже ни на укрепляющий раствор, ни на рябиновый отвар или какое-то другое заживляющее зелье. Испытывая некоторые сомнения, Гермиона наклонилась над зельем и вдохнула. Чарующий и волнительный аромат свежескошенной травы и чистого пергамента защекотал ноздри. Соблазненная этим запахом, Гермиона вдохнула вновь, ощутив новые яркие нотки. Пирога с патокой и полироли для метлы. Любимые ароматы Гарри, которыми тот мог наслаждаться вечно, и ещё один сладковато-пряный — запах его тела, сводящий с ума. Голова начала кружиться, а комната расплываться перед глазами. Мир грозился вот-вот растаять в опьяняющей дымке, но вместе с новым вдохом пришло неожиданное осознание. Гермиона узнала зелье, и весь дурманящий флер разом померк. Амортенция! Сильнейшие чувства мгновенно овладели Гермионой. Гнев, ненависть, ярость — они буквально разрывали её на части. Все смутные подозрения развеялись, оставив лишь предельную ясность. Теперь-то Гермиона отлично понимала, для чего она здесь. — Так вот, что вы хотите! — бросив на Люциуса пронзительный взгляд, хрипло произнесла Гермиона. — Мерлин… какая мерзость! Разве не проще было просто изнасиловать меня? — Неужели грязнокровкам так нравится испытывать боль? — прищурив глаза, с презрением заметил он. — Может, ты даже испытываешь удовольствие, когда над тобой издеваются? В ответ Гермиона попыталась швырнуть в него кубок, но тот лишь выскользнул из рук и позорно скатился с кровати. Люциус только усмехнулся, хотя зелью всё же удалось немного забрызгать его мантию. На одеяле образовалось несколько перламутровых лужиц, которые начали медленно впитываться в ткань. — Не угадали, — тяжело дыша, выдавила из себя Гермиона. — Если кто из нас и извращенец, так только вы! Думаете, я не понимаю, зачем вы это на меня нацепили? — поднимая руку с кольцом перед собой, с вызовом заявила она. При виде перстня, Люциус лишь повёл бровью. — Ты явно переоцениваешь значение этой безделушки, — с наигранным равнодушием бросил он. — Она для твоего же блага. Скоро ты это поймешь. Но зловещая улыбка, расцветшая у него на губах, после этих слов явно говорила об обратном. — Ах да, — улыбка мгновенно трансформировалась в презрительную усмешку, — ещё одна печальная новость. Сверкнув глазами, Люциус резко наклонился и прошептал Гермионе на ухо: — Ты всё равно отдашься мне, причем по собственному желанию! Инстинктивно рука Гермионы дернулась в его сторону, но Люциус мгновенно её поймал. Его глаза — холодные и презрительные — оказались совсем рядом. Гермиона с легкостью прочитала в них отвращение. К ней. Сильнейшее отвращение, которое противоречило всем только что сказанным словам. И это сбивало с толку. — Выздоравливай, — толкая Гермиона обратно в постель, надменно произнес Люциус и, выпрямившись, наконец вышел из комнаты. В двери щёлкнул замок, и воцарилась тишина. Вязкая, липкая. Удушающе тяжелая. Она окружила Гермиону с ног до головы, выстроив клетку из собственных мыслей. Отчаянных и безумных мыслей. И истины. Она по-прежнему жива. Это ранило её больнее и сильнее любых слов. И чтобы там не говорил проклятый Малфой, эта боль ей совсем не нравилась. Она буквально задыхалась от неё, и каждый новый вдох был наполнен ещё большим страданием. Страданием, которое она так жаждала прекратить. В неистовом порыве Гермиона попыталась порвать бинты на своих руках, но те не поддавались. Зачарованные повязки не дали ей разбередить заживающие раны. От злости на Малфоя, весь мир и даже саму себя, Гермиона резко поднялась на кровати и устремила свой взор в окно. Новая безумная идея поглотила остатки разума. Гермиона неловко сползла с кровати и направилась к окну, не обращая внимания на подворачивающиеся ноги. Ещё миг, и она уже открывала трясущимися от напряжения руками щеколду на раме. Окна распахнулись с тихим скрипом. Яркое солнце нещадно слепило глаза, свежий воздух пьянил, а сладкозвучное пение птиц, казалось, действовало успокаивающе. И Гермиона поддалась этим чарам. Она застыла, стоя на подоконнике, больше похожая на призрака из-за огромной белой ночной рубашки. Раскинув чуть подрагивающие руки и зажмурив глаза, Гермиона словно вбирала в себя тепло солнца. Минутная слабость. Скорее прощание. Последние отголоски чувств. Открывшая наконец глаза, Гермиона была совсем другой. Рациональная, решительная, циничная. Она оценивающе взглянула вниз, мысленно прикидывая свои шансы падения с пятого этажа. Тернистые кусты роз, росшие под окном, немного смущали, зато аккуратная зелёная лужайка, казалась прекрасным местом для последнего вдоха. Оставалась только сделать шаг. И она его сделала… Но ничего не произошло. Подоконник всё ещё был под ногами, а руки намертво вцепились в оконные рамы. Тело не слушалось. Противилось воле. Гермиона упорно пыталась сделать шаг, но так и оставалась на месте. Не в силах бороться с необъяснимым явлением, она шагнула назад. Нога послушно опустилась на пол. Затвердевшие от усилий руки снова задрожали, отрываясь от рам. Вторая нога послушно присоединилась к первой. Тело заметно трясло от перенапряжения. Гермиона, слушая своё прерывистое дыхание, с разочарованием смотрела в окно. Было очевидно, что ей помешали. И это только разозлило Гермиону. Она готова была смеяться над собственной беспечностью. Выпрыгнуть из окна? Не слишком ли простой способ самоубийства? Его мог предвидеть любой дурак! Разумеется, на окне были чары. Признавая своё поражение, Гермиона, всё ещё находясь под действием идеи фикс, задумчиво осмотрела комнату. Каменный портик камина, кресло и столик выглядели до отвращения безобидными. Большой стенной шкаф, не замеченный ей ранее, тоже не внушал опасений. Зато занавески балдахина казались достаточно прочными. Оставалось только узнать выдержат ли они нечто весомое. Мысленно улыбнувшись своему новому плану, Гермиона взялась за дело. Она начала дергать шторку, но та поддалась далеко не сразу. Плотная ткань никак не желала сползать с перекладины, и Гермиона уже решила, что она приколочена, но когда Гермиона потянула шторку в последний раз, просто из принципа, та неожиданно поддалась и слетела. Пристроившись на кровати, Гермиона подобрала к себе шторку и принялась вить из неё некое подобие верёвки. Руки не слушались и казались какими-то чужими, ватными и неуклюжими. Алая ткань неохотно сворачивалась, так и норовя снова развернуться, несмотря на все усилия. Пытаясь совладать с ней, Гермиона добавляла узелки через несколько дюймов. В конце концов, у неё получилось нечто подходящее. Обернув полученную верёвку вокруг шеи, Гермиона пододвинула кресло к кровати и, поднявшись на цыпочки на поручне, привязала свою самодельную удавку к основанию балдахина. Убедившись, что балки держат крепко и ткань затянута у шеи достаточно сильно, Гермиона собралась сойти вниз. Но её тело будто парализовало. Ноги отказывались двигаться, руки сопротивлялись попытке задушить себя самостоятельно, сильнее затянув удавку. Она просто стояла не в силах пошевелиться! Это был провал. Помучившись ещё какое-то время, Гермиона сдалась и с удивительной легкостью избавила свою шею от верёвки. Только что не слушавшиеся руки действовали с удивительными проворством и ловкостью. Это уже было подозрительно. Ощущая негодование, Гермиона принялась нервно озираться по сторонам. Её преследовало странное чувство, будто за ней следят. Словно кто-то контролировал её тело, не давая совершить задуманное. И чтобы окончательно развеять все сомнения, Гермиона предприняла ещё одну попытку. На этот раз её целью было мутное зеркало, осколки которого могли стать отличным оружием. Действительно острые, гораздо острее черепков кувшина. Не долго думая, Гермиона подняла с пола золотистый кубок, так непредусмотрительно оставленный Малфоем, и замахнулась, целясь в зеркало. Рука застыла. Она отказывалась повиноваться, сводя мышцы спины и отдаваясь тупой болью в плече. Гермиона неохотно опустила руку и с ещё большим подозрением принялась оглядываться по сторонам. Но снова ничего особенного не обнаружила. Тогда Гермиона подошла к зеркалу и принялась задумчиво вглядываться в него. Собственное лицо, осунувшееся и заострившееся, с огромными тёмными глазами казалось ей незнакомым. Лишь взъерошенная шевелюра была отголоском прошлого. Продолжая изучать себя в неясном отражении, Гермиона краем глаза поглядывала на то, что творилось у неё за спиной, и была крайне разочарована, ничего там не обнаружив. Но оставался ещё один способ всё узнать. Сжимая в руке кубок, Гермиона с силой направила его в зеркальную гладь. И тут она всё поняла. Рука снова застыла, но в отражении Гермиона увидела, как ярко блеснул камень кольца. Повернув к себе руку, она уставилась на перстень. Гранат налился кровью и зловеще пульсировал. — Проклятый Малфой! — простонала Гермиона, желая содрать с себя кольцо. Но пальцы предательски соскальзывали, а перстень не сдвинулся ни на йоту. Он лишь блеснул на прощание яркой вспышкой и погас, вновь превратившись в обычный камень. И сколько бы Гермиона его не теребила, гранат не оживал. Устав от бесплодных попыток покончить с собой и справиться с кольцом, Гермиона ощутила себя полностью разбитой и невероятно усталой. Не в силах бороться со слабостью, она завалилась на кровать и откинулась на подушки. Нужно было всё обдумать, и хоть немного передохнуть. Тяжелые веки закрыли глаза, в голове всё начало путаться, как бывает перед сном. Но уснуть Гермиона не успела — её потревожило появление эльфа. Эйз принёс ей обед. На серебреном подносе стояло несколько глубоких тарелок и небольшой кубок. От тарелок исходил невероятный аромат, пробуждая чувство голода. Сильнейшего голода, пронзающего болью желудок. Но Гермиона решительно отставила поднос на прикроватный столик. Ей так и виделась в этих блюдах скрытая отрава. Как знать, чем собирался кормить её Малфой? Может, там какое-то другое любовное зелье, или ещё какой-нибудь опасный яд, заставляющий терять над собой контроль. Если уж ему взбрело в голову получить её тело, так пусть берёт его силой. Как подобает врагу. В конце концов, эта привычная практика. Пленных частенько насиловали, и Гермиона отлично понимала, что чем дольше она находится в мэноре, тем выше её шанс лишиться чести и достоинства. Лестрейндж, Долохов, может, Макнейр, или тот же Малфой — не всё ли равно? Сама мысль о насилии была просто отвратительна, она вызывала неудержимую дрожь в коленях, но «любовные зелья» от Малфоя выглядели ничем не лучше. Они казались даже более омерзительными по своей сути. Насильник мог получить лишь тело, Малфою же понадобились её чувства. — Ты их не получишь, — процедила сквозь зубы Гермиона, и несмотря на то, что коварные аппетитные запахи продолжали манить к себе, взяла поднос и отнесла его в уборную. Слив всё угощение в унитаз, она облегченно вздохнула. Думать о последствиях не хотелось. Гермиона понимала, что Малфой не успокоится, но она не собиралась так легко сдаваться. Чтобы он о себе не возомнил, Гермиона Грейнджер не из тех, кто отдаётся первому встречному. Вернувшись в постель, Гермиона накрылась с головой одеялом и, игнорируя жалобное урчание желудка, вскоре заснула. Ей снова снился Гарри. Он сидел рядом и гладил её. Шептал какую-то нежную ерунду, отчего на душе становилось удивительно светло и тепло. Гермиона отогревалась этими словами. Внутри неё всё оживало от звуков его чарующего голоса. Она наслаждалась. От того, что слышала его, от того, что прижимала к груди его прохладную руку, сходила с ума от исходившего от него соблазнительного запаха. И не желала просыпаться. Никогда. Этот сон должен был длиться вечно. Как поцелуй, к которому она потянулась. Жадно и неистово прикасаясь к заветным губам. И просыпаясь от чудовищной жажды. В комнате было сумрачно. Алые портьеры казались почти чёрными. В открытом настежь окне сновала мошкара, тихонько жужжа и шелестя крыльями. Гермиона некоторое время пыталась понять, где находится. Нестерпимо хотелось пить. Во рту было сухо, что невозможно было сглотнуть. Слюны не было совсем. Губы потрескались, язык, казалось, иссох и не желал шевелиться, в горле першило, словно туда кто-то просыпал песку. Вдыхаемый воздух, тяжелый и душный корябал гортань. «Дождалась», — подумала Гермиона, мысленно обещая себе скорейшее облегчение. Но оно не наступало. Напротив, дышать становилось всё больнее, а жажда просто сводила с ума. Перед глазами пошли разноцветные пятна, в ушах появился непонятный гул, который только усиливался. Уже в полном бреду, Гермиона кое-как слезла с кровати и, пошатываясь, добрела до камина, где на полке портала всё ещё виднелся бокал с вином. Непослушная рука потянулась за ним. Глоток. Обжигающий. Словно огонь прошёлся по её языку, обжёг гортань и спустился пламенной лавой вниз к желудку. Гермиона закашлялась. Потом сделала ещё один глоток. Новая огненная волна омыла рассохшееся горло, принося вместе с болью облегчение. С последним глотком Гермиона осознала, что пьяна. Тело стало ватным, комната начала качаться и слегка дрожать. Она уже и не помнила, добралась ли до постели, ведь ей надо было прилечь… В комнате горели свечи, создавая пленительный полумрак. Они плавали чуть повыше портика камина, высвечивая разные уголки комнаты. Чудесным образом преобразившейся комнаты. Повсюду стояли вазы с розами, источавшими восхитительный аромат. Лепестками были усеян весь пол и даже кровать, на которой сидела Гермиона. Маленький стол был красиво сервирован для ужина. Серебряная посуда таинственно поблескивала в свете свечей, а в пузатых снифтерах плескалась янтарная жидкость незнакомого на вид напитка. Но вовсе не это красило комнату. Там, в кресле, сидел тот, кого она так ждала. Это было словно наяву, хотя Гермиона отлично понимала, что просто видит сон. Невероятно реалистичный, восхитительный и потрясающий, но всё-таки сон. Ведь перед ней сидел Гарри. Самый настоящий, с шрамом-молнией, в тех же детских круглых очках, скрывающих его прекрасные зелёные глаза. Он молчал. И ей нравилось это молчание. В нём сильнее ощущались чувства. Они словно растекались по всей комнате, наполняя её любовью и счастьем. Он рядом. Она с ним. Гермиона даже старалась тише дышать, боясь спугнуть своё негаданное видение. Этот сон казался ей таким хрупким, но таким желанным, что она всеми силами пыталась его удержать. Сделать всё, что не сделано. И запомнить в мельчайших деталях. Как он посмотрел на неё, как поднял свой бокал и приглашающе кивнул. Гермиона шла к столику очень медленно, ни на секунду не отрывая своего взгляда от Гарри, и прохладные лепестки приятно щекотали её босые ступни. Она села напротив, не уставая любоваться им. Как он пригубил напиток, и тот выкрасил его губы влажными, яркими и невероятно соблазнительными. Как дернулся его кадык, когда он глотнул. Ей важно было запомнить всё. Всё, что касалось его. Ей не было дела до еды, хотя она что-то положила себе в рот, и медленно жевала, пока он расправлялся со своим запечённым фазаном. И даже хлебнула крепкого алкоголя, больше похожего на коньяк, когда Гарри поднял молчаливый тост. За них. Он выпил до дна, а потом наклонился к ней. Она поддалась вперед и сама поцеловала его. — Люблю, — прошептала Гермиона одними губами, прежде чем вновь слиться поцелуем. Глубоким, жадным, невероятно страстным. Которого у них ещё никогда не было. За поцелуем последовали объятья. Такие же чувственные и порывистые. Острое желание наполняло комнату. Казалось, от него даже потрескивают свечи. Гермиона сняла с Гарри очки, чтобы с новым ещё более сладким поцелуем смотреть прямо в его глаза. Прекрасные, любимые, зелёные глаза. От счастья кружилась голова. Тело горело. Гермиона чувствовала жар, исходивший от Гарри, и чуть неуверенно кивнула в сторону постели. Зелёные глаза блеснули, и для Гермионы это был самый важный знак. Как бы там ни было дальше, свою первую ночь, пусть даже только во сне, она разделит с Гарри. Их тела сплеталась в немыслимом танце. В танце, в котором исчезала одежда, движения становились всё резче, а поцелуи горячее. В танце, который можно исполнять даже лежа на спине на прохладных лепестках. «Во сне не будет больно, — думала Гермиона, ложась в постель. — Ну разве что немного, это же сон». Гарри нависал над ней, тяжело дыша от возбуждения. На миг он застыл в нерешительности, но Гермиона смело притянула его к себе. — Я только твоя, — прошептала она. И было больно. Немного. И довольно странно. В целом странно. И чуть-чуть приятно. Но скорее от поцелуев и его жарких объятий. И от того, как он на неё смотрел. Как сверкали его зелёные глаза, поддернутые дымкой удовольствия. Гермиона взглянула в них вновь, но в свете подлетевшей слишком близко свечи, увидела совсем не тёплое, нежное свечение зеленого, а чужие, холодные голубые глаза…