Резонанс Искушения

10

«Кто я?» — вопрос сам собой повис в возникшей тишине вместе с тем, как потухла последняя зелёная молния и ещё одно тело безвольно свалилось на землю. Вокруг всё было усыпано трупами, уставившимися своими пустыми, застывшими, прощальными взглядами в чернеющие от сумерек и приближающегося дождя небеса. В ушах слегка звенело от недавних выкриков: ледяной высокий голос торжествующе смеялся и, словно заевшая пластинка, упорно повторял одно и то же: — Авада Кедавра! Авада Кедавра! От ярких зелёных лучей, что следовали один за другим, до сих пор рябило в глазах, а рука, вцепившаяся в палочку мёртвой хваткой, едва заметно дергалась от напряжения. «Кто я?!» — снова раздалось в голове, и ужас, трусливо прятавшийся где-то в глубине, принялся осторожно, подобно опасливому дикому зверю, выползать наружу. Осматривая целую площадь, заваленную телами, хотелось закричать. От боли, от страха. От беспомощности. Десятки убитых, ни в чём неповинных магглов. И эти руки с бледной посиневшей кожей, с узкими ладонями и длинными паучьими пальцами повинны в их смерти. Его руки. — Это не я! — раздался отчаянный шёпот, который почти тут же был заглушён воем сирен, заголосивших где-то в дали. Визжащий механический звук быстро приближался, становясь всё громче и противнее. Он мешал. Раздражал, сбивал с толку и вызывал почти непреодолимое желание немедленно его заткнуть. Рука сама собой взмахнула палочкой, целясь в появившиеся красно-синие отблески, что запрыгали по окнам близлежащих домов, подобно танцующим лепреконам. Самодовольная улыбка уже зазмеилась на устах. Вот-вот должно было начаться нечто особенно забавное. Огненные шары, взбесившиеся, перестающие слушаться машины, а, может, даже разом восставшие мертвецы. И, словно предвестник нового акта, небо прочертила длинная яркая молния, высветившая разом весь город, а вслед за ней раздался оглушительный гром, заставивший содрогнуться. — Хватит! Довольно! Прекращай! Яростные, хлесткие слова, казалось, били наотмашь, сопровождаясь звучными тяжелыми пощёчинами. — Убирайся отсюда! — В прежде столь властном голосе послышалось отчаяние. Гул сирен всё нарастал, и вот уже блуждающие огни фар скользнули по силуэту, возвышавшемуся в центре площади. В небе снова полыхнуло, ослепляя на миг, и с новым ударом грома, раскатисто разлетевшимся над тяжелыми угрюмо-чёрными облаками, всё исчезло. Он возник у зарешеченных ворот, и, едва удержавшись на ногах, схватился за железные прутья. Те задрожали и чуть слышно скрипнули от напряжения. Кое-как восстановив равновесие и прошептав отпирающее заклятье, он ввалился внутрь и, сделав всего пару шагов, рухнул на землю. Внезапная слабость, низвергнувшая его на колени, возникла вместе с болезненным осознанием и удушающим раскаянием. — Что я натворил?! — хватаясь за свою голову, простонал он. — Что я натворил!!! Перед глазами, будто в безумном калейдоскопе, крутились лица случайных прохожих, исчезающие во вспышках зелёных молний. Снова и снова. Мужчины и женщины, подростки, старики и дети… Его затрясло. Он отнял руки от головы и уставился на них, словно те были повинны во всем произошедшем. — Это он, — раздался яростный шёпот, быстро превращающийся почти в крик: — Это он! ОН!!! Позади зашуршал гравий, и послышались шаги. Он мгновенно обернулся и, напряженно щурясь, вгляделся в полутьму. Кто-то торопливо шёл навстречу. И этот кто-то очень скоро увидит его позор! Полное отчаяние тут же сменилось всепоглощающим гневом. Руки нервно захлопали по земле в поисках завалившейся куда-то палочки, но под пальцами, будто назло, повсюду был лишь гравий. Некто стремительно приближался, почти не оставляя выбора. Ещё пара шагов и… Он вскочил и бросился, словно бешенная собака вцепляясь в горло. Руки сжали чужую шею. Послышались хриплые булькающие звуки. Надо было давить сильнее, и он нажал, дико скалясь и тяжело дыша. Взгляд скользнул по лицу жертвы и замер. — Невилл? Удивление быстро переросло в шок. Руки разжались, а колени вновь подогнулись, заставив унизительно сползти по чужому телу. В глазах защипало от подступивших слёз, вот-вот грозящих превратиться в рыдания. Он вспомнил. Вспомнил кто он. Его звали Гарри. Гарри Поттер. Мальчик, который должен был победить Волдеморта. Должен, и он всё ещё пытался. * * * Гарри был уверен, что ему снится какой-то бесконечный кошмар. Кошмар, в котором он проиграл, а Волдеморт жестоко расправляется с его близкими. В этих снах Хогвартс превратился в руины, усыпанные телами погибших, которые никто даже не потрудился собрать и предать земле, бросив их на растерзание падальщикам и озверевшим от обилия крови фестралам. А на бесконечных пирах в честь победы с чудовищно и извращённо добивали пленных. После ужасающей смерти миссис Уизли отчаянно захотелось проснуться. И… Гарри проснулся, но виденное им наваждение не рассеялось. Несчастная Джинни всё так же корчилась под Фенриром под мерзкие крики и улюлюканье. Гарри едва не задохнулся от гнева. Он срочно должен был спасти бедняжку Джинни, и не важно, как они потом выпутаются из этой переделки. Гарри направил палочку на Фенрира, собираясь его оглушить. — Авада Кедавра! — прогремело в зале, и Гарри, как и все присутствующие, вздрогнул от неожиданности. Кто-то его опередил. Гарри с удивлением окинул зал, пытаясь понять, кто же вмешался. Он быстро вспомнил, что луч прилетел с его стороны, и беспокойно покосился в сторону. Но рядом никого не было. «Это же не я?» — растеряно подумал Гарри, прекрасно зная ответ. Гарри Поттер никого не мог убить. Он даже против Волдеморта выступил обезоруживающим заклятьем, и был убит… А Фенрир — это была просто ошибка. Лёгкое помутнение рассудка. Досадный промах, требующий срочного исправления. — Авада Кедавра! — снова раздалось в зале, и всё встало на свои места. На столе навеки замерла мелкая Уизли, и пришло время для её братца. Волдеморт ухмыльнулся и почти выкинул из головы глупое происшествие, но, закончив с пленными, ощутил некое беспокойство. «Наверное, это из-за бессонницы», — подумал он, вспоминая, что в последнее время совсем не спал, то предвкушал финальную битву, то всё никак не мог нарадоваться своей победе. Склянка со снотворным ему бы не повредила. — Нарцисса! — позвал Волдеморт, намереваясь в приватной беседе затребовать себе зелья. Соратникам ни к чему было знать, что у него какие-то проблемы, а Нарцисса никому не расскажет. Волдеморт ухмыльнулся, поглядев в лицо бледной, словно смерть, хозяйке мэнора. Она его боялась, впрочем, не без оснований. За ней ещё числился «должок», и Волдеморт не собирался оставлять его неуплаченным. Просто сейчас было не до него. Хотелось хорошенько выспаться, но… из-за снотворного его мучили кошмары. Мерзкий старик Дамблдор восставал из мёртвых и один за другим уничтожал крестражи. С каждым истреблённым фрагментом души Волдеморта покидали силы, и он стремительно превращался не просто в смертного, а в сквиба. Сквиба по имени Том. Волдеморт просыпался в холодном поту и ещё четверть часа пытался восстановить дыхание. А потом на него накатывала тоска. Тоска по крестражам. Ему их не хватало, и без них он не чувствовал себя в безопасности. Страх смерти гнездился где-то внутри, и после очередного убийства Волдемортом почему-то овладевала меланхолия. Смерть некоторых и вовсе вызывала болезненные спазмы и странное, малообъяснимое ощущение, что когда-то эти люди были ему близки. Волдеморта раздражало это чувство, и он всячески пытался его из себя выкорчевать, выбирая всё более извращенные и жестокие пытки. Но оно не уходило, а однажды и вовсе накрыло его… Какая-то грязнокровка. Он даже не сразу вспомнил, что она крутилась с Поттером. Наглая, глупая девка, которой нужно было показать её место. И первый же Круциатус стёр с её лица всю браваду, но почему-то от этого не стало легче. Напротив, Волдеморт заметил, что в груди вдруг ни с того ни с сего бешено забилось сердце, а ладони сами собой начали складываться в кулаки. Её страдания — этой наглой грязнокровки — отчего-то были ему неприятны. Ему становилось всё более не по себе: непонятный жар охватил всё его тело, в голове стучал учащенный ритм сердца, Волдеморт глотал воздух нервно, урывками, будто вдруг разучился размеренно дышать. С этими странностями надо было заканчивать: забыть про пытки и игры, и просто убить девчонку. Волдеморт хотел было нацелить палочку для финального заклинания, но едва успел приподнять руку, как его настигло ужасающее осознание. Он был не в состоянии её убить. Просто потому что не мог без неё жить. Волдеморт был поражён. Он никогда прежде не испытывал ничего подобного, и это возникшее сильнейшее чувство его напугало. Оно, словно гипноз, лишало его собственной воли и внушало ему делать нечто совершенно невероятное. Спасти грязнокровку, заботиться о ней, прикасаться… Волдеморта передёрнуло. С этим мерзким чувством надо было что-то делать. Оно мешало, раздражало и запросто могло свести с ума. Надо было как-то от него избавиться. Он уже хотел отдать грязнокровку Долохову или Лестрейнджам на забаву, те умели веселиться и делали это со вкусом, и к тому прежде грязно изнасилованному, а потом и растерзанному на куски телу едва ли можно было испытывать какие-то эмоции, но что-то внутри Волдеморта воспротивилось. Позволить довести грязнокровку до такого состояния он тоже не мог, и потому, недолго думая, отдал её Малфою. В качестве наказания. Пусть Люциус повозится, пока Волдеморт сам в себе не разберётся. * * * Его сны резко изменились. Теперь в них не было Дамблдора или Поттера, вместо них всегда присутствовала она. Гермиона Грейнджер. Он точно знал её имя и с удивлением отмечал, что оно ему нравится. Гермиона Грейнджер — его одноклассница. Умная, смелая и симпатичная. Ему нравились её вечно спутанные, похожие на воронье гнездо волосы, казались милыми чуть выступающие передние зубы. А ещё её всегда можно было попросить помочь с домашней работой. Попросить помочь? Это было так странно, прежде Том никогда не нуждался ни в чьей помощи, и уж тем более с уроками. Она тоже ходила к Слизнорту и любила торчать в библиотеке. И однажды, когда его друг (у него был друг?) обидел её, Том даже обнял плачущую Гермиону, и ему нестерпимо захотелось её не только утешить, но и поцеловать… От ужаса Волдеморт очнулся ото сна и долго не мог отдышаться. Его трясло, а сердце норовило вот-вот вырваться из груди. Поцеловать… Столь жуткого желания у Волдеморта ещё никогда не было. — Это всего лишь кошмар, — прошептал и взглянул на бледные руки, которые с трудом можно было различить в полумраке комнаты. Эти руки только что обнимали. Он ещё помнил тепло чужого тела и едва уловимый аромат чего-то сладостно-пряного. Там, во сне, этот запах будоражил его, а сейчас одно лишь воспоминание вызывало тошноту. Волдеморт никогда никого не обнимал. Он помнил это чётко, как и то, что Том никогда не учился с девочкой по имени Гермиона Грейнджер. Он всегда презирал грязнокровок и понять не мог, отчего ему вдруг снится такая чушь. Словно кто-то хотел свести его с ума. Волдеморт вспоминал свои руки из сна — худые, длинные, немного неухоженные, как будто не его вовсе. И глупую привычку растрепывать прическу, и дужку очков перед глазами… Волдеморт резко поднялся. Он схватил с прикроватной тумбочки палочку и зажёг свет. И посмотрел на свои руки. Бледная аж до синевы кожа, длинные, будто паучьи ножки, пальцы с заостренными ногтями. Его руки. Волдеморт выдохнул. Напряжение уже отпускало, и чтобы рассеять все иллюзии, он подошёл к зеркалу и уставился в отражение. Красные, словно налитые кровью, глаза, почти исчезнувший нос, губы-ниточки — визитная карточка Тёмного Лорда. Вызывающая ужас внешность, ясно показывающая, что всё человеческое ему давно уже чуждо. Волдеморт не обнимает каких-то непонятных девиц и не утешает их, он же не какой-нибудь Гарри Поттер. — Гарри Поттер? — повторил он вслух и отшатнулся от зеркала. * * * Гарри нуждался в доказательствах. В чудовищных доказательствах, что его жуткие кошмары, вовсе сон, а жестокая реальность. Он хоронил растерзанные тела, отдавая погибшим прощальные почести. Тяжелые каменные надгробия, венчавшиеся крестами с колдографиями — это всё, что Гарри мог сделать. Придать земле тех несчастных, что уже ему никогда не спасти. Тех жертв Волдеморта и его приспешников, которых даже после смерти оставили гнить в сырой темнице, источая зловония, и служить кормом для разжиревших крыс. Такой ужасающей участи никто не был достоин, и Гарри взялся исправить эту несправедливость. Он выстроил склеп на краю мэнора. Огромную пещеру, превратившуюся в место Скорби и Памяти. В место, где Гарри всё ещё мог вспомнить, кто он такой. Окруженный колдографиями близких ему людей, он мог часами бродить вдоль надгробий или, усевшись на каменный пол, начать разговор с умершим. Гарри любил болтать с Роном, хотя то, что друг больше не перебивал его, заставляло сильнее тосковать. Он не мог никого обнять, лишь только принести цветы и украсить ими надгробия. Быстро умирающие цветы на могилы стремительно ушедших людей — жутковатое очарование смерти. Гарри чувствовал себя здесь виноватым. Он должен был стать спасителем, а превратился в гробовщика. И теперь с каждым днём его склеп всё разрастался, пополняясь новыми могилами, а затем и прекрасными причудливыми статуями… * * * Трик-трак. Полозья откинули кресло-качалку назад, а затем лениво перевалились вперёд. И снова — трик-трак. Она качалась в этом самом кресле. Такая странная, почти неземная, и красивая, словно фарфоровая кукла. Длинные белоснежные волосы, стеклянные васильковые глаза, тонкие, светящиеся руки и глупые серьги-редиски в ушах. Она даже не шелохнулась, когда он вошёл. Не остановила своё кресло, не слезла с него и не спряталась куда-нибудь, как её трусливый отец. Ныне покойный. Он любил прятки, но Лавгуд был плохим игроком, и его не составило труда найти. Трясущегося, словно заяц, на чердаке среди нелепого тряпья и какого-то странного хлама. Она даже не попытался сбежать, когда поняла, что их всё же обнаружили, несмотря на все защитные заклинания. Впрочем, виной тому случайность и несколько беглых Уизли, за которыми они гонялись уже двое суток. Тех занесло в эти места, и, почувствовав ещё чьё-то присутствие, он напоролся на новые чары, которые поспешил разрушить. Убогий неказистый домик невольно привлёк его внимание. Он отправил Мальсибера и Яксли продолжать погоню, а сам решил заглянуть на огонёк. Лавгуд не стоил внимания. Таких жалких крыс было уже слишком много, а пользы от них почти никакой. Он всего лишь очистил мир от ещё одной никчемной личности, а вот она никчемной ему не показалась. — Достойным чистокровным не обязательно прятаться, можно просто заявить о своём признании, — остановившись напротив неё, сказал он. Она лишь слабо улыбнулась и едва заметно качнула головой. — Ты… — почувствовав сожаление, произнёс Волдеморт. — Ты не хочешь признать меня своим господином? Она снова качнула головой и в следующий миг замерла навеки. Авада сделал из неё именно то, чем она и казалась. Красивой куклой. Но ему было не достаточно мига любования, хотелось продлить, улучшить, превратить произведение искусства в настоящий шедевр. Он принёс её к себе вместе с креслом, поставил напротив кровати и уселся напротив. Всю ночь он не отводил взгляда от белой тонкой кожи, ставшей так похожей в лунном свете на мрамор, от тонкой лебяжьей шеи, проглядывающей за волнистыми серебристыми волосами, и прекрасных изгибов. Изящные босые ступни, чуть вытянутые, словно у балерины, готовящейся к battement tendu, упавшая с подлокотника рука, с тонкими аккуратными пальцами, качающаяся плавно в такт качающемуся креслу. Такое совершенство формы нельзя было терять и отдавать гниению, его нужно было законсервировать, сделав вечно прекрасным. Он улыбнулся своим безумным мыслям и, сменив палочку на клинок, вновь подошёл к ней. Она будет его первым изваянием. Первой в мире скульптурой сделанной из самой себя. Он склонился над ней, впечатывая в свою память красивое лицо, и, откинув её волосы с плеч, приставил острие к ключице и сделал тонкий надрез. * * * Ему нравилось ваять. Он с удовольствием приходил в склеп смотреть на свои труды. Сотни превосходных статуй стали поводом для особой гордости. Он сумел превратить нечто уродливое, нелепое и глупое во что-то поистине прекрасное, достойное восхищения. Причудливые, изломанные позы стали его визитной карточкой, превратив из любителя в настоящего Творца. Он действительно менял мир к лучшему, истребляя всё мерзкое и гадкое, а потом доводил пусть и после смерти до нужного совершенства. Во всяком случае, ему так казалось. * * * Трик-трак, трик-трак, трик-трак. Кресло мерно раскачивалось, и эта монотонность движения успокаивала. Вчера ночью Гарри хоронил Симуса Финнигана, точнее то, что от него осталось. Безумства Пожирателей не прекращали ужасать, но к подобным зверствам просто невозможно было привыкнуть. Симус достался Белле, и та, как обычно с ней и бывает, перестаралась. Заразившись от начитанного и помешенного на средневековых пытках Руквуда, она решила применить всё и сразу. Глядя на останки, Гарри мог только предполагать, что же именно применялось, и не исключал ни так полюбившейся многим дыбы, ни так понравившегося Белле «надувания изнутри», ни испанского кресла, о чём свидетельствовали обугленные кости ног. Вероятно, всё начиналось с «ужасной груши», которую возродил по чертежам, а затем и усовершенствовал тоже большой любитель всяких мерзостных пыток Яксли, так как уж слишком мало, что сохранилось в узнаваемом виде. Это был скорее крупно перемолотый фарш с костями, а вовсе не человеческое тело. А позавчера он ещё думал, что хуже того, что сделали с Лавандой, быть не может. Как жестоко он ошибался! Но сегодня пыток быть не должно. Он всё отменил, вроде бы… Гарри был не уверен, что выданный им приказ, был в реальности, а не во сне. Ему и раньше казалось, что он запрещал так жестоко обходиться с людьми, но то ли его никто не слушал, то ли всё это он только собирался говорить, но пока ещё не озвучил. Что же происходило на самом деле, понять было сложно. Гарри всё никак не мог точно ответить на мучающие его вопросы: «Где он?», «Что с ним?», «Кто он?» Последний вопрос волновал его больше всего. Иногда, как сейчас, ему казалось, что знает ответ. Он — Гарри. Гарри Поттер, который каким-то невероятным способом очутился в теле своего врага. И этот враг — Волдеморт — частенько возвращал себе своё уродливое тело и чинил всякие безумства. Тогда Гарри снились жуткие кошмары, от которых неистово хотелось проснуться. Потом он всё-таки просыпался и с ужасом узнавал, что приснившееся опять происходило на самом деле. Оттого он всё больше боялся ложиться в кровать и всё чаще усаживался в кресло-качалку, чтобы мерно качаясь, скоротать очередную наполненную тяжелыми думами ночь. Трик-трак. В саду запели вечерние птицы, и в комнате стало заметно прохладнее. Трик-трак. Последние лучи солнца, раскрасившие бока седых грузных облаков лиловым, наконец, исчезли. Трик-трак. Послышалось тихое шкрябание. Кто-то скребся в его дверь. — Войдите! — Гарри всё никак не мог привыкнуть к высокому холодному голосу, от которого у него самого нередко проходил мороз по коже. Дверь скрипнула и приотворилась. В узкую щель, словно черная мышка, проскользнула чья-то худая, чуть пригнувшаяся фигура. Белла. Захлопнув дверь, она остановилась возле неё и, подобострастно улыбаясь, заговорила: — Мой Лорд, — Её глаза забегали из стороны в сторону, выдавая высшую степень волнения. — Мой Лорд, Люциус провалил ваше задание! Лицо Волдеморта осталось безучастным к этим словам. Гарри уже давно заметил, сколь небогата у него нынче мимика, но сейчас эта бесстрастность ему пригодилась. Предчувствие чего-то ужасного охватило его, но голос, такой же равнодушный, не подвёл. — Продолжай, — бросил Гарри, хотя внутри был взвинчен до предела. — Грязнокровка порезала себе вены, — с ухмылкой поведала Белла. — Цисси едва успела её спасти. Мой Лорд, разве это не фиаско? Девчонка чуть не умерла! Прошу, отдайте её мне. Я хочу доставить вам удовольствие и закончить начатое. Мы когда-то с ней уже общались… Кресло замерло на месте. Гарри медленно встал, всё так же внешне сохраняя удивительнейшее спокойствие, хотя внутри уже бушевала нешуточная буря. Он готов был разорвать Беллу на части от отчаяния. Гермиона едва не умерла! Его любимая, самая дорогая на свете Гермиона — едва не умерла! Эта мысль приносила жутчайшую боль и почти застилала разум. — Ты правда хочешь доставить мне удовольствие? — в холодном голосе послышалась насмешка, но верная Белла её даже не ощутила. — Конечно, мой Лорд! — воскликнула она, и её глаза запылали. — Всегда, мой Лорд! — Ну разумеется, — хмыкнул Гарри, подходя к Белле ближе и доставая палочку. Белла вопросительно уставилась на него. — Так вы разрешаете? — Ну, разумеется, — повторил Гарри уже с другой, утвердительной интонацией. — И смотри, постарайся на славу! С этими словами он заключил обалдевшую от такого внимания Беллу в объятья. — Мой Лорд, — простонала она, размякнув в его руках. А он тем временем направил ей в спину палочку и прошептал: — Авада Кедавра! На лице Беллы застыло недоумение, а её тело медленно осело на пол. Оно легло в точности у его ног. — Спасибо, Белла, за доставленное удовольствие, — брезгливо пнув тело в сторону, произнёс он и вернулся к креслу. Трик-трак. «Кто я?» — снова возник мучительный вопрос. Трик-трак. Взгляд уткнулся в лежащее у порога тело. Белла. Он убил Беллу! «Зачем?» — новый вопрос повис без ответа. Трик-трак. Он должен был спасти Гермиону. Он должен был спасти грязнокровку. «Почему?» — пронеслось в голове. Потому что без неё он не сможет жить. Не сможет жить. Он должен был найти способ избавиться от этой зависимости. Ему нужны гарантии. Бессмертие. Он должен сделать крестраж. Ещё один. Последний. Он вскочил с кресла полный решимости, подхватил тело Беллы и направился к Нарциссе. Ему захотелось убедиться, что Гермиона жива. Тёмные коридоры и лестницы. Он даже не потрудился зажечь себе свет — и так хорошо помнил путь. Ввалившись в комнату без стука, он тут же нашёл взглядом Гермиону. Она выглядела неважно: кожа отдавала синевой, волосы, выцветшие и полинялые, казались серыми, по всему телу красовалось множество синяков, ссадин и царапин. Гарри вздрогнул. Вид Гермионы вызывал в нём чудовищную боль и чувство вины. — Ещё одна ошибка, и следующим будет твой сын, — бросая на пол тело Беллы, произнёс он. До страданий и ужаса Нарциссы ему не было никакого дела. Он лишь желал защитить Гермиону. И сейчас Гарри вдруг понял, как защитить и себя, и любимую. Его взгляд скользнул по обручальному фамильному кольцу дрожащей от страха и всё ещё стоявшей перед ним Нарциссы. Перстень явно пережил не одно поколение Малфоев и на вид был чуть грузноватым, но сделанным весьма искусно. Знатоку антиквариата подобная вещь должна была приглянуться. И приглянулась. — И это, — он указал палочкой на кольцо, — отдай мне. Нарцисса послушно сняла перстень и протянула его. Он улыбнулся в ответ. Красивый изумруд в центре кольца будто бы подмигнул ему. Пора было начинать. * * * Теперь он бессмертен. Снова бессмертен. Он крутил кольцо в своей руке и любовался им. Прежде зелёный изумруд налился кровью, словно высосал её из чьего-то тела. Жертва Беллы была не напрасной и, продолжая взирать на перстень, он это понимал. Эта смерть вызывала внутри множество противоречий, но после рождения крестража, они слегка поулеглись. Какая разница, кого он убил, если в итоге получилось это? Кроваво-красный камень перстня опасно блестел, и в этом блеске чудилось что-то таинственное и страшное, отчего находиться рядом с ним было весьма неуютно. Раньше он подобных чувств к своим крестражам не испытывал. Но… в отличие от прежних, этот крестраж не нужно прятать, ведь кольцо должно было не только его наградить бессмертием. Оно защитит её, убережёт от глупостей и халатности Малфоя. Ещё раз взглянув на перстень, он встал и направился к ней. Нарцисса выделила ей целую комнату и повесила алый полог над кроватью, совсем как в школе. Он склонился на Гермионой и легонько коснулся её щеки. Она была тёплой и нежной. «Любимая, — подумал он. — Я с тобой. Всегда с тобой». С этими словами, он выпростал из-под одеяла руку и прижался к её ладони. Вдохнув знакомый аромат, Гарри словно ожил. Он осыпал её поцелуями, уделив внимание каждому пальчику, и только затем надел кольцо. Перстень ярко вспыхнул, оказавшись на пальце, но почти сразу же потух. — До встречи, любимая, — произнёс Гарри и аккуратно положил руку Гермионы на одеяло. Покидая комнату, он собирался вернуться сюда поутру, но, измученный и почти лишенный сил из-за создания крестража, Гарри рухнул в свою постель и моментально уснул. * * * Гермиона была рядом. Она жадно целовала его и хрипло стонала, прижимаясь к нему всем телом. Ему было жарко, тесно и душно от её объятий, от её близости и сводящего с ума запаха. Он раздевал её, а она в ответ раздевала его. Они собирались заняться любовью. От одной только мысли об этом он ощущал, что задыхается от восторга. Смотреть на обнажённую грудь, ласкать её было неземным наслаждением. Гермиона отвечала на все его действия призывным стоном и всё трепала его макушку, неустанно шепча: — Гарри! Гарри! Гарри! Он, возбужденный до предела, раздвинул её бедра и навис над возлюбленной, видя её сквозь пелену страсти. Он что-то хотел сказать, перед тем как сделать решающий рывок, но… проснулся. Гарри никак не мог отдышаться. Его тело горело, а в ушах бешено стучало сердце. Всё было так реалистично, что он никак не мог поверить, что это был всего лишь сон. Желая убедиться, что с Гермионой и в самом деле всё в порядке, Гарри с трудом поднялся и, накинув на себя мантию, пошёл к ней. За время пути он успел уже восстановить дыхание, остыть и готов был мыслить трезво. Возможно, поделившись с Гермионой своим крестражем, он ненароком угодил в её сон. Впрочем, от этой мысли легче не становилось. Напротив, по телу сладкой истомой пробежала горячая волна, и дыхание вновь участилось. Добравшись до её комнаты, Гарри застыл у двери и прислушался. К его удивлению за дверью раздавались стоны. Гарри поспешно приоткрыл дверь и захотел её тут же закрыть. Пред его глазами предстала отвратительнейшая картина. Его прекрасная, милая и такая замечательная Гермиона с поразительной страстью отдавалась Малфою! Гарри отказывался верить своим глазам. Его мысли закрутились бешеным хороводом, выдавая одно объяснение за другим. Гермиону могли напоить любовным зельем или ещё какой-нибудь дрянью, и теперь она сама не понимала, что делает. Или же Люциус держит её под мощнейшим Империо. Как бы там ни было, пылающий от ревности Гарри не удержался. Он выставил палочку в щель, целясь в любовников, и прошептал: — Фините инкантатем! Что было потом, Гарри помнил с трудом. Кажется, его гнев всё-таки выплеснулся наружу. Он отчего-то спустился в темницу, где существенно сократил ряды пленных и прибавил себе работы. Поутру, копая новые могилы, в его голове опять звучал вопрос: «Кто я?» * * * Гермиона спала с Малфоем. Эта мысль сводила Гарри с ума. Он был и рад не думать об этом, но стоило ему только задремать, как перед его глазами вновь и вновь разворачивалось тошнотворные сцены, в которых похотливая Гермиона предавалась страсти с Люциусом. Он больше не ходил к ней, не подглядывал в дверную щель, как жалкий вуайерист, ему достаточно было и того, что предлагала собственная фантазия. Его снедала жуткая ревность, и это дикое, необузданное чувство толкало на новое убийство. Гарри жаждал покончить с Малфоем. Ему хотелось отправить того на дыбу, или гридирон, затребовать у Яксли инквизиторский «крокодил» и оскопить гада, после раздробить все кости и зажарить, а потом отдать остатки на съедение крысам. Люциус не заслуживал даже похорон. Люциус заслуживал только возмездия — дикой, безумной боли. На резонный вопрос: «Чего же заслуживала Гермиона?» — как именно отвечать он не знал. И продолжал страдать. Страдать от того, что был настолько зависим от Гермионы, что не мог вмешаться в её отношения с любовником. Если бы Люциус её насиловал, то Гарри давно бы отправил того кормить рыб в местном пруду, но Малфой, что казалось просто немыслим и вообще не хотело укладываться в голове, был с ней нежен. И она, похоже, отвечала тому взаимностью. Вот только измученный любовными терзаниями и ревностью Гарри решил всё же проверить. Он убеждал себя, что делает это для того, чтобы понять. Понять Гермиону, найти причины её столь бесславной измены, и если те покажутся ему убедительными — простить возлюбленную. Гарри знал, что Гермиона нашла склеп. Он также знал, что Малфой туда никогда не ходил, и потому это было идеальное место для задуманного. Оборотное зелье, чуть больше галантности в шаге, и «Люциус» почти мгновенно уложил на могильную плиту свою чуть сопротивляющуюся любовницу. Впрочем, жалкие просьбы и слабые попытки оттолкнуть его очень быстро прекратились, а на Гарри нахлынули столь неудержимые чувства, что даже если бы Гермиона отказывалась более настойчиво, он бы всё равно её взял. В тот момент им управляла дикая животная страсть, не знающая ласки и нежности. Он и не думал, что склеп не лучшее место для секса, что предаваться разврату на собственной же могиле, по меньшей мере, цинично, что Гермиона видит в нём сейчас только Малфоя и ещё много о чём, но всё это сгорало от неукротимого желания, подчинившим себе его. А потом она простонала: — Гарри… И мир уплыл из-под ног. — Какая же ты шлюха! — брезгливо заметил Волдеморт, слезая с неё и отряхиваясь. Ему было смешно. Он трахнул грязнокровную подружку Поттера на могиле самого Поттера. Может ли быть ещё что-то более мерзостное, чем подобное осквернение светлой памяти героя? Волдеморт буквально светился самодовольством. И, находясь в столь приподнятом состоянии духа, он ощутил прилив энергии и жажду каких-либо великих свершений. Его ждали новые горизонты, жестокие убийства и мировое господство, которому он собирался уже сегодня заложить основы, отправляясь во Францию. * * * Пафосные речи, некогда умилявшие Волдеморта и придающие ему значимости в собственных глазах, стали его заметно раздражать. И разговоры с министрами разных стран получились на редкость короткими. Несколько слетевших с палочки Авад были куда более убедительными, чем все слова в мире. Правда, порой было трудно не поддаться искушению и не начать беседу с главного аргумента. Впрочем, в тот далекий вечер в Париже он, можно сказать, заговорился. Просто не смог остановиться, словно попал под гипноз. Министр Франции попросил времени на размышление, а Волдеморт увидел в этой уловке галантный отказ и пустил в него Аваду. Затем убил его помощника, и ещё десяток рабочих министерства, потом вышел на улицу и торжественным маршем прибыл к площади Тертр, попутно отправляя всех, кто попадался под руку, на тот свет. На самой площади он устроил настоящий теракт и, теряя остатки рассудка, аппарировал под звуки сирен и раскаты грома. * * * — Невилл! Невилл! — дрожащим голосом звал он, стоя у закрытой двери. Ему было страшно смотреть на свои руки, залитые кровью. Её кровью. От этой мысли его замутило и едва не вывернуло. — Невилл, — с отчаянием прошептал он, хватаясь за стену, чтобы не упасть. Силы покидали его вместе с рассудком. Он только что искупал Гермиону в её собственной же крови, только что резал её нежную кожу проклятым клинком, причиняя ей тем самым нестерпимую, жуткую боль. Нет! Это был не он. Гарри не мог так издеваться над возлюбленной, а значит… Волдеморт. Волдеморт снова его обхитрил, завладел телом и… чуть не убил Гермиону! Гарри в ужасе застыл от осознания. Кольцо было бессильно! Он не мог защитить Гермиону… не мог спасти её от Волдеморта! И если бы Нарцисса не пришла. Как же вовремя она появилась! Как вовремя отрезвила его сознание. — Она умирает! «Умирает!» — эхом раздалось в его голове, и Гарри словно очнулся. Он не собирался её убивать. Или собирался? Нет, он просто мстил. Хотел сделать больнее, показать кто же главный. Волдеморта уже порядком раздражали чужие мысли в голове. Ему надоели эти странные, малообъяснимые незнакомые чувства… привязанности, сострадания и даже жалости. Мерзкие, отвратительные чувства! Он никогда не испытывал их прежде, и они совсем ему не понравились. От них нужно было избавиться. Как и от Поттера. Этого сентиментального, вечно хнычущего надоедливого Поттера в своём мозгу. Волдеморт уже понял, кому обязан за все жесты милосердия, что неожиданно появились в его биографии. Подумать только — он вытащил грязнокровку из ванны, полной крови, отнёс — на своих руках! — к себе в комнату и уложил на собственную постель! Тёмный Лорд, поддавшийся сиюминутному порыву из сна-наваждения, в котором эта проклятая грязнокровка тонула! Или тогда это был уже не он? Мысли путались. Кто же чуть не убил Гермиону, а кто её спасал? — Я не мог… — словно безумный шептал он. — Я не мог… не мог… Не мог что? Ему нужно было успокоиться, во всём разобраться, но мысли только всё больше вязли в трясине непонимания. — Невилл! — вскричал Гарри, найдя единственную лазейку в подсознании. У него был Невилл. Тот, кто мог выслушать и помочь. Невилла он повстречал после резни в Париже. Сердце Гарри разрывалось от боли и ужаса. Он был разбит и раздавлен чудовищным чувством вины за бесчисленные смерти и за гадостное поведение с Гермионой. Обессиленный и убитый горем, Гарри зарыдал навзрыд прямо на груди до смерти напуганного Невилла. И рыдал ещё долго, ползая на коленях по дорожке сада и не выпуская чужих рук. Заливаясь слезами, Гарри, в конце концов, посмотрел Невиллу в глаза и надсадно прошептал: — Это же я… Гарри! Ему пришлось повторить эти слова много раз, так как во взгляде Невилла читался лишь страх и недоверие. — Спаси меня! — вцепившись мертвой хваткой в рукав Лонгботтома, взмолился Гарри. — Спаси меня! И Невилл не выдержал. Он дотащил обессиленного Гарри к себе в маленькую каморку у чёрного входа, и, усадив на хлипкое кресло, слушал его всю ночь. Гарри, наконец, смог выговориться, с кем-то поделиться своей бедой, и это принесло ему облегчение. Уже под утро, когда, казалось, было рассказано всё, Гарри поинтересовался жизнью Невилла. — Ты что — слуга? — в рассветных сумерках оглядывая убого обставленную комнату, спросил он. Невилл лишь качнул головой. — И как к тебе относятся? Не издеваются, не обижают? — нахмурившись, всерьёз взялся за допрос Гарри. — Нет, всё нормально, — едва слышно сказал Невилл, а потом чуть более смело прибавил: — Я просто занимаюсь садом. — А-а-а, — понимающе протянул Гарри и, неуклюже поднявшись, спросил: — Можно я ещё как-нибудь зайду? Ну, когда буду Гарри, конечно. Невилл кивнул, и Гарри кое-как добрался до своей комнаты, где вырубился в кресле-качалке, надолго уступив место Волдеморту и воплощению его великих планов. С тех пор Гарри встречался с Невиллом всего пару раз, но больше обстоятельного разговора у них не было. Невилл спешил работать, а Гарри не знал, что сказать. Зато сейчас он остро нуждался в дружеской поддержке. — Невилл! — забарабанив в дверь, прокричал Гарри, уже теряя надежду. — Я здесь, — последовал тихий ответ у него за спиной. Гарри с трудом обернулся и увидел Невилла в грязной рабочей мантии. Похоже, он только что трудился в саду. Его руки были испачканы влажной землей, а к башмакам налипли сухая листва и мелкие ветки. — Ты мне нужен, — накинулся на него Гарри, нимало не заботясь о том, как странно и нелепо это выглядело со стороны. Тёмный Лорд висящий на шее какого-то садовника! Кое-как устояв на ногах, Невилл, поддерживая Гарри, отвёл его в свою комнату. Вновь усадив опасного гостя в хлипкое кресло, сам Невилл уселся за скрипучую кровать и замер. — Волдеморт… опять, — промямлил Гарри, но, встретившись с настороженным взглядом своего собеседника, выдал: — Он чуть не убил Гермиону! Затем Гарри рассказал о последних событиях, замечая, с каким ужасом Невилл разглядывал его окровавленные пальцы. Поведав обо всём без утайки, Гарри вопросительно уставился на Невилла, но тот спешил что-либо говорить. Пауза затягивалась, отчего Гарри становилось всё больше не по себе. — А вы… то есть ты, уверен, что это… — начал, наконец, Невилл и покосился на кровавые руки Гарри, — сделал именно он? — Если не он, то кто? .. — холодея от ужаса, произнёс Гарри. — А что если… — снова заговорил Невилл, но тут же замялся. Гарри ободряюще ему кивнул, предлагая всё-таки договорить. Тем не менее, Невилл не спешил. Он нервно сжимал в ладонях тонкое, облезлое покрывало, на котором сидел, и всё никак не мог собраться с духом. В глаза Гарри он не смотрел, по-прежнему не доверяя или же не решаясь. А потом, набрав побольше воздуха в грудь, сказал: — А что если Гарри Поттера нет? Что если он и в самом деле умер и, может быть, уже очень давно… Гарри забыл сделать вдох, а Невилл тем временем продолжил: — … и всё это время в теле мальчика, по имени Гарри, жил и развивался крестраж. И этот самый крестраж теперь просто вернулся к своему создателю? Гарри застыл, словно поймал взгляд василиска. Подобное предположение прозвучало для него, как гром среди ясного неба. Весь его мир, вся его жизнь вдруг разом перевернулись и превратились в какую-то злую шутку. А что если не было никогда Гарри Поттера, а существовал ещё один Тёмный Лорд, который рос в теле мальчика? По иронии судьбы более доброго и отзывчивого мальчика. И этот более светлый крестраж, потеряв тело, теперь снова соседствует со своей родной тёмной душой. — Но что же… что же мне делать? — в растерянности спросил Гарри. — Продолжать бороться, — ответил Невилл. — Ведь всё, что мы можем — это продолжать бороться! — Но он побеждает! Злой Волдеморт побеждает, — возразил Гарри. — Он может убить даже её. Гермиону… Невилл вздрогнул от упоминания этого имени, но взгляд на Гарри так и не поднял, но тот заговорил вновь с ещё большим отчаянием: — Я думал, что защитил её от всех! Как мог. Я дал ей свой крестраж, и он раз за разом спасал её от самоубийства, но… я не могу защитить её от себя! — Крестраж? — удивленно переспросил Невилл. — Кольцо, — подтвердил Гарри. — Кольцо на её пальце — мой крестраж. Он не дал ей умереть, когда она… когда она потеряла ребёнка… Мысли о так и не рожденном малыше вызвали болезненный спазм. Гарри ничего не знал о беременности (слишком долго спал, а Волдеморт такими тонкостями не интересовался), но запоздало ощутил ответственность. Это мог быть его ребёнок. И хотя вероятность того не превышала процента, Гарри с поразительным упорством продолжал так думать. И даже сейчас он всё ещё был уверен, что потерял сына. И потому к его убийцам испытывал только ненависть. Гарри и сам был не прочь расквитаться с Долоховым и Малфоем, тем более что последний уже давно нарывался, но не мог отказать Гермионе в возмездии. Гарри даже не мог осуждать её жестокость. Читая мысли Гермионы, он ощущал её бесконечную, почти невыносимую боль. Жизнь любимой словно тонула в океане горя и страданий. Всё светлое и чистое планомерно истреблялось прямо на её глазах, не оставляя надежд. От понимания и осознания перенесённого Гермионой, Гарри с трудом мог совладать с собой. Ему хотелось сразу же растерзать обоих, но… сладостное чувство медленной расправы стало слишком большим искушением. Гарри ощущал какой-то невероятный, неизведанный им ранее восторг, который кружил голову, и так же, как и сейчас, путал мысли. Кто убил Долохова? Гарри не мог совершить убийство даже из сострадания. Или мог? Но разве Волдеморту свойственно добивать врага, чтобы не мучился? Разве Тёмный Лорд не готов был упиваться страданиями кого угодно? Гарри не знал ответов на эти вопросы и от того ощущал беспокойство. Ему казалось, что он теряет себя. Теряет Гарри. Волдеморт подминал его под себя, превращая в такого же психопата. И этому психопату не было и не будет никакого дела до Гермионы. Гарри вдруг с удивительной ясностью понял, что Волдеморт действительно собрался убить Гермиону. Он уже всё просчитал: смерть любимой должна была лишить Гарри рассудка и превратить того в обезумевшего маньяка, которому всё равно кому мстить за свою утрату. «Нет! — подумал Гарри. — Нет! Я тебе не позволю!» Он почувствовал, как на его глазах наворачиваются слёзы, но не дал им пролиться. Внутри его зрела решимость: он должен был опередить Волдеморта. Гарри должен был пожертвовать собой. Снова. Но в этот раз у него была надежда. Кольцо. Гарри был уверен, что в сердце перстня сохранился осколок его души. Ведь именно этот осколок до сих пор поддерживал в Гермионе жизнь, и Гарри надеялся, что кольцо справится со своей задачей и в дальнейшем. «Я даже могу возродиться», — мелькнула шальная мысль, но не получила развития. Гарри было не до того. Сейчас его волновала Гермиона — его отчаянная возлюбленная. Справится ли она с возложенной на неё миссией и переживет ли эту трагедию? «Едва ли», — подумал он, но тут же вспомнил, что они с Гермионой не одиноки. Гарри вскочил с кресла и бросился к Невиллу. Он застыл перед ним, как перед иконой. — Пожалуйста, — взмолился Гарри, пытаясь поймать чужой взгляд. — Пожалуйста, пообещай мне… Невилл медленно поднял глаза и их взгляды, наконец, встретились. — Пообещай мне, что спасёшь Гермиону! Губы Невилла тронула печальная улыбка, а в глазах застыли слёзы. — Я попытаюсь, — прошептал он, и Гарри было достаточно этих слов. Он вернулся к себе и столкнулся в дверях с Нарциссой. — Как она? — строго спросил Гарри. Нарцисса всегда бледная, показалась ему в тот момент особенно утомленной и обессиленной. Под глазами залегли тёмные круги, тонкие губы побелели, а белоснежных волосах засеребрились седые нити. «Когда-то она спасла мне жизнь, а сейчас вновь вытащила с того света Гермиону», — подумал Гарри, и сердце его сжалилось. — Я отпущу Люциуса из темницы, — сказал он, а затем, заметив вспыхнувшее удивление в её глазах, чуть более сурово добавил: — Но только завтра. Руквуд отпустит его завтра. С этими словами он вытолкал Нарциссу за дверь, так как не желал ни видеть её слёз, ни слышать благодарностей. Гарри подошёл к письменному столу, накорябал записку и, вызвав домовика, отправил приказ об освобождении. Сейчас ему не было дела до Малфоев, просто захотелось сделать что-то хорошее перед финальной битвой с Волдемортом. Затем он направился в спальню, где немного постоял над забинтованной чуть ли не с ног до головы Гермионой и, так и не посмев к ней прикоснуться, отошёл и уселся в любимое кресло. То послушно закачалось, принося успокоение. Гарри надо было ещё раз всё обдумать, найти нужные слова и набраться мужества. Трик-трак. Трик-трак. Трик-трак.