Неудовлетворяемый

Время лететь на юг

Айли набралась храбрости ехать к Сольджуну только когда всё уже было решено. Из главного офиса дождались ответа – он был положительным. Икута Тома, похоже, тоже не старался препятствовать переводу так недолго поработавшей у него сотрудницы, слишком много с ней было забот и хлопот. Здесь, в Японии, нельзя было действовать прямыми и неприкрытыми методами, это воспринималось, как грубость. А грубость не уважали даже в якудза, людях, несущих смерть тем, кто вставал на их пути и как-то не устраивал. Объяснить приезжему, что такое права в рамках их японского общества было трудно. Если на Западе люди чувствовали себя равными – в первую очередь перед законом, а оттуда и во всём остальном, то на Востоке ты мог быть равен лишь с теми, кто занимал твою ступень: возрастную, социальную, экономическую, половую. Одинаковое влияние закона ничего не меняло, общество сохраняло свои традиции и регулировало порядки слежкой за нравами. Конечно, можно было вырядиться хоть в клоуна и поехать демонстрировать свою придурковатость на Харадзюку*, но даже для таких чудачеств отводилось специальное место, за пределами которого чудачить было некрасиво.
Сольджун открыл после первого звонка, предчувствуя, кто это может быть, тем более Айли ему писала, что заедет, когда будет время. Он недавно проснулся – солнце недавно село – и успел привести себя в порядок. Девушка впервые увидела его не в кожаных, а обычных спортивных штанах, хотя это не отняло у него очарования.
- Привет, - улыбнулась она за порогом.
- Привет, проходи, - отступил он гостеприимно.
- Да я ненадолго... - Сольджун почувствовал, что заготовленные ею слова его не порадуют.
- А как же выпить чаю? – постарался он не показать своих эмоций и тоже улыбнулся.
- О, ну от этого отказаться невозможно, - сдалась Айли и, скинув сумочку, отложив зонт, который отряхнула перед входом, стянув модные ботильоны на квадратном каблуке, прошла за гипнотизёром на кухню. Повсюду в квартире расположились элементы японского искусства, на которые она не обратила внимания в прошлый раз. Вот нэцке, вот стоит манэки-нэко**, на стене висит маска театра Но. Вход в спальню в конце коридора закрывали три полосы чёрного норэна, объединённые рисунком общего иероглифа. Сольджун любил эту шторку и привёз её за собой из Сеула.
- Ты какой чай будешь? – отвлёк золотой Айли от осмотра помещения.
- Всё равно. Мне без разницы. Я всепьющая, - просияла она.
- Это касается только чая?..
- Ну, если у тебя есть винишко или шампанское, то я и это могу, - присела она за стол.
- К сожалению, этого нет. Я вроде как непьющий совсем... был.
- Был? – переспросила журналистка.
- Да... так получилось, что нарушил свои правила. Но мне не очень понравилось, так что думаю вернуться к прежнему образу жизни. К жизни трезвенника.
- Но не праведника? – приподняла Айли брови. То, что переломило бы её желание свободы тогда, на утро после их ночи, сейчас бы уже ничего не решило. Но тогда ей хотелось слышать о любви и долгожданном стечении обстоятельств, а не выражения сомнений и раскаяния на лице Сольджуна. Он по-прежнему оставался тем, кто не знал, будет ли ему дороже любовь, чем он сам. Поэтому и Айли больше не хотелось ставить любовь выше себя самой. Почему, когда мужчины своё дело ставили на первый план, то ими восхищались, а когда женщины – то им крутили у виска? Да пошло оно всё! Если есть дамы с таким менталитетом, что им надо сидеть за мужской спиной и служить его тенью, не отсвечивая, восхищаться тем, какой у неё герой, когда сама она просто приложение – их право. Айли такого больше не хочет. Надоело.
Сольджун долго смотрел на девушку, не зная, что сказать. Какой из него праведник после того, как он переспал с женой другого золотого? А ещё он вор и, временами, убийца. Обманщик и фокусник. Его рассуждения о собственном быте были восприняты Айли как нежелание признавать, что он никогда не изменится и останется бабником. Каждый, как водится, думал о своём и интерпретировал молчание так, как подсказывало сердце. А оно не всегда давало верные ответы, чаще чувствуя, но не понимая. Журналистка решила не дожидаться ответа:
- Я всё хотела у тебя спросить. Мне интересно, правда, после того, как я пожила в Токио почти месяц. Как ты умудряешься чувствовать себя здесь свободным? Просто... ну... как?!
- Как? Не знаю. Я просто не чувствую себя несвободным.
- Но... тут же всё время всё нельзя!
- Да нет, всё тут можно, просто надо знать, где, когда и с кем, - ухмыльнулся Сольджун. Айли опять подумала, что он о своих девицах и проститутках. Золотой подумал о тех воровских и бандитских связях, которые наладил за годы обитания в Японии. Вот, с тем же Ютой. – А для этого надо пожить подольше, понять и привыкнуть.
- Я вряд ли смогу, - покачала головой Айли, опустив её. – Я уезжаю.
Сольджун на миг замер, потеряв дар речи. Он предполагал, что девушка попросит ещё время, скажет, что ей надо подумать, что с Ёндже какие-то незаконченные дела... А что, если она возвращается к мужу?
- С Ёндже? – не удержался от вопроса он.
- Нет. Мы с ним развелись. Я по работе уезжаю. В Индию.
- В Индию? Далековато... - Сольджун почесал затылок. – И... это командировка?
- Да, но я в ходе командировки переведусь обратно в сеульский отдел, буду там штатным сотрудником, которого будут посылать в разные концы мира. Не хочу сидеть на месте.
- И надолго ты в Индию?
- Да как пойдёт. Я предполагаю, что туда придётся ездить регулярно, собирать материал, возвращаться и работать над ним здесь. Редакция вряд ли захочет постоянно оплачивать заграничное проживание своих журналистов.
- Значит, ты туда... Я думал, что ты останешься в Токио, - тихо сказал он. – Когда я услышал, как ты говоришь по-японски, я подумал, что это судьба...
- А это был Ёндже, - делая вид, что ничего серьёзного не обсуждается, хохотнула Айли, - он научил меня. Помог выучить.
- Значит, в Токио ты остаться не можешь... - повторил ещё раз, для себя Сольджун, стараясь уложить в голове, что ничего не получится. Что любовь, которой он хотел поддаться, отказывается от него. Стало быть, его холостяцкая житуха всё же предопределена каким-то роком?
- Могу, Джун. Проблема именно в том, что я могу тут остаться. Я могу остаться где угодно, как и всякая женщина. Мы способны отказаться от всего, чтобы оставаться там, где нравится мужчине. А вот обратно почему-то это не работает. Если я влюблюсь в Дели или Бомбей, и пожелаю там остаться на всю жизнь, кто ко мне туда приедет? Ты? Ёндже? Ни тот, ни другой. И это меня не устраивает. Если любые продолжительные и серьёзные отношения должны строиться и сохраняться только ценой ущемления женщиной самой себя – мне это не по душе. Я тогда обойдусь и без этого.
- Я... даже не знаю, что и сказать, - растерялся Сольджун. – Я прежде об этом не думал, не видел всё с такой точки зрения. Может, я патриархален, если воспринимал существующее устройство общества как норму?
- Скорее всего, - пожала плечами Айли.
- В разговорах с Ютой мне казалось, что я проклятый либерал и феминист, а оказалось вон оно что, - усмехнулся Сольджун. – Поистине нет пределов ни восприятию свобод, ни восприятию ограничений.
- Как и всего остального, - вздохнула Айли. – Даже равенство каждый представляет по-своему. Для кого-то это разделение на мужское и женское, для кого-то стирание границ между мужским и женским, а для кого-то абсолютный индивидуализм. Прогресс делает мир таким сложным, а ведь должно было бы становиться проще...
- Думаешь, раньше проще было?
- А то! Украл – руку отрубили, не понравился вельможе – голову. За измену мужу раньше тоже, кстати, смертная казнь была, насколько бы мне было проще, а? Казнили бы и дело с концом, а вместо этого бегаю, разбираюсь, осмысляю что-то, ищу себя, оправдываюсь и жду, когда утихнет чувство стыда. Мучаюсь и страдаю. И это называется достижением гуманизма! Милосердие. Как будто бы человечество научилось откладывать проблемы и прятать, а решать – нет.
- Потому что оно не научилось их не создавать. Человек тысячелетиями стремится изменить мир, вместо того чтобы изменить себя.
- Ты прав. Если бы каждый следил за собой... - Айли приняла чашку чая у Сольджуна, и сокрушенно помотала головой: - Но я пыталась за собой следить, правда, я...
- Ты передо мной не должна оправдываться, пожалуйста. Я тебя понимаю, - гипнотизёр подумал, как это прозвучало, и засмеялся: - Не в том смысле, что я такой обалденный и как можно было мне не дать. Но и в этом тоже, конечно, - пошутил он. Айли улыбнулась.
- Если бы я была ещё вдобавок выпившей, это бы тоже было смягчающим обстоятельством?
- Не знаю, возможно.
- Но я была трезвая. – Журналистка покачала головой. – Я всё пытаюсь понять, а простила бы я Ёндже, если бы он изменил мне? Что бы я испытывала? И знаешь какой вывод получается? Я не могу уже дать честного ответа, потому что в голове засела мысль: «Раз он не простил, то и я бы не простила!». А если бы он простил, я бы тоже сейчас сидела и думала, раз он такой добрый и хороший, то и я бы его простила, конечно же. Что это за подражательство? Это какая-то не изживаемая детскость внутри.
- Желание относиться к людям так, как они к тебе, вполне естественное.
- Но кто-то же первым начинает? По такой логике получается, что я изменила Ёндже, потому что мстила ему за какую-то обиду. Но мне не на что обижаться.
- Тогда ты накосячила первой, - развёл руками Сольджун. Айли подняла на него виноватый и упрекающий одновременно взгляд:
- Утешил. Благодарю.
- Но разве ты не это хотела услышать? Ты только что говорила, что казнь была бы милосерднее. А камнями можно забросать и на словах.
- А, и это ты в меня камень швырнул? Ясно, - Айли отвлеклась на чай, не обижаясь. А на кого обижаться, кроме самой себя? Надо было пять лет назад разобраться в себе и понять, что ей нужна карьера, а не замужество. Но пять лет назад ей нужно было замужество, как можно было разобраться наперёд, чтобы точно угадать, чего захочется через пять лет? Ерунда, ни один человек не может в себе разобраться на всю жизнь вперёд, и не может перехотеть, не попробовав. Тогда надо потребовать от пятнадцатилетних, десятилетних самоопределения? Ну, чтобы родителям и друзьям больше никогда не доставляли головной боли непостоянством и изменчивостью. Чтобы в начальной школе составил себе график: «В двадцать замуж, в двадцать два первый ребёнок, в двадцать пять второй, в тридцать устроюсь на работу, в тридцать пять повышение, в сорок открою свой бизнес, потому что уже накопила, в пятьдесят у меня первый внук, а в шестьдесят... что там в шестьдесят? Да нет, хватит, план выполнен, в шестьдесят похороны». Так же все и живут, правда? Если бы так было, то это был бы мир роботов, а не людей. И в нём было бы скучно, страшно и неинтересно.
- Когда ты уезжаешь? – спросил Сольджун.
- Послезавтра.
- Можно будет тебя проводить?
- Не стоит. Я ещё с двумя коллегами лечу, так что буду не одна.
- Айли... я мог бы что-то сделать, чтобы ты осталась со мной? – набравшись смелости, спросил золотой. Девушка посмотрела ему в глаза. Взгляд был тёплым и долгим, он сопроводился сожалеющей улыбкой:
- Загипнотизировать меня?
- Я не уверен, что ещё способен это делать, - понял, что её решение не обсуждается Сольджун, и поник, - я давненько не практиковал свои навыки.
- Тогда тебе не стоило гипнотизировать меня пять лет назад. Я бы тоже, как мне сейчас кажется, осталась с тобой. Но это я думаю сейчас, а в то время... неизвестно. Может, всё бы так вышло и без гипноза.
- Что ж, тогда в наших с тобой отношениях первым накосячил я. И теперь получаю по заслугам. Айли?
- Да?
- Останешься сегодня у меня? – Он увидел на её лице возникающее возражение, и быстро добавил: - Утром чай тоже будет. Прямо в постель, если хочешь.
- О! – Айли развела руками. – Ну разве же я могу от такого отказаться?