Резонанс Искушения

3

— … смерть. Гермиона сама не узнала свой глухой равнодушный голос, которым она озвучила этот приговор. Милосердный и правильный. Представив себя на месте Лаванды, Гермиона осознавала, что после всего того ужаса хотела бы только одного — больше никогда не открывать глаз. — Будь ты проклята, Грейнджер! — в воцарившейся тишине из последних сил прохрипела Лаванда. Её взгляд был наполнен такой лютой ненавистью, что Гермиона невольно качнулась на месте, угодив в объятья стоявшего позади Малфоя. Удержавшего её Малфоя. От падения, но не от осознания. Этот безумный прощальный взор Лаванды прожёг её душу насквозь, оставив там огромную рваную кровоточащую рану, которую, она знала точно, невозможно излечить. — А ты принципиальная, грязнокровка! — восхитился её выбором Долохов, и его лицо озарилось воистину диким жестоким огнём. Но, кроме Долохова, радости не испытывал никто. Даже Руквуд и Макнейр с удивлением уставились на Гермиону. Все же остальные взгляды были преисполнены злобой и ненавистью. Вероятно, если бы Пожиратели дали сейчас волю своим заключенным они бы вместо Лаванды, растерзали бы Гермиону. Разорвали бы её в клочья. Но даже это едва ли искупило бы её вину. Она чувствовала, что сейчас совершила непоправимую ошибку, хотя головой и не понимала почему. Почему превратившаяся в отбивную Лаванда всё ещё цеплялась за жизнь? Почему остальные узники проклинали её за то, что она хотела облегчить страдания этих мучеников? Гермиона не находила ответа. Она с ужасом взирала на последние секунды жизни Лаванды. Чудовищные секунды. Долохов остался верен своим садистким традициям. Никакой гуманной Авады, а ещё более жестокая расправа. Культи и голову Лаванды обвязали тугими канатами и растянули в разные стороны. — Дисцерперус! — с маниакальным наслаждением выдал Долохов незнакомое Гермионе заклинание, и в следующий миг канаты так резко натянулись, что просто разорвали Лаванду на части. Зал наполнился истошными криками ужаса и истеричными воплями. Остатки тела оказались разбросаны вокруг, как после взрыва. В Гермиону угодила какая-то часть плоти, просто какой-то непонятный кровавый ошмёток, которые разлетелись повсюду. И кровь. Горячие алые брызги заляпали всё и вся. Огромными кровавыми слезами они стекали со стен, капали с полотка и скользили по лицам. Довольного Долохова и превратившейся в неживую статую Гермионы. * * * Она больше ничего не запомнила. Гермиона не знала, сколько ещё пробыла в зале, и вряд ли могла рассказать, как расправились с оставшимися жертвами. Она вообще не могла понять, как очутилась снова в своей камере. Перед её глазами до сих пор всё было залито кровью. Горячей, алой кровью Лаванды. В ушах звенели крики и проклятья. Заслуженные. Она и сама себя прокляла, точнее обрекла на вечные муки. Её била мелкая дрожь. Она всё ещё чувствовала на себе последний взгляд Лаванды. От него невозможно было спрятаться. Его невозможно было забыть. Он жил внутри неё, застилая собой всё. Эти полные ненависти глаза жгли её, не давая покоя. Они врывались в сознание и снова проклинали, преследовали её, возникая каждый раз, едва стоило закрыть глаза. Они таились в темноте углов камеры, проявлялись на потолке и стенах, сводя с ума. — Я не хотела! Я не знала! Я думала, ты хочешь умереть! — оправдывалась перед ними Гермиона. Она шептала свои извинения потрескавшимися искусанными губами, молила о прощении, ползая по камере на коленях, билась лбом об пол и стены, но всё было тщетно. Голова раскалывалась от боли, колени и локти саднило от свежих царапин, а глаза резало от сухости и невозможности выдавить из себя ни единой слезы. Она состояла из одной вины и не видела себе ни прощения, ни оправдания. Логика совершенно не спасала. Хоть и пыталась прорваться сквозь выстроенную стену обвинений и самобичевания. Разум твердил, что Лаванда бы ни за что не выжила. Она уже потеряла слишком много крови. И не только крови. Её тело без рук и ног, едва ли способно было восстановиться даже в волшебном мире. Короткая, полная мучений жизнь калеки — разве это подарок? Разве должна была Гермиона обречь Лаванду на ещё большие страдания? Ведь смерть в её случае — это милосердие! Но звучащие в ушах крики и горящие в темноте камеры глаза твердили об обратном. Гермиона — убийца! Она убила Лаванду! Теперь её руки в крови. Гермиона с подступающим ужасом подносила к себе собственные руки и в самом деле видела на них засохшие кровавые пятна. Свои и чужие, так и оставшиеся, впитавшиеся в её кожу и остатки тряпья, в которое всё ещё была облачена Гермиона. Она вся была в крови. Метаясь по камере, Гермиона вновь наткнулась на кувшин с водой и в очередном порыве оправданий попыталась смыть с ладоней запекшуюся кровь. Но руки слушались плохо. Дрожь, пробирающая её от головы до кончиков пальцев, не дала удержать кувшин, и тот грохнулся на пол, вновь разлив всё содержимое. Тяжело дыша от бессилия и сводящих с ума видений, Гермиона принялась размазывать по полу лужицу, даже не понимая зачем она это делает. В какой-то миг ей почудилось, что это уже и не вода, а её руки, мокрые и блестящие в неясном свете луны, едва пробивающемуся в крохотное окно, полностью залиты кровью. И эта кровь повсюду: просачивается сквозь решётчатую дверь и каменные стены, собирается в огромную жирную каплю на потолке, вливается вместе с лунным светом в окно, заполняя всё вокруг. Гермиона словно тонула в этом кровавом озере, задыхаясь и захлебываясь. Отчаянно пытаясь вынырнуть из собственного безумия и лишь глубже в него погружаясь. Перед глазами уже не было ни склизких стен, ни лунного света, а под ногами даже не ощущался холодный каменный пол. Только кровь, куски человеческой плоти и глаза, глядящие отовсюду, проклинающие и тянущие за собой во тьму. Не в тёплую, мягкую, обволакивающую, где её ждал Гарри, а в холодную, бескрайнюю, полную ужаса, отчаяния и бесконечного одиночества. — Нет! — собственный голос на миг оглушил Гермиону, зазвенев в ушах подобно колокольному набату, но этот крик не избавил от видений. Кровавые водопады и ручьи по-прежнему заливали камеру, а в чернеющей глубине стало зарождаться ещё что-то. Окровавленное нечто без рук и ног вздымалось во тьме и медленно ползло, с каждым вдохом приближаясь и становясь всё выше и шире. — Пошли вон! — задыхаясь, выкрикнула Гермиона и, схватив попавшейся под руку кувшин, швырнула его со всей имеющейся силой в надвигающуюся тьму. Кувшин со звоном разбился, спугнув видения. Перед глазами Гермионы вновь возникла камера: тонущие во мраке стены и тусклый лунный свет, едва пробивающийся в узкое решетчатое окно. Рядом валялась перевернутая миска с кашей, а в шаге от неё блестела невысохшая лужица недавно пролитой воды. Обессиленная, измученная Гермиона, всё ещё тяжело дыша, завалилась прямо на холодный пол. Небольшой острый осколок кувшина, оказавшийся прямо под её рукой, царапнул по тыльной стороне ладони, оставляя свежую глубокую кровавую рану. Гермиона невольно отдернула руку, поднеся её к лицу. Запах собственной свежей крови дурманил рассудок. Не понимая, что делает, Гермиона лизнула ранку. Солоноватый вкус на кончике языка сводил с ума. Она лизнула снова и замерла на миг, перекатывая на языке капельки крови. Почти с наслаждением. От мысли, что она осознала, что ей делать… * * * Осторожно! С четвертого абзаца начинается сцена, связанная с пытками и насилием, впечатлительным читать не рекомендуется! * * * В бургундском бокале мерцало кроваво-красно вино. Люциус вертел тонкую ножку бокала неотрывно глядя на содержимое. Изысканное редкостное шато из королевских виноградников самого Хлодвига Меровинга, возможно, слишком крепкое, но с потрясающим, бесподобным букетом. Такое вино могло стать украшением грандиозного праздника. Люциусу стоило бы открыть его в честь победы Лорда, или хотя бы наслаждаться вкусом в своём кабинете среди антиквариата и шедевров лучших художников. Вино, один бокал которого стоил половину Англии, обязывало, но не Люциуса. Он пил его возле кухонного очага за грубо выделанным деревянным столом на хлипком слегка покачивающемся стуле. Прогнав домовиков, Люциус, словно и не ощущая жара, идущего из очага, и духоты, царящей на кухне, продолжал медленно смаковать своё вино в полном одиночестве. Он нуждался в уединении, и, как ни странно, именно на кухне, ему почему-то было спокойней. Там, в его прекрасно обставленном кабинете, было не так уютно, как возле пыхтящего и плюющегося золой камина. Среди великолепия убранства негде было спрятаться от призраков и видений, от всех ужасов войны и безумия, царящего в рядах Пожирателей. Впрочем, Люциус никого не осуждал. Он и сам мог дать фору многим из них. Убивать медленно и со вкусом было даже приятно. Чувство вседозволенности, всевластия, возможность самому решить, что сделать с выбранной жертвой пьянило сильнее самого крепкого шато, плескавшегося сейчас в бокале. Азарт, как аппетит во время еды, приходил по ходу действия. И нередко бывало так, что остановиться и понять, где та грань, за которую не следует переступать, не представлялось возможным. Уже после случалось раскаяние. Лёгкое чувство вины, досадливое и докучливое. Люциус быстро научился топить его в алкоголе, а в особых случаях в очень крепком алкоголе. Как сейчас. Долохов перестарался. Это было очевидно. Девчонке надо было хотя бы выколоть глаза! Последний взгляд, полный ненависти и безумия преследовал Люциуса по всему подземелью, и даже посмел настигнуть его в ванной, где Малфой просидел добрых два часа, отскабливая свою белую кожу от кровавых брызг и соседства с грязнокровкой. Отвратительного соседства. Ему снова пришлось её касаться. Какая мерзость! Люциуса передернуло только от воспоминаний, и он снова поднёс бокал и сделал крохотный глоток. Смесь тонкой горечи и изысканной кислинки в сочетании с лёгкой сладостью и пряным ароматом словно вернули его к жизни. Люциус сделал глубокий вдох и медленно, наслаждаясь каждой секундой, выдохнул. Мысли успокоились и лениво потекли по краю сознания. Растерзанная девчонка вместе с грязнокровкой больше не вызывали сильных эмоций. Они просто были где-то там, вдалеке, словно в другой, далекой вселенной. Ещё один глоток, и неприятные воспоминания покинули голову Люциуса, как призраки всех умерших в темницах мэнора. Люциус невольно улыбнулся, мысленно гордясь своим далеким предком, сумевшим оградить имение от злобных духов и привидений. Зная слабость рода Малфоев к пыткам, можно было смело предположить, что если бы не это особое заклинание, мэнор давно бы разодрали призраки убитых здесь. Теперь же незадачливого мучителя могли истязать разве что кошмары или бессонница. Люциус давно не страдал ни тем, ни другим, но не потому, что привык к безумным выходкам своих соратников, а просто нашёл для себя лекарство. Этот самый очаг и терпкое шато на дне бокала — и вот он уже снова в строю. Как будто ничего и не было. Никакого вечера зверских пыток и убийств. Вино стирало из памяти всё ненужное и неприятное, подобно качественному «Обливиэйту». И сегодня оно тоже обещало справиться столь же превосходно, как и обычно, но дракклова грязнокровка засела в сознании подобно занозе. Мысли о ней упорно возвращались, всё больше раздражая. Нахальная тварь! Люциуса просто выводило из себя её поведение. Эти псевдоравнодушие к собственной жизни и возвышенные чувства, которыми она, безусловно, руководствовалась, делая выбор. Лживое милосердие. Хотя кто бы мог подумать, что девчонка с Гриффиндора может быть такой циничной! Добить, чтобы не мучилась — на такое не каждый Пожиратель отважился бы. Тот же Мальсибер, например. Как дело доходило до финала, он начинал мяться и юлить, как девственница перед брачной ночью. Даже Кэрроу, Розье и Нотт предпочитали просто издеваться, а, наигравшись, отдавали тому же Долохову или первому мяснику среди Пожирателей — Макнейру. Люциус подобной слабостью не страдал, и дела свои всегда доводил до конца. Во всяком случае, пытался. Просто Лорд поручал ему самые сложные задания не иначе, как нарочно. Словно хотел его подставить. И последнее едва ли походило на исключение. Скорее, это было даже не задание, а приговор. Грязнокровка — не жилец. После того, что Лорд учинил с Уизли во время празднования победы, это было очевидно. Пожалуй, именно тогда стало ясно, что Лорд окончательно "слетел с катушек". Где-то в полночь, когда все, кто мог сбежать, уже унесли свои ноги подальше, а все, кто не успел, покоились с миром, Лорд возжелал отпраздновать победу. В разгромленном Большом зале Хогвартса запуганные до смерти домовики накрыли столы всем, чем смогли. Бедняги даже притащили откуда-то, не иначе, как из чьих-то личных запасов, несколько бочек с элем, которые моментально были раскупорены большими любителями алкоголя — Долоховым, Лестрейнджами и Роули. Их, впрочем, как и Лорда, отнюдь не смущали валявшиеся под ногами трупы, скорее, они воспринимались в виде украшения зала. Вполне себе уместное украшение для вечеринки Пожирателей смерти. Уже позднее, когда праздник был в самом разгаре, изрядно поддавший Долохов даже устроил себе кресло из нескольких тел, а Макнейр с Яксли принялись перебрасываться конечностями, словно играя в снежки. Именно тогда, поддавшись всеобщему кутежу, Эйвери и Селвин откуда-то приволокли рыжую толстуху Уизли и пару её последышей. Приглядевшись, Люциус заметил девчонку, а вот мальчишку не узнал совсем, пока Лорд не отдал приказ: — Друга Гарри Поттера повесьте в центре, ему должно быть хорошо видно наше представление! Рольфа или Рена (Люциус никогда не утруждал себя запоминанием имён предателей крови, тем более каких-то Уизли) обездвижили и подвесили на люстре, где тот мог разве что стрелять злобными взглядами. В то время как Лорд вплотную подошёл к его сестре: — Добрый вечер, милое дитя. Кажется, мы встречались с тобой прежде? Глаза Лорда опасно блеснули, а на тонких синих губах заиграла нехорошая улыбка. Девчонка ему не ответила. Только бросила полный ненависти и отвращения взгляд. — Я вижу, ты не рада нашей встрече? — всё с той же фальшивой любезностью продолжил Лорд. — Очень жаль, Джинни. Девчонка дёрнулась при упоминании своего имени. Её глаза расширились от удивления, впрочем, не у неё одной. Почти никто из находившихся в зале не мог взять в толк, откуда Лорд знает малявку Уизли, и почему зовёт её по имени. — А я думал, что мы, как в старые добрые времена, обменяемся нашими «секретиками», — притворное огорчение в голосе Лорда звучало ещё более жутко. А потом тон резко изменился: — Хочешь — не хочешь, но довериться мне ещё раз тебе придётся. Джинни, как и многие сидящие в зале, не вняла этому странному предупреждению, и потому оказалась совершенно не готова к тому, что для неё приготовил сам Лорд. А он не мелочился. Буквально в один миг он завладел сознанием девчонки, превратив её в свою марионетку. Она честно пыталась сопротивляться, даже что-то ныла и скулила, подобно брошенному щенку, давя на жалость, но тело её не слушалось. Совсем не слушалось. Вместо этого оно подчинялось безумным приказам Лорда. Джинни скакала, как кузнечик, вокруг своей матери, бесстыдно предлагала себя каждому второму Пожирателю и танцевала под радостные крики и улюлюканье на столе какой-то невероятно пошлый танец, напевая что-то смутно похожее на «смотри, как танцует девушка Избранного». В Пожирательских рядах начало явственно ощущаться напряжение. На девчонку глядели уже с неприкрытым вожделением, но Лорд всё не спешил отдать свою игрушку на растерзание. Вместо этого он подозвал Джинни к себе. — Ну что, моя милая, теперь ты будешь слушаться старших? Раскрасневшаяся и растрепанная Джинни, вся в слезах и с искусанными в кровь губами, продолжала молчать. — Плохая девочка, — прищурив глаза, прошипел Лорд, — очень плохая. Кажется, кого-то здесь надо проучить. Империо! Взгляд Джинни снова остекленел. Она послушно опустила голову и направилась к столу. Остановившись возле Яксли, Джинни протянула руку, и едва слышно пробормотала: — Прошу… кинжал… Дайте мне ваш кинжал… Яксли с недоумением уставился на девчонку, а затем с легким опасением перевёл взгляд на Лорда. Тот лишь кивнул, и Яксли, вняв этому молчаливому согласию, достал фамильный кинжал. Остро наточенное лезвие блеснуло в свете свечей. Удобная, увесистая рукоятка в форме головы змеи легла на протянутую ладонь Джинни. Рука девчонки дрогнула, но сжала рукоять. — Не забудь поблагодарить, — раздалось со стороны Лорда, и Джинни тут же бухнулась на колени перед Яксли. Низко склонившись, она едва не начала целовать ноги своего «благодетеля», к чему сам Яксли отнёсся с опасением. Взгляд Лорда, властный и пронзительный, никак не располагал к безудержному веселью, хотя верная свита с прежним энтузиазмом наслаждалась новыми унижениями. В воздухе витало предчувствие беды, и Люциус совсем не разделял царившего в зале разгульного настроения. Джинни резко поднялась и стремительно зашагала в сторону Молли, которая всё это время стояла обездвиженной возле стены неподалеку от места, где расположился сам Лорд. Возле Молли находился Эйвери с палочкой наготове — на всякий случай. Судя по обезумевшему выражению лица, толстуха Уизли могла совершить что-то невероятное. Какой-нибудь непредсказуемый всплеск стихийной магии. Во время битвы Молли была весьма агрессивна, и если бы не Джагсон, то Белла на этом пиру присутствовала бы в качестве интерьера. Сейчас было не лучше. Казалось, что вот-вот Молли начнёт искриться от внутреннего напряжения, разорвёт магические путы, сдерживающие её, и накинется на своего конвоира, а, возможно, даже на Лорда. Как разъярённая львица, жаждущая защитить своё потомство. Но не выходило. Молли продолжала стоять на месте, а Джинни неуклонно приближалась к ней с кинжалом в руке. — Плохая девочка должна искупить свои грехи, — произнёс Лорд, когда Джинни остановилась напротив своей матери. — Начинай, дорогая! Понимание пришло не сразу. Во всяком случае, большинство Пожирателей довольно долго не могли взять в толк, чего требовалось от девчонки. Тогда, как сама Джинни резко изменилась в лице. Её всю затрясло. Очевидно, она всё ещё пыталась противостоять Лорду. В глазах Джинни стояли непролитые слёзы отчаяния, но рука с кинжалом вопреки всему двигалась в направлении матери. Дрожащая рука, сжимающая оружие, так крепко и сильно, что костяшки пальцев побелели. — Ну же, детка, не зли меня, — не сводя тяжелого взгляда с Джинни, продолжал давить Лорд. И рука с кинжалом подалась ещё вперед, а лезвие заскользило по мантии — от круглого воротника до живота. И снова — от плеча до бедра, сначала слева, затем справа. Пока мантия не разошлась полосками, обнажая пышную грудь и полные покатые плечи Молли. Молли, которая взирала на собственную дочь и которая не в силах была противостоять этому безумию. Полному безумию. — Продолжай, — холодный голос Лорда отдал новый приказ. И трясущаяся рука Джинни продолжила свою самостоятельную жизнь, начав разрезать материнскую плоть. Тонкие глубокие порезы моментально наполнялись кровью, как и глаза Джинни. От сопротивления воле Лорда у неё полопались сосуды, и она почти ничего не видела за пеленой из кровавых слёз, но всё было тщетно. Сил не хватало, и Джинни продолжала полосовать родную мать. Вот только Молли оказалась куда сильнее своей дочери. На миг сумев преодолеть действие заклинания, она схватила руку дочери, в которой та держала кинжал. — Борись, Джинни! Не смей сдаваться! — пытаясь выбить оружие, затрясла дочь Молли. — Борись! — Ступефай! — раздалось одновременно с двух сторон, от ожидавшего такого поворота Эйвери и сидевшего поблизости Долохова. Заклинание мгновенно поразило Молли, и она вновь оцепенела, нелепо завалившись на дочь. Джинни, ожив от слов матери, наконец выронила кинжал и обхватила окровавленную Молли в крепкие объятья. И тут раздались редкие хлопки аплодисментов. — Какое трогательное представление! — продолжая аплодировать, заметил Лорд и поднялся со своего места. — Это так мило, защищать своих родных, правда? Зал тут же взорвался хохотом и аплодисментами. Самые верные Пожиратели мгновенно оценили «шутку» Лорда. — Ох уж эта сила материнской любви! — приближаясь к Молли и Джинни, с укором заметил он. — На что только она не способна! Даже жизни Избранных спасает. Лорд хрипло рассмеялся, и парочка Пожирателей мгновенно предложили тост за «его темнейшество» и величайшую победу, а многие расплылись в довольных улыбках. На лицах остальных застыли ухмылки. Но Лорду не было до своих приспешников никакого дела. Куда больше его волновали мать и дочь, напротив которых он остановился. — Но вот беда, оказывается материнские чары не вечны, — с притворным сожалением заметил Лорд, начав нервно крутить в длинных пальцах Старшую палочку. — И всё же, одна из вас должна сегодня умереть. Может, вы решите сами, кто это будет? Джинни отчаянно замотала головой и ещё крепче прижала к себе неподвижную мать, словно предчувствуя, чем всё закончится. — Хотя, я передумал, — окинув их задумчивым взглядом, заявил Лорд. — Я выберу сам. Империо! Джинни вздрогнула. Даже издалека было видно, как её красные глаза затуманились, а тело осело, будто утеряло всякую возможность поддерживать себя. В то же время Молли так и осталась стоять подобно статуе. Весьма злобной статуе, проклинающей взглядом. — Давай! — прошелестел Лорд свой зловещий приказ, и рука Джинни снова ожила. Она нашарила на полу упавший кинжал и надолго замерла, вцепившись в рукоятку. — Ну же, сделай это! — повторил более настойчиво Лорд, и тело Джинни снова подвело её. Довольно ловко поднявшись, Джинни вновь застыла перед матерью. Она даже занесла руку для финального удара, но всё ещё сдерживала невероятное давление. Рука с кинжалом заметно дергалась из стороны в сторону, наглядно демонстрируя тяжелейшую внутреннюю борьбу. Дюйм вперед и дюйм назад. Скромная победа и незначительное поражение. Два дюйма вперед, и на тонком запястье выступили вены. Ещё дюйм, и белый лоб Джинни покрылся испариной. И ещё… Джинни попыталась остановить непослушную руку, схватив её другой. Остановка. — Немедленно! — отчеканил Лорд, и его громкий приказ отдался эхом в высоких потолках зала. И обе руки нанесли удар. Точный, стремительный. В самое сердце. Сверху раздалось отчаянное мычание — всё, на что оказался способен младший Уизли только что лишившийся матери. — Хорошая девочка, — с жутчайшей улыбкой, выражающей наслаждение и удовольствие, произнёс Лорд. — Ты достойна награды, Джинни. Она даже не шелохнулась, так и оставаясь в той самой позе вогнавшей кинжал в сердце. Шок. Осознание. Трудно было понять, что творилось у неё в голове. Вероятно, она не могла поверить в реальность всего произошедшего. Впрочем, не одна она. Рядом с Люциусом тихо всхлипнула Нарцисса, а Драко так и сидел с зажмуренными глазами. Люциус отлично понимал своих родных. Они вполне могли быть следующими. Из-за предательства Нарциссы. Лучше бы Поттер не умирал совсем, или сдох ещё тогда, в лесу! Так было бы проще и правильнее. А теперь всё было сложно и непредсказуемо. Так же непредсказуемо, как и обещанная награда для близкой к полной потере рассудка Джинни. — А не облагодетельствовать ли нам мисс Уизли замужеством? — снова задал риторический вопрос Лорд, оглядев своих соратников. — Кому-нибудь нужна в жёны послушная чистокровная ведьма? Качество, конечно, не самое лучшее, но без маггловской примеси. Ну что, есть желающие? — Есть! — тут же раздалось издалека нечто больше похожее на лай, которому уже вторили другие голоса. — Фенрир, мой верный соратник! У тебя неплохой вкус, — насмешливо заметил Лорд. — Я рад облагодетельствовать тебя подобным образом. Забирай свой подарок. Отныне она твоя! Фенрир не заставил себя ждать. Он поднялся из-за стола и вальяжной походкой направился к свалившейся на коленях возле трупа матери Джинни. Так и не отнимающей своих рук от кинжала и захлебывающейся в слезах Джинни. К её великому сожалению, Фенрир сочувствием к чужим трагедиям никогда не страдал, и сейчас его волновала только собственная награда. — Мой Лорд, вы засвидетельствуете наш брак? — криво улыбаясь, спросил он и схватил Джинни за воротник, словно собираясь поднять её, как котёнка за шиворот. — Разумеется, — небрежно ответил Волдеморт и, развалившись в кресле Дамблдора, равнодушно потянулся к кубку с вином. Похоже, дальнейшая судьба Джинни ему была безразлична, и на вопрос Фенрира о немедленной консуммации, Лорд ответил лишь кивком. А Фенрир решил не терять время даром. Оторвав Джинни от трупа матери, Фенрир с легкостью подхватил её и понёс к ближайшему столу. Водрузив только что нареченную невесту прямо на тарелки с едой, Фенрир начал задирать Джинни мантию, оголяя худые ноги. На что та, до того момента будучи совершенно послушной, словно неживой, принялась вдруг сопротивляться. Джинни с размаху засадила Фенриру ногой в живот, заставив Грэйбека поморщиться от боли, тем самым лишь подогревая его интерес. Фенрир любил укрощать строптивиц. Правда, эти «укрощения» обычно заканчивались перегрызенной шеей, и Люциус с неким омерзением смотрел на новое разворачивающееся перед его глазами кровавое представление. Его уже тошнило от смертей, но дело явно шло к тому же. Джинни отбивалась: выворачивалась из рук, тщетно царапала заскорузлую кожу, всячески пыталась пнуть нависшего над ней Фенрира — но всё безрезультатно. Грэйбек медленно, но верно побеждал. И побеждал с большим удовольствием — срывая одежду, заламывая руки, оставляя на тонкой, нежной, девичьей коже глубокие кровоточащие царапины, подминая под себя маленькую хрупкую девчушку. Запах свежей крови пьянил. Это было видно по тому, как раздувались ноздри Фенрира и как всё ярче блестели его глаза тем самым опасным волчьим блеском. А потом был душераздирающий крик Джинни, когда Фенрир заполучил-таки доступ к телу и принялся не просто насиловать свою новоиспеченную жену, но и с явным аппетитом прикладываться к её плоти, вгоняя свои острые клыки до самых костей и выгрызая куски мяса. Крики становились всё громче и пронзительнее, пока Грэйбек не подобрался к шее. Всего один укус разом прервал все звуки в зале, так как вслед за ним произошло нечто совершенно невообразимое. — Авада Кедавра! — прогремело со стороны Темного Лорда, и зелёный смертоносный луч полетел прямиком в спину Фенрира. В следующий миг ужасающую тишину нарушили лишь булькающие хрипы задыхающейся Джинни. Из разодранной гортани хлестала кровь. Джинни нелепо двигала руками перед собой, не в силах сдвинуть завалившееся на неё тело Грэйбека. Хрипы становились всё ужаснее, а кровь стремительно заливала стол и окрашивала в алый вихрастую голову Фенрира. Но едва ли кто-то, кроме Люциуса, волей случая сидевшего ближе всего к происходившему, смотрел в тот момент на захлёбывающуюся в собственной крови Джинни. Всеобщим вниманием вновь завладел Лорд. Ухмыляющийся, с совершенно безумным взглядом. — Неудачный выбор, — обращаясь неизвестно к кому, произнёс Волдеморт, после чего вновь поднял палочку. Люциус успел отсчитать целых три удара своего забившегося, как сумасшедшее сердца, прежде чем услышал то, чего боялся больше всего. - Авада Кедавра! — прошелестело совсем рядом. И тонкий, стремительный звук летящей смерти секундой спустя погрузил зал в полнейшую тишину. Было страшно даже пошевелиться. Никто не знал, чего ожидать. Многие не осмеливались поднять глаз. Люциусу резко захотелось куда-нибудь пропасть. Исчезнуть. Раствориться в небытие. Если бы он только мог наложить на себя дезиллюзионные чары и сбежать. Если бы… Но он сидел на месте и продолжал смотреть на два свежих трупа, лежащие на столе. Кровь уже стекала на пол и расплывалась красной лужицей. Вдох. Выдох. Снова вдох. Тишина давила на уши, страх разъедал изнутри. Мысли водили бешеные хороводы. Волдеморт только что убил своего соратника. Просто так. Без причины. Сначала наградил, а потом прикончил. Люциус, как и все присутствующие в зале, оказался не в состоянии понять этого поступка. И тем страшнее было ожидать нового. Никто не застрахован. Никто. Если даже верный Грэйбек… что уж тут ждать предателям Малфоям! — Ну что? Тебе понравился мой спектакль? — холодный равнодушный голос Лорда разрезал тишину, заставив всех разом вздрогнуть. Но Волдеморт, кажется, этого даже не заметил. Он поднялся со своего места и направил палочку куда-то к потолку, откуда с грохотом свалился последний оставшийся в живых Уизли. Люциус уже успел о нём позабыть, а вот Лорд, по-видимому, и старался-то ради одного уже озверевшего от увиденного зрителя. На мелкого Уизли было жутко смотреть. Глаза горели лютой ненавистью, ладони, вопреки парализующему заклинанию, сжались в кулаки. Он готов был убить. Это читалось даже в его позе, несколько неуклюжей, но в то же время решительной. — Ну как же так, Ронни, я ведь так старался, — подходя ближе к Уизли, издевательски заметил Лорд. — Всё ради тебя, дорогой! — Что б ты сдох! — вырвалось у Рона, и путы сдерживающего заклинания начали медленно спадать. — Хочешь отомстить за мать и сестру? — насмешливо спросил Лорд и расхохотался. Рон смог шевельнуть рукой, затем другой. А потом сделал шаг вперед. Не к Лорду, а к столу. К Люциусу. А точнее, к его торчащей из кармана мантии палочке. — Надо же, какой ты наблюдательный, — продолжил подзадоривать Лорд. — Ну давай! Что уж тут церемониться. Убей меня, если сможешь! Но Рону разрешение уже и требовалось. Он стремительно рванул в сторону и выхватил заветную палочку так, что Люциус даже и заметить не успел, как всё произошло. А Рон уже стоял с его палочкой наизготовку и, похоже, собирал всю свою ненависть, прежде чем выкрикнуть: - Авада Кедавра! Крик эхом отлетел от высоких потолков зала, но из палочки вылетел лишь сноп зеленных искр. — Фейерверк в мою честь? Ронни, как это мило! — рассмеялся Лорд. — Я думал, ты хочешь меня убить, а ты готов мне аплодировать! Красный, шокированный, обсмеянный и совсем обезумевший Рон в гневе переломил палочку и бросил обломки к ногам Волдеморта. — Ты подсунул мне подделку, мразь! — наступая прямо на Лорда, выдал Рон. — Но я всё равно прибью тебя! — Хочешь взять меня голыми руками? — всё так же насмешливо поинтересовался Лорд. Он выглядел невероятно довольным. В глазах горел азартный огонёк, а с тонких губ не сходила зловещая улыбка. Лорд игрался с Уизли, как кот с мышью, то подпуская к себе ближе, то даря ложную надежду. А Уизли вёлся на эту игру. Слишком честный, слишком прямолинейный. Он даже не замечал, как сам себя толкает в объятья смерти. Рональд шёл тараном, словно собирался смести Лорда с дороги или проткнуть того рогом своего упорства. Несуществующим рогом. А Волдеморт обманчиво подпускал его всё ближе. Совсем близко. Он остановил Рона только в шаге от себя, и то, как-то несерьёзно — поставив блок рукой. И Рон не нашёл ничего более изобретательного, чем вцепиться в эту самую руку, пытаясь подобраться к шее. О да, Рональд явно решил удушить Волдеморта руками! В любой другой момент Люциус готов был восхититься отвагой молодого парня, но сейчас действия Уизли казалось просто глупостью. Задушить Лорда? О чём этот сопляк только думает?! Но настойчивость Рона поражала. Он намертво вцепился в руку Лорда, и теперь они кружили по залу под аккомпанемент ехидных шуточек Волдеморта: — Прекрасный танец, Ронни! Ты отлично держишь ритм! А теперь давай круг почёта! Слова Лорда с каждым разом всё сильнее задевали Рона, и тот бесился, делая всё новые и новые безрезультатные выпады, которые с легкостью блокировались Волдемортом. Но Рон бросался всё отчаяннее, и всё-таки умудрился дотянуться до шеи врага. Он сжал руку на горле Волдеморта, выдавив у того хриплое: — Давай же! Сильнее! Ещё сильнее! И Рон давил. Сжимал изо всех сил. Было видно, как выступили от напряжения вены на его руке, как стиснулись от непомерных усилий зубы, как зажмурились глаза. И Лорд с каждой секундой становился всё бледнее, и под конец почти выцвел. Желая довершить начатое, Рон перестал сдерживать второй рукой руку Лорда и тем самым совершил глупейшую стратегическую ошибку. Волдеморт тут же сбросил с себя Уизли, словно маленькую надоедливую собачонку. — Слабак! — сипло рассмеялся Лорд, когда Рон, которого с силой оттолкнули, не удержался на ногах и свалился на пол, угодив прямо в большую лужу крови собственной сестры. Шанс был упущен. Безвозвратно. Это легко было понять по взгляду Лорда. Игра ему наскучила, а игрушка — надоела. — Думаешь, для того, чтобы убить, нужно ненавидеть? — медленно подходя к распластавшемуся Рону, начал Волдеморт. — Думаешь, отчаяние и гнев тебе помогут в этом? Рон не сдавался. Он молча пытался подняться, хотя его ноги разъезжались. Пытаясь удержаться, Рон схватился за тело Грэйбека и в итоге свалился снова уже вместе с трупом, под редкие и тихие смешки осмелевших пожирателей. Люциусу же было не до смеха. Рон валялся в шаге от него. Безумный Рон. А за ним следовал ещё более безумный Лорд. — Наивный маленький мальчик! Как же ты жалок! — с притворным сожалением заметил Волдеморт и снова рассмеялся, глядя на то, как Рон в очередной раз пытается подняться. — Жалок здесь ты! — выкрикнул в ответ Рон и сделал новый выпад. Он стремительно поднялся и проскользил на крови, врезавшись с разгона в Лорда. Теперь они были на равных. Рука Рона схватилась за Старшую палочку, и, судя по взгляду Уизли, он задумал нечто совершенно сумасшедшее. Рон нарочно тянул палочку в другую сторону, словно надеялся её сломать. Но Старшая палочка, как и горло Лорда оказались ему не по силам. — Похоже, мне придётся преподать тебе урок, малыш, — прошипел Волдеморт, притягивая Рона к себе. — Прощальный урок. Запомни, Ронни, чтобы убить недостаточно просто хотеть этого, в этом должна быть нужда… необходимость… жажда… Ещё один зелёный луч озарил зал, заставив Люциуса невольно закрыть глаза. Четвертый труп за праздничным столом напрочь отбивал любой аппетит, и Люциус очень надеялся, что Лорд всё-таки утолил свою «жажду» на сегодня. Но едва тело Уизли приземлилось возле трупа Грэйбека, как Волдеморт вдруг неожиданно произнёс: — Нарцисса! Сердце Люциуса замерло. Взгляд мгновенно остекленел. Это был финал. Малфои вот-вот присоединятся к предателям крови Уизли. Какой позорный конец благороднейшему семейству! — Я что-то устал, — подходя к столу, за которым сидели Малфои, сообщил Лорд. — Приготовь мне спальню с видом на ваш чудесный сад. Вдох. Глубокий, с явным облегчением. Люциус словно вернулся с того света. В душе появилась надежда, что всё обойдётся. Мнимая надежда. Нарцисса, позабыв о своей стати и манерах, вскочила, как ужаленная, и, лишь бросив нервный взгляд в сторону Драко, стремительно направилась к ближайшему камину. Лорд неспешно последовал за ней. — Всё-ё-ё пьянствуешь в о-о-одиночестве, Люциус? — выдернул из далеко не самых приятных воспоминаний знакомый слишком весёлый голос. Люциус неохотно повернулся к Долохову. — А ты, я смотрю, уже отметил свои достижения, — окинув Антонина брезгливым взглядом, заметил Люциус. Долохов был изрядно навеселе, и от него разило жутким перегаром. Впрочем, для Антонина это была легкая форма, обычно он доходил до более невменяемой кондиции. Но в каждом его состоянии были свои плюсы и минусы. Недопивший Долохов жаждал общения, к которому Люциус, мягко говоря, был не расположен. Однако ещё куда менее Люциус был расположен делиться редким шато, потому, оценив ситуацию, всё-таки решил поддержать беседу: — Это было впечатляюще. — А-а-ага! — бухнувшись на скамью напротив, согласился Долохов. — Это всё гря-я-язнокровке скажи спасибо. Я ради неё старался. От упоминания о грязнокровке Люциуса перекосило. Он только успел о ней забыть, а тут всё снова. — Горяченькая она штучка, я тебе скажу! Ох я бы с ней… — развалившись на скамье, мечтательно заметил Долохов. — Хотя, чего это я тебе об этом говорю. Ты же её поди уже того… так ведь? Люциус едва смог выдавить из себя улыбку. Весьма жалкую улыбку. — Да ладно тебе, девка, как девка. Фи-и-игурка о-о-отличная, чего брезговать? — хмыкнул Долохов. — Конечно, что уж тут, — попытался поддержать разговор Люциус, мысленно проклиная Антонина за то, что тот припёрся на кухню на ночь глядя. Пил бы дальше вместе с Лестрейнджами, себе на радость, да Люциусу на спокойствие. Но Лестрейнджей, по-видимому, уже вырубило от возлияний, вот Долохова и принесло за новой порцией и собе… собутыльником. — Слушай, ты, как наиграешься, дай мне, ну хоть на разочек! Так хочется услышать её стоны… — Что, сегодня не наслушался? — закатывая к потолку глаза, спросил Люциус. — Ну эта ж орала только, аж уши заложило. Что тут соблазнительного? — А грязнокровка твоя молчала. Тебя тишина уже заводит? — Ну, тебя же заводит. От вас же с Нарциссой ни единого шороха не услыхать… Но договорить Долохов не смог. Люциус молниеносно вскочил с места и навис над Антонином с палочкой наизготовку. — Не смей! Не смей даже говорить о моей жене! От яростного взгляда Люциуса Долохов резко пошёл на попятную: — Ну извини-извини, не хотел тебя задеть, но ты всё ж про грязнокровочку-то не забудь, хорошо? И давай уже, плесни мне чего-нибудь, а то в горле пересохло! Люциус смерил Долохова долгим презрительным взглядом, после чего пришёл к выводу, что сегодня с Антонином нормального разговора не получится и просто позвал эльфа. Однако Эйз не спешил прийти к хозяину. Люциус, чувствуя, что сейчас взорвётся от раздражения, позвал ещё раз. И эльф всё-таки соизволил появиться. — Вина! Принеси! Быстро! — отдал приказ Люциус, даже не глядя на домовика. Но эльф не сдвинулся с места, вместо этого он начал мяться, заламывать руки и что-то невнятное бормотать под нос. — Какого драккла! Я отдал тебе приказ! — сорвался-таки Люциус. — Хо-хо-хозя-зяин, — проблеял эльф, прижимая уши к голове, словно нашкодившая собака, — т-т-та-ам… г-г-гря-гряз-знок-кк-кро-ввка… — Да что ты там несёшь! Я тебе вино велел принести! — замахиваясь на домовика, заорал Люциус. — Н-н-но… г-г-ряз-но-к-к-ров-вка… к-к-ровь… м-м-мно-г-г-го… к-кров-ви… — Да что там с грязнокровкой-то? — кое-как разобрав слова эльфа, вдруг спросил Долохов. — Она не дышит!