После казни.

Глава 7

7.

     "Динь-динь-динь" -- мерзко заверещал над ухом колокольчик.

     "Динь-динь-динь" -- повторилось.

     В камеру (в камеру ли?) вбежал кто-то тучный, задел люстру:

     "Бряк-бряк-бряк" -- ответила люстра.

     -Вот жеж чертовщина, -- знакомый голос Агрофен Кириллыча, -- что?

     -Я не вам, -- ответил незнакомый голос молодой девушки, -- уже поздно, разбудить хочу.

     Голова у Михаила ревела после вчерашней попойки. Смутно ему припомнились цыгане, крутящиеся на люстре, распевавшие "нане цоха", Бенедикт Бенедиктович, с разгона прыгнувший в ванну, расплескавший и воду и пену по стенам, а бедный резиновый утенок и вовсе вылетел в окно, ударив билетера по голове. Агрофен Кирилыч в костюме сына Сатурна, изображавший картину Франсиско Гойи. Шабаш, черти, кровавые от вина стены, река Стикс, по которой плыли они в ванне, дребезжание гитарных струн, барабаны и литавры над ухом, марионетка Ланит Прытковича, кривляющаяся, мерзкая; голова Михаила, прыгающая как сумасшедший волейбольный мяч, твердящая: "отсеки меня"; хор солдат, выпевающих народное: "Боже, царя возьми..."; стыдливое лицо Вергилия, буквы "Р" на лбу...

     -Ангел... -- протянул Михаил, едва открыв глаза, ослепнув от дневного света. Перед ним предстал тонкий женский силуэт в белых одеяниях. Он повторил, -- Ангел...

     -Очнулся, -- Девушка улыбнулась той улыбкой, какую Михаил с похмелья не мог видеть, но все равно от нее ослеп.

     -Я могу идти? -- уточнил Агрофен Кирилыч.

     -Да-да, -- ответила девушка, -- простите за беспокойство.

     -Всегда рад, -- сообщил Агрофен Кирилыч, и тихо добавил, -- Вашу мать.

     Дверь хлопнула, выведя Михаила из равновесия и отразившись резонансном тысячного фальшивого оркестра в его барабанных перепонках. 

     -Все хорошо, все хорошо, -- успокаивала девушка, и протянула стакан воды, -- выпейте!

     Михаил потянулся к стакану, но рука беспомощно повисла, как бывает от долгого сна.

     -Ничего, я помогу, -- сказала девушка, аккуратно присела на кровать Михаила, приподняла его голову и помогла выпить, -- вот так.

     Когда девушка встала, Михаил бухнулся на подушку и хотел было протереть глаза, но рука все еще не слушалась. Забавными движениями он попытался привести руку в чувство. 

     -Я открою окошко, вам нужен воздух, -- и девушка открыла окно, в которое моментально залетел желтый лист, будто только и ждавший этого момента. Пролетел через всю комнату, прокрутился в воздухе, перевернулся, снова подлетел, едва коснулся некоторых клавиш фортепьяно: "соль-ре-соль-соль/соль-ре-соль" -- ответило фортепьяно, и продолжало дальше; развернулся, размножился в хрустальном отражении люстры: "бряк-бряк-бряк" -- ответила люстра, окрашивая всю комнату в осенне-желтые тона; листопадом спрятал девушку, и исчез, будто и не было. Осталась лишь музыка, осенний цвет и прекрасная девушка с легкими веснушками, рыжими волосами, в легком, медного цвета, платье, и тонкой шалью, закрывающей плечи ровно настолько, насколько в равной степени необходимо и приличию, и желанию. 

     Минуту, а может и час, Михаил наслаждался этим моментом, забыв о собственном несоответствии окружению. Девушка не пыталась его отвлечь, словно и не дышала вовсе. 

     -Как вас зовут? -- спросил он после.

     -Лиля, -- ответила девушка.

     -Лиля... -- протянул Михаил. 

     "Люби, И Люблю Я" -- подумал он про себя.

     И была осень самим чудом. Лиля осталась жить. Камеры было им уже мало. То и дело они путешествовали, в своей фантазии, далеко за горизонт, к пескам Сахары, к Мраморным горам, к Ниагарскому водопаду и на вершину Эвереста, попадали в самые жуткие штормы, переживали извержения вулканов, спасались от землетрясения, дотягивались до Луны, ниспадали в самую глубь океана, удерживались на отвесных скалах...

     А внизу был город. Спокойный, присмиревший, будто и он не хотел балагурством и подлостью отвлекать влюбленных. Тихо и мирно жил. Забылась уже история с казнью. И казнить было больше некого. Полный порядок и умиротворение. Листва только вздымалась вверх, озорничала и плавно опускалась на землю. 

     Агрофен Кирилыч постройнел за это время. Уже без звонка, однако с тихим стуком, заходил в камеру, молодость вспомнить и улыбнуться. 

     Бенедикт Бенедиктович только и делал, что распирался от гордости, дескать: "он Лилю-то ту привел".

     Варвара Петровна совсем поплохела, пролежав всю осень в горячке и легкой меланхолии.

     Очередь, как стояла, так и по сей день стоит возле "святой стены".

     Все бы хорошо и приторно, если бы не случилась зима. Случилась, как повелось, неожиданно.