Ира И Лиза найдёныш

9 Глава

    — А она?   
    — А что она?       
— Ну, она — что?     
  — А то ты не знаешь!     
  — Ну, лазутчикова! Я тебя поздравляю! Стоило дожить до дватцати восьми лет, чтобы узнать, что такое первая любовь. Да, это вот это вот всё: бабочки в животе, ветер в голове и вечно мокрые глаза и трусы.       — Господи, Оля, я и не подозревала, что ты такой циник.

      — Это обычно была твоя роль.       — Делать-то что?   
    — В каком смысле?     
  — В прямом.     
  — Люби.       —
 Ты с ума сошла?      
 — лазутчикова, это не я с девочкой-химерой сплю. Это ты с ума сошла, о чём я тактично не упоминаю.   
    — Оль, я хочу это всё прекратить. Я надеялась, что ты мне поможешь.   
    Ольга рассматривает лицо подруги. Видит, наконец, растерянность и даже испуг. Да что там, панический страх.     
  — ир, тут я не могу помочь. В таких делах помощь обычно не помогает.       
— Я хочу её забыть. Перестать о ней думать. Не хотеть. Не видеть снов. Не забывать о работе, когда вижу её. Не умирать от желания прямо сейчас всё бросить и поехать к ней, потому что не видела её уже три дня.      
 — Если всё, что ты перечислила, имеет место быть, то у тебя серьёзные проблемы. Ты влюбилась, ир.     
  — Я не могу влюбиться. Я — начальник Особого Отдела, полковник лазутчикова. Я не умею влюбляться.    
   — И тем не менее, тебе это удалось.       
— Что мне делать, Оль?

                              ***

      Куркумаев врывается в кабинет без стука, бросает огромное тело на стул, швыряет лазутчиковой на стол документы.
Бросает голову на сжатые кулаки. И молчит, страшно молчит.
Ирина Игоревна не видела его таким никогда.    
   Внезапно взрывается, вскакивает со стула, огромный кулак вбивает в столешницу, ещё раз и ещё, и ещё. Несчастное дерево не выдерживает и трещит по шву. Расколол стол для конференций надвое вдоль.    
   Ирина Игоревна вопросов не задаёт. Разбирает брошенные ей чуть не в лицо документы.
И ощущает непреодолимое желание сделать то, что делал куркумаев только что.       Документы из районной больницы. Пограничный району, где жили андреяненко.
Поступила девушка со множественными травмами зоны промежности, множественными разрывами влагалища, массированной кровопотерей, резаными ранами живота. В описании внешности девушки указан синдром кошачьего глаза.       Куркумаев смотрит пусто на разваленный стол.
Ирина Игоревна пытается не верить. В документах указаны контакты врача. Звонит.       Врач отвечает почти сразу, узнаёт Найдёныша на фото, радуется:       — Значит, выжила девочка. Я помню эту операцию. Это трудно забыть. Она поступила утром, под конец ночной смены. Пришла сама и на пороге больницы потеряла сознание. Я оперировал, да. Тампонировала себя грамотно, детка, иначе и не выжила бы. Когда мой ассистент её увидел, у него случилась истерика. Взрослый мужик рыдал, как дитя. Я думал, не выживет. Но шил на совесть. Собрал её из лоскутков. Полагаю, даже детородная функция сохранилась. Но точно утверждать не могу — она сбежала на третий день после операции. Совершенно точно могу сказать — групповое изнасилование. Не исключены инородные предметы. Удивительно, что выжила.    
   Куркумаев тихо взвывает. Это так страшно, что лазутчикова просто молчит.     
  Она выключает врача, не прощаясь, откладывает бумаги от себя подальше.       
— Ни слова, 
— говорит она тихо. Саша поднимает на неё совершенно безумный взгляд.
— Ты не скажешь ни слова о том, что ты знаешь. Ей ни слова, понял? Люби её дальше, носи на руках, дерись и подставляйся.    
   Кажется, Куркумаев приходит в себя. Он понимает, о чём говорит  Ирина Игоревна. Она собирает принесённые им документы и убирает их в стол.

                             ***

      Едет домой. Она, правда, собиралась домой. Но машина, похоже, слушается её также, как и всё остальное. Знакомый дом. «Может, её не будет дома?» Снова ждёт и заходит в подъезд с одним из жильцов. Поднимается. Дверь закрыта. Поднимает руку к звонку, открывается дверь.       Девчонка в комбинезоне куркумаева, том самом. Подарок, который так хотелось распаковать.       В этот раз она успевает. Она говорит:       — Прости.  
     Девчонка пропускает её в дом. Сейчас, помимо её собственных чувств, есть ещё и другое. Она делает то, о чём так мечтала — расстёгивает эту чёртову молнию. И длинные пальцы сразу стремятся к животу, минуя даже совершенно сводящие с ума кубики. Трогают, боятся найти, но находят — длинные тонкие шрамы.       Девчонка не понимает, но даёт себя гладить, исследовать — ей нравится.       И снова ведёт её к постели, но на этот раз укладывает её сама. Говорит тихо:    
   — Я ничего не умею.     
  Лиза шепчет:     
  — Я подскажу.      
 Разрешает гладить себя и изучать. Маленькое тело податливо, гибко, отзывчиво. Строгие губы вбирают крошечный сосок, и девочка шепчет тихонько:     
  — Ах!      
 Выгибается, подставляется, просит ещё. Длинные пальцы нетерпеливы. Они стремятся вниз, гладят нежно, чувствуют влагу.       — Можно?       
Она не умеет, она совсем неопытна, она боится причинить боль. Девчонка берёт её руку и впускает, вбирает длинные пальцы в себя:     
  — Пожалуйста!
— просит, отказать невозможно.       Её руки знают, что делать, лучше её самой. Пальцы исследуют, чувствуют тонкие шрамы: вот один, вот ещё и ещё. Боже, сплошные шрамы! Исследует каждый, гладит, ласкает, а девочка стонет и сходит с ума. Шепчет:       — Ты первая здесь. Тебе одной, слышишь?