Сожрите Наши Души

XXVI. Я не хочу жить постоянной тревогой о тебе

Нет, Ленор провела ночь перед свадьбой отнюдь не в слезах. Она стояла в беседке посреди опустевшего сада со страхом, что её пропажу обнаружат, застывшем на дрожащих губах, и с измятым письмом в потрескавшихся от мороза руках. Пара жалких строк, а Регон до боли ясно дал ей понять: он не будет более ставить под риск её честь, обязан пресечь на корню их отношения.

После возвращения Ленор в столицу их встречи участились — это было трудно отрицать. Иногда Ленор начинала забывать, что у всего есть предел, а её сиюминутное счастье с Регоном оборвется совсем скоро под натиском неизбежных событий, внесённых в череду дней их жизней чей-то чужой рукой. Быть может, рукой злопыхателя или самого Творца. То было не важно. Она молила себя не привязываться к ощущению спокойствия и тихой любви, теплящейся в груди день ото дня, но не сумела совладать с собой. Она ясно видела, что цепляться за Регона не стоит, да и удержать его рядом она не сможет. Не посмеет. Однако в то утро, когда его нежданное письмо легло в руки, она почему-то не сумела представить себе жизнь без господина Триаля. Такого, с первого взгляда, заурядного, скупого на эмоции и абсолютно бесстрастного человека, умудренного годами, но столь тонко видящего мир и саму Ленор. И это "но" пронзило всю её жизнь. Оно, казалось, сопутствовало ей всегда, не оставляя ничего однозначного и ясного.

А жила ли она без Регона? Да, но...

А чувствовала ли она без него? Точно да, но...

А почувствует ли вновь? Очевидно, что да, но...

Она уверяла себя, что не проронит по его душу ни одной слезинки, хотя они так и наворачивались на глаза. А она всё стояла и стояла в беседке в слепой надежде, что он явится, обнимет её с прежней теплотой, и Ленор наконец забудет о суматохе дней. Забудет саму себя, столь ненавистную теперь. Забудет, кто она есть и кем должна быть.

Она вернулась в опочивальню далеко за полночь, заснула без сил под причитания дуэньи, которая успела пустить клич по всему дворцу, заметив пропажу цесаревны. Она помнила осуждающий взгляд сидящего у постели Августа, от которого ей стало невыносимо стыдно и горько. Он явился к ней и следующим утром, с присущей ему строгостью и въедливостью наблюдал за приготовлениями.

— Прикажешь вновь приставить к тебе охрану? — улыбка слабо тронула его губы и щеки, глаза же остались безмерно тоскливыми.