Шуга, касаясь бледными пальцами зарослей плюща и виноградной лозы, с которой свисал сочный виноград цвета грозового неба, спускался медленной поступью с крутого обрыва. Невысокие деревья сакуры и глицинии остались позади. На ветру, вспархивая на мгновение и тут же опадая, плясали оторванные лепестки. Солнце нещадно палило, прогревая землю. В воздухе пахло сладкой травой, землей, что скоро начнет пропитываться осенью, согревая в себе остатки летнего тепла. На подол кимоно осела пыль, что поднималась от его шагов. Позади безмолвной тенью семенила Мэй, шурша травой.
В конце склона раскинулось озеро с песчаным берегом. Ветер гоняет тихие безмятежные волны, что накатывают на берег слабо, смывая гальку и песок. Озеро укрыто от чужого взора деревьями, что закрывают его, словно в полукруг. Солнечные блики играют в воде, отбрасывают зайчиков на валуны, редко разбросанные вдоль берега. Шуга улыбается, прикрыв глаза бледной ладонью от вездесущих ярких лучей.
Он любил приходить сюда, укрываясь от бесконечных, нескончаемых взглядов, полных страха или сожаления, и Шуга не знает, что злит его больше — необоснованный страх младших кисэн или жалость в лице старших хэнсу, когда их взгляд задерживается на самом старшем из учеников. Шугу пробирает дрожь, ярость, клокочущая в горле, заставляющая сжимать пальцы в кулаки до полулунных отметок на ладони. Он сел на самый край берега, позволив теплым волнам облизать пальцы. Мэй тихо мяукнула, уткнувшись прохладным носом в его запястье.
Кисэн улыбнулся уголком губ, пропуская гладкую шерсть сквозь пальцы, и Мэй выгнулась, подставляясь под ласки любимого человека. Шуга лег спиной на песок, плюя, что он забьется в складки одежды и персиковые волосы. Кошка запрыгнула на его грудь, массируя лапками через кимоно, больно царапая когтями. Но Шуга не двинулся, позволяя царапать его кожу — особое проявление любви, особая боль, которую ему хотелось принять. Не хотелось скинуть надоедливую Мэй, прогнать, как остальные кисэн — плевать было даже на черную шерсть, что оставалась после нее.
Шуга думал, что он и Мэй были похожи. Они оба родились в стенах, где жили журавли. Только кошка, родившая Мэй, была бродячей, случайно забредшей в их дом, а папа Шуги — полноправный кисэн. Парень горько ухмыляется собственным воспоминаниям, медленно раскрывает глаза и смотрит на проплывающие по небу облака, медленно тянущиеся по полуденной синеве. Мэй, наконец, улеглась, уткнувшись мордой в его шею. Шуга провел ладонью по ее спине, приглаживая шерсть.
