Дневник осени

Глава 5.

На следующий день я выхожу в школу пораньше, чтобы обогнать Джей-Джея, дождаться, когда он окажется у меня за спиной, развернуться к нему и заявить, что преследование – это федеральное преступление, за которое полагается пожизненное заключение без права составлять анаграммы. Когда я дохожу до его улицы, я даже хихикаю в предвкушении, потому что впереди его не видно.
   В этот момент он как ни в чем не бывало вылезает из живой изгороди, идущей вдоль дорожки, и оказывается прямо рядом со мной.
   – Не стоит ходить так близко к зарослям кустов, – говорит он. – Никогда не знаешь, что они скрывают.
   Вообще-то он напугал меня до смерти, но мне удается не показать этого, хотя сердце готово выпрыгнуть из груди.
   – Вот, значит, как мы теперь будем поступать? – спрашиваю я бесстрастно, в глубине души испытывая сумасшедшую радость от того, что теперь у меня есть друг, с которым можно скоротать дорогу до школы.
   – Не исключено, – отвечает он, отряхиваясь от веточек и листвы, когда мы уже шагаем рядом, – но пока я не заброшу все свои дела, чтобы заняться исключительно разработкой хитроумных планов с подробными чертежами, все захватывающие способы появления на твоем пути исчерпают себя дней через пять.
   – Значит, у тебя уже есть пять сценариев?
   – И я предпочел бы придержать их до особых дат. Например, до Хеллоуина или твоего дня рождения. Впрочем, раз я уж упомянул эти дни, будем считать их рассекреченными. На них сюрприза можешь не ждать. Если только я не говорю это специально, чтобы ты расслабилась. А на самом деле все как раз наоборот. Или нет?
   – Может, я буду отправлять тебе эсэмэску прямо перед выходом из дома, чтобы ты точно знал, когда я появлюсь?
   – Мне нравится. – Мы обмениваемся номерами.
   – Твой лоб выглядит получше, – замечает он. – Менее...
   Я предостерегающе поднимаю руку:
   – Не надо. Спасибо.
   В школе, мы с Джей-Джеем расходимся каждый к своему шкафчику, но мой не открывается.
   Я думаю, что набрала неправильный код. Пробую еще раз. То же самое. Дергаю дверцу посильнее.
   Подходит Джей-Джей вместе с Джеком. Тот показывает Джей-Джею что-то в своем телефоне.
   – Статья из «Нью-Йорк Таймз»[19], – объясняет Джек. – Рупор общественного мнения. «Увлечение комиксами – новый тренд!»
   – Скорее, хренд, – отвечает на это Джей-Джей.
   В этот момент я, упершись ногой в дверцу шкафчика и схватившись за навесной замок, тяну его изо всех сил на себя. Если он все-таки откроется, я рискую растянуться на полу. Чувствую, как от усилий у меня даже подмышки вспотели.
   – Эй, парни, у меня шкафчик не открывается!
   – А ты набрала правильный код? – спрашивает Джек.
   – Как же я об этом не подумала? – саркастически говорю я. – Я набрала правильный код шесть раз. Все равно не открывается.
   – Дай-ка я попробую, – предлагает Джей-Джей. Я уступаю ему место и называю комбинацию цифр. Он медленно набирает код, а затем резким рывком дергает замок вниз.
   – Ой, я, кажется, плечо вывихнул!
   Джек и я смеемся, глядя, как Джей-Джей отскакивает от шкафчика, тряся рукой.
   – Нет, нормально? – обращается он ко мне. – Я, между прочим, для тебя старался!
   – Знаю, извини, – говорю я, стараясь успокоиться. – Просто ты так уверенно взялся за дело, а потом...
   – Привет! – К нам направляется Амалита. На ней пурпурное платье в обтяжку и крупные висячие серьги с бирюзой. – Где вы ходите? Я была там на площадке совсем одна.
   – Отем сломала замок, – отвечает Джек.
   – Не я его сломала, а он не открывается, – возражаю я.
   – Забей, – говорит она. – Нам пора идти в класс.
   Действительно, коридоры стремительно пустеют. Я опять начинаю дергать дверцу:
   – Не могу. Мой учебник французского внутри. Если не заберу его сейчас, другого времени до второго урока у меня не будет.
   – Ладно, – соглашается Джей-Джей. – Давай срежем замок.
   У меня нет ни малейшего представления, как он собирается это сделать, но он остается со мной, в то время как Амалита и Джек направляются в класс. В результате Джей-Джей не сам срезает замок, а находит дворника. Тот смотрел себе спокойненько телевизор в помещении для охранников и особо не спешил на помощь, медленно бредя по коридору с большими кусачками в руке. Он вскрывает замок буквально за секунду, после чего я хватаю свои учебники, прощаюсь с Джей-Джеем и несусь в класс.
   Опять опоздала. Естественно, Шон вместе с остальными разворачивается в мою сторону.
   – Отем Фоллз снова финишировала последней. – Пока мисс Ноулз продолжает проверять посещаемость по списку, я спешу занять свободное место. Оно нашлось в заднем ряду, и пока все еще смеются над такой замечательной шуткой, Ринзи разворачивается ко мне.
   И подмигивает.
   И тут до меня доходит.
   – Это она поменяла мой замок, – сообщаю я Амалите, Джей-Джею и Джеку во время обеденного перерыва. Я яростно вгрызаюсь в свой сэндвич с сыром.
   – А я тебе говорила, ты в ее черном списке, – говорит Амалита, пожав плечами.
   – Возможно, – заявляет Джей-Джей, кусая свой ролл со свининой. – Но ей пришлось бы вернуться в школу вчера поздно вечером или прийти сегодня с утра пораньше, чтобы срезать твой старый замок и заменить его новым.
   – Обычно они запирали не шкафчики, а людей. Это что-то новенькое, – бормочет Джек, просматривая фото в «Инстаграме».
   – Но я же ничего ей не сделала! А почему тебя нет в ее списке? – спрашиваю я Амалиту. – Ты-то постоянно насмехаешься над ней!
   – Она украла мою лучшую подругу, – резко заявляет Амалита. – Это она в моем черном списке!
   – О чем это вы? Что за люди? Какие списки? – позже интересуется Дженна, когда я звоню ей, чтобы поделиться новостями. Уроки закончились, и я еду на автобусе проведать Эдди. Я думала откосить, но раз уж обещала, пришлось поехать. Ненадолго.
   – Не знаю, – говорю я. Мимо автобуса проезжает вишневое «Порше» с мальтийской болонкой, выглядывающей в окно. – У нас с тобой никогда не было никаких списков. А у них тут какое-то «Лицо со шрамом»[20]. Они все здесь такие мстительные.
   – Это, наверное, от влажности, – заявляет Дженна. Мы еще немного болтаем, а потом я замечаю, что уже приехала, и мы прощаемся.
   Автобус высаживает меня как раз напротив «Сенчури Акрз»[21]. Несмотря на свое название, дом престарелых занимает не так уж много акров земли. Здание довольно большое с высокими потолками и тремя этажами квартир, которые крыльями расходятся в обе стороны от центрального вестибюля.
   Когда я захожу внутрь, меня оглушает фортепианная музыка. Вестибюль расширяется в достаточно большую зону отдыха с диванчиками и рядами складных стульев. Сейчас все места заняты: пожилые мужчины и женщины улыбаются и хлопают в такт довольно фальшиво звучащему музыкальному сопровождению и не менее фальшивому, хоть и очень энергичному, исполнению попурри из старых песен.
   Я пробегаюсь глазами по рядам седых голов. Сзади любую из них можно принять за Эдди.
   Затем я слышу ее голос. Она подвывает исполнителю. Ее сильный кубинский акцент делает каждое второе слово в песне почти неузнаваемым.
   Нет! Только не это!
   Я вижу, как моя восьмидесятилетняя бабушка, одетая в тренировочный костюм розового цвета, ложится животом на рояль и тянется за микрофоном, задрав вверх ноги в фиолетовых кроссовках. Она прижимается щекой к играющему на рояле мужчине средних лет, чья редеющая растительность на голове напоминает лохматую прическу Эйнштейна, и начинает петь с ним хором.
   – Поют все! – громко провозглашает она, усаживаясь на рояле. Она поднимает руки высоко над головой и начинает качаться из стороны в сторону.
   Ну все! Пора сматываться!
   – Отем! – кричит она.
   Вот черт! Я не успела сделать и пары шагов.
   – Эдди, – откликаюсь я с неестественной улыбкой, словно прилипшей к губам, – я тебя не заметила.
   Эдди хватает микрофон:
   – Леди и джентльмены! Это моя внучка Отем. У нее ангельский голосок. Иди к нам, Отем, споем вместе!
   Все аплодируют. Зачем только я согласилась сюда прийти?
   Я пробираюсь к Эдди, и она тычет мне микрофоном в лицо.
   – Всем здравствуйте, – с вымученной улыбкой произношу я. – Я, пожалуй, не буду петь. Я приехала проведать бабушку.
   Нестройный хор из «А-а-а-а!» перебивается гневным «Тогда слезай со сцены!».
   – Эй, потише там! – набрасывается Эдди на обидчика. Она соскальзывает с рояля, берет меня за руку и, петляя, ведет через толпу. Ростом она едва доходит мне до подбородка, но она очень шустрая. Чтобы поспевать за ней, мне приходится согнуться почти вдвое.
   Она замедляет шаг, только когда мы выходим в вестибюль и направляемся к ее комнате. Она обхватывает меня рукой и притягивает поближе. Ее голова упирается мне в бок на уровне груди. Это несколько затрудняет движение.
   – Здравствуйте, миссис Рубинштейн, – обращается Эдди к женщине, идущей нам навстречу шаркающей походкой. Они обнимаются, болтают о родственниках, Эдди представляет меня... Стоит нам отойти, Эдди ворчит: – Эта женщина – та еще язва! Две недели подряд подменивала мне карточки в бинго[22]. А мои были выигрышные!
   Произносит она это достаточно громко. Я оглядываюсь, чтобы извиниться перед миссис Рубинштейн, но у нее на лице блуждает та же улыбка, что и раньше.
   Я делаю из этого два вывода. Первый: средняя школа никогда не кончается, и второй: гораздо приятнее, когда ты просто не слышишь те гадости, которые о тебе говорят.
   Может, потратиться на беруши?
   К моменту, когда мы добираемся до комнаты Эдди и она устраивается в своем любимом кресле, я уже по горло сыта этим заведением. Но Эдди продолжает рассказывать:
   – А эти медсестры? Ты думаешь, они дают мне те лекарства, которые доктор прописал? Как же! – Она опускает голос до шепота, хотя в комнате мы одни, а входная дверь закрыта. – Они ставят на мне свои эксперименты!
   Я роюсь в сумке в поисках телефона. Интересно, Эдди заметит, если я буду писать сообщение Дженне?
   – Ты хотела приготовить ему boniatillo, – говорит Эдди. – Ему бы это очень понравилось.
   Я буквально застываю на месте, моментально забыв о телефоне.
   – Что?
   Эдди наклоняется ко мне из своего кресла. На ее морщинистом смуглом лице застыло торжественное выражение, а в глазах грусть.
   – Рейнальдо. В тот день, когда он должен был вернуться домой. Это был хороший выбор! Это блюдо всегда было его любимым. Как и ты. Только не говори об этом своему брату.
   Она подмигивает мне, но я почти не слежу за ее словами. По иронии, впервые за все это время в том, что она говорит, появился какой-то смысл.
   – Это тебе мама рассказала?
   – Твой брат. Он показал мне видео. Шеф-поваром, mi corazon, тебя, конечно, не назовешь, но в конечном итоге все выглядело muy delicioso, muy authentico[23].
   – Спасибо.
   Я произношу это тихим шепотом. Мама, Эрик и я никогда не говорим о том дне. Никогда.
   – Ты прослушала мое сообщение? – спрашивает она.
   Я киваю.
   – У тебя есть для меня что-то, что изменит мою жизнь.
   – Если ты позволишь.
   Эдди достает что-то из ящика прикроватной тумбочки и протягивает мне. В бумажную салфетку завернуто что-то прямоугольное.
   – Извини за такую упаковку. Рейнальдо оставил мне это перед уходом. У меня больше не во что было положить.
   Внутри салфетки лежит блокнот в коричневой кожаной обложке. На коже выдавлен какой-то символ, изображающий треугольник с лицом внутри. Я провожу по нему пальцем. Обложка на ощупь мягкая и довольно потрепанная, но, когда я заглядываю внутрь, вижу, что разлинованные странички девственно чисты.
   – Это папа тебе дал? – спрашиваю я.
   – Чтобы я передала тебе.
   Я качаю головой.
   – Но он ехал домой. Если он хотел отдать его мне, почему просто не захватил с собой?
   Эдди откидывается в кресле со вздохом, исполненным глубокой печали.
   – Твой папа... всегда знал.
   – Что знал? Хочешь сказать, он знал, что попадет в катастрофу? – Эдди не отвечает. – Нет, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Если бы он знал, то не стал бы садиться в ту машину. Он бы остался в гостинице.
   – Я не знаю, как это у него получалось, querida. Я не знаю, что он мог менять, а что нет. Я только знаю, что он сказал мне сделать. Отдать тебе этот блокнот. И сказать, что он может изменить всю твою жизнь.
   – Это просто блокнот, – сказала я, помахивая им в воздухе. – Как он может изменить мою жизнь?
   Она обхватывает свое костлявое тело руками.
   – Чувствуешь? Они понизили температуру. Они все время так делают. Не хотят, чтобы мы чувствовали себя слишком комфортно!
   Н-да... Она потеряла нить разговора.
   – Эдди, что именно сказал папа? Расскажи подробно. Как, по его словам, блокнот может изменить мою жизнь?
   Внезапно Эдди всем телом подается вперед и смыкает пальцы у меня на запястье: – Пиши в нем, Отем.
   Ой! Ей восемьдесят лет. Как у нее может быть такая железная хватка? Наверно, это от занятий гончарным делом.
   – Пообещай мне, – настаивает она.
   – Ладно, ладно. Буду писать.
   – Прекрасно, – говорит она. – А теперь помоги мне выбрать платье. Сегодня будут танцы Сэйди Хокинс[24], и если я не приглашу Хуана-Карлоса esta tardе[25], Дариана доберется до него первой.
   – Хуана-Карлоса... Фальсиано? – осторожно спрашиваю я.
   – Si[26]. Ты что, знаешь его?
   Вообще-то мы не знакомы лично, просто я знаю, что он был моим дедушкой. Папа поменял фамилию на Фоллз, когда учился в колледже.
   – Да, – заверяю я ее, – он – лакомый кусочек. Уверена, он не прочь потанцевать с тобой.
   Эдди просияла. Следующие полчаса я трачу на то, чтобы помочь ей приодеться для свидания с человеком, которого уже сорок лет нет в живых, а затем прощаюсь.
   Мне нужно писать.