Солёный ветер

2

Когда Инён была совсем ещё ребёнком, их семья жила в огромном особняке с такой же огромной прилегающей к нему территорией, который располагался едва ли не на самом берегу моря. Воздух там всегда был холодный и мокрый, а ветер — солёный. И Инён это нравилось едва ли не больше всего остального.

Дом, разумеется, семье Со не принадлежал — по весьма понятным причинам, именуемым материальным состоянием. Зато принадлежал семье Чон, на главу которой её отец работал слишком долго, чтобы они могли именоваться как-то иначе, чем «друзья», хотя и денежная пропасть между ними была слишком велика. Но маленькой Инён не было дела до того, сколько у господина Чон Сонши денег на счёте в банке; её не волновало, сколько нулей напечатано в товарном чеке на сумочку госпожи Чон Хеми; и ей было откровенно плевать, какая сумма потрачена на комбинезон дурака Чон Чонгука, который начхать хотел на то, что она была старше на два года, и поразительно часто дёргал её за длинные волосы, подсовывал под нос то ящериц, то лягушек, то гусениц и громко смеялся, когда она после этого ревела во весь голос, размазывая по щекам сопли. Вот что по-настоящему волновало Со Инён — так это растущие в саду семьи Чон очень красивые разноцветные цветы, которые очень-очень хотелось подарить маме. Девочка видела, что отец преподнес именно такой подарок, когда они в последний раз навещали женщину в больнице, и та была им ужасно рада. Но путь в сад был заказан из-за забора, что окружал его со всех сторон, а калитка открывалась лишь по желанию хозяев.

В тот день Инён превзошла сама себя — взобралась по кованой ограде, разорвав в пух и прах симпатичные штанишки, перемахнула через неё, незаметно пробралась до интересующей грядки, вырвала нужные цветы — прямо так, с корнем, измазав при этом яркую жёлтую футболку, а потом, испугавшись приближавшихся голосов, взлетела на ближайшее дерево с такой скоростью, будто за спиной у неё росли крылья. Правда, с той липы она благополучно свалилась, вывихнув себе локоть и получив первое в жизни сотрясение мозга, а ещё до ужаса напугав проходивших мимо супругов Чон. Помнится, отец потом долго вымаливал прощение за «недостойное поведение» дочери, а Чон Хеми только смеялась, поддерживаемая крепкой рукой мужа. Самой Инён было тогда неловко просто ужасно, а ещё — больно.

И она вспоминает это теперь, стоя перед тем самым «дураком Чон Чонгуком» и ощущая неловкость, едва ли не аналогичную той — пятнадцатилетней давности. Он смотрит внимательно и пронзительно, словно бы выискивая в ней черты давнишней знакомой, с которой делил одну крышу дома на протяжении целых восьми лет. Инён смотрит в ответ, ища то же самое, но — будто назло — никак не находит.